Шпион особого назначения

Несколько раз в день перед крепостными стенами останавливаются автобусы с туристами. Люди проходят через главные ворота, покупают билеты и около часа любуются помещениями замка, гобеленами и картинами. На самом деле никаких музейных ценностей в замке и помине нет. Вся экспозиция, в том числе картины, мечи, кинжалы и прочее, – это новодел, копии, не очень искусная подделка под старину. Но туристам ведь надо что-то показывать. Иначе за что же они платят деньги.

Раньше замок и крепость являлись государственным памятником. Позднее, когда начался передел собственности, в Германии отыскали потомков прежних владельцев замка и передали недвижимость в частное владение. Наследниками, на которых неожиданно свалилось богатство, оказалась немецкая семья Гочаров, которая давно забыла свое аристократическое происхождение. Немцы приехали в Чехию, вступили в права наследства, одно время обосновались в замке и пытались вести жизнь современных феодалов. Но быстро истратили последние деньги, прогорели на всех начинаниях и убедились, что содержать замок им не по карману.

На собственность нашлись покупатели. Но Гочары не захотели расставаться с замком, они были вынуждены устроить там музей, организовать экскурсии, продажу сувениров, открыли летнее кафе. Почти вся прибыль без остатка идет на содержание замка и крепости. Сами Гочары возвратились на родину и стали, как и прежде, ходить на государственную службу. В Германии они нашли нынешнего управляющего музеем Карла Яночку, с которым поддерживали приятельские отношения.

Пан Яночка занимает часть второго этажа трехэтажного дома рядом с замком. Здание построено лет двадцать назад и находится с наружной стороны крепостной стены. На первом этаже контора музея, в квартирах живут служащие музея, его подчиненные.

Яночка работает на бойком месте. В замке за один день проходит несколько экскурсий, в каждой двадцать пять туристов, а летом за одно посещение приезжает и пятьдесят человек. В музее восемь постоянных сотрудников, летом на временную работу нанимают еще десять человек. Кроме того, почти ежедневно Яночка встречается с реставраторами, художниками, садовниками. Любой человек, с которым Яночка поддерживает контакт, может быть замешан в деле.

Пачек не поленился пройти по замку с одной из экскурсий, прикидываясь любознательным зевакой, побродил по территории, но некоторые уголки комплекса так и не смог увидеть, быстро кончилось время экскурсии. Музейный комплекс не велик, скорее это даже не замок, а небольшое феодальное поместье. Подробный план замка и крепости можно найти в буклетах, купленных Пачеком в лавке сувениров. Но не весь план. Не весь…

Судя по рассказам экскурсовода, под замком имеются обширные подземные помещения, оставшиеся с незапамятных времен: галереи, винные погреба, какие-то казематы, есть даже пыточные камеры. Вниз экскурсантов не пускают, да и служащие музея туда не спускаются, потому что подземные коммуникации плохо сохранились. Местами обвалились своды потолка, разрушились стенки тоннелей, а точной карты подземных ходов до наших дней не дошло.

Катакомбы окружены массой пугающих слухов и легенд. Поговаривают, что там, брошенная в цилиндрическую пятиметровую яму, молодая мать заживо съела годовалого младенца и выпила его кровь. А потом сама была съедена крысами. Полы пыточных камер будто бы устланы костями погибших там жертв, а жирная земля на метр в глубину пропитана кровью и удобрена человеческой плотью.

Впрочем, все это выдумки для того только и нужны, чтобы пугать детей и слабонервных дамочек.

Что же касается личности хранителя музея, то сведения отрывочны. Родился в Праге, родители эмигрировали на запад, когда сыну исполнилось шестнадцать лет. Яночка вырос в Германии, получил образование искусствоведа, работал в каком-то провинциальном заштатном музее. Когда два года назад он через тех самых неожиданно разбогатевших немцев, хозяев замка, получил здесь выгодную работу хранителя музея, жена Яночки не захотела ехать в Чехию вместе с мужем. Сведений о детях, близких родственниках, любовнице пока не имеется.

Установить прослушивающую аппаратуру в доме Яночки в принципе реально, но на это уйдет время. Возможно, три дня. Возможно, неделя. Но одной прослушки мало: чтобы проследить все контакты хранителя музея, потребуется много времени. И, разумеется, большие силы и средства. Но лишнего времени и денег нет.

Вот и все, что удалось накопать.

Туристов в музей пускают пять дней в неделю, Бареш не случайно настаивал на том, чтобы передача денег состоялась послезавтра на территории «Водичкова». В этот день музей не работает, экскурсии не водят. Служащие отдыхают. Словом, лучшего места для расчета не сыскать.

Пачек вытащил из кармана и передал Колчину несколько фотографий, сделанных накануне. Дюжий мужичина в линялых джинсах, продранных на коленях, и светлой куртке с закатанными по локоть рукавами стоял на фоне каменной стены, общаясь с какими-то стариками, видимо, туристами. Собеседники Яночки в сравнении с ним казались пришибленными недоростками. Голые предплечья музейщика словно вырубили из суковатого дубового бревна, а об налитую шею можно погнуть лом.

Яночка напоминал не хранителя раритетов, а рубщика коровьих туш из мясной лавки.

Колчин глянул на фотографии и бросил их на стол.

– Хотите знать мое мнение о нашей операции? – вдруг спросил Пачек. – Мне она с самого начала не по душе. У меня дурное предчувствие.

– Наше дело – действовать, мозгами пусть работают другие парни, – поморщился Колчин.

– Я понимаю, что план разрабатывали в Москве, над ним трудились не самые глупые люди. Но… Но слишком много неизвестных величин, белых пятен. Подумайте: как попала информация о нашей агентуре к посторонним, далеким от разведки людям? От погибшего связника, от Юрая Хорличека? Возможно. Но как эти люди узнали о том, что Хорличек очень осведомленный человек и многие годы работает на Москву? Ответа нет. Все это пахнет знаете чем? Дерьмом.

– Слушайте, у меня тоже есть свои сомнения, свои соображения, но я их держу при себе.

– И еще вопросы остаются, – Пачек завелся, он не слушал возражений. – Весь план очень сырой. У нас мало информации, поэтому мы играем втемную. Стоило бы потратить время, выяснить контакты Бареша и Яночки. Пусть даже на эту затею уйдет много времени. Наконец, нужно навести справки об их родственниках, чтобы в случае чего… Ну, вы понимаете: нужна страховка. И только потом передавать им деньги или действовать как-то по-другому.

– Ваша правда, – Колчин помрачнел. – Но мы в цейтноте. А как бы вы действовали, если сами разработали операцию? – Я бы предпочел простые решения сложным. Проще это не значит глупее, это значит эффективнее. Бареш и этот музейщик Яночка отъявленные подонки и мрази. Кроме того, они плохо представляют себе, с кем связались. Поэтому поступать с ними надо соответственно. Организовать похищение Бареша и Карла Яночки, накачать их транквилизаторами. Вывезти в Польшу. Из Гданьска на русском торговом корабле переправить в Калининград. Оттуда специальным авиарейсом в Москву.

– А дальше допросы?

– Вот именно. Два-три допроса – и эти люди сломались. Тут особых усилий не потребуется. Они бы ползали на брюхе, просили о пощаде, лизали ботинки конвоирам. Они рассказали бы все, что знают. Выдали все свои связи, всех помощников. И тогда без особой спешки этих помощников можно было выследить и… И закруглить операцию. Трупы уничтожить в промышленной печи мусоросжигательного завода.

– Решения принимаем не мы.

Колчин раздавил в пепельнице окурок и поднялся на ноги.

– Пойду. А то хозяйка моего пансиона пани Новатны решит, что я сексуальный маньяк. Уже решила.

– К пани Фабуш в гости не зайдете?

– Сегодня хочу выспаться, – усмехнулся Колчин. – Ей я объяснил, что все силы из меня высосала сельскохозяйственная выставка. Торговля овощами это, знаете ли, утомительное занятие.

Пачек проводил Колчина в прихожую, попрощался с ним за руку и запер дверь. Сам Пачек уйдет из квартиры через сорок минут. Он вернулся в комнату, погасил свет. Встав у окна, отдернул занавесу. Наблюдал, как Колчин перешел улицу и скрылся за углом противоположного дома, на котором мерцала вывеска пивного погребка. Пачек посмотрел на стрелки наручных часов. До ночной встречи с агентом, работавшим под дипломатическим прикрытием, еще оставалось много времени.

Пачек сел в кресло, положил ноги на журнальный столик. В пустой квартире установилась гулкая кладбищенская тишина, от которой звенело в ушах. Пачек прикурил сигарету, его душу томили тяжелые предчувствия, а мысли были не радостными.

Колчин вернулся в пансион в двенадцатом часу ночи. По дороге от конспиративной квартиры он посетил тихую улицу, где располагался «Аметист». Света в окнах конторы не было. Колчин забрался в грузовой отсек микроавтобуса, надел наушники. Магнитофоны записали разговоры сотрудников конторы в послеобеденное время. Колчин прокрутил записи и убедился, что в его отсутствие Бареш только дважды разговаривал по телефону.

Обе беседы касались продажи автомобилей. Судя по счетчику ленты, работающему в режиме реального времени, хозяин смотался из своей лавочки в половине седьмого вечера. Куда же он направился? Колчин вытащил из кармана трубку мобильного телефона, набрал домашний номер Бареша. Оказалось, он на месте, ждет звонка.

– Мой спонсор согласен на ваши условия, – сказал Колчин.

– Приятно слышать, – Бареш не скрывал радости.

Нажав на отбой, Колчин вылез из фургона, запер дверь, поехал в пансион. Пани Новатны не спала даже ночами. На этот раз она даже не стала тратить слова осуждения на распутного постояльца. Только посмотрела на Колчина брезгливо, как на раздавленную крысу. И бросила на стойку ключ.

Как ни странно, горячую воду в мужской душ дали. В новом махровом халате Колчин вернулся в номер, повернул ключ в замке и приставил к двери стул. Не зажигая света, он разделся, накрылся одеялом, положил под подушку пистолет. Но сон долго не шел, Колчин ворочался на жестком матрасе. Напрасно он пил крепкий кофе. Ветер крутил железный флюгер на крыше дома через улицу. По жестяному подоконнику стучал дождь, под оконную раму забивался холодный ветер.

Колчин поднялся, включил телевизор и уставился на экран. После полуночи крутили фильм ужасов. Сюжет оказался невразумительным, с каким-то глубоким, ускользающим от человеческого понимания подтекстом. Герои фильма говорили, говорили и снова говорили… Время от времени, в перерывах между разговорами, показывали разложившийся труп, по которому ползали черви. Колчин лежал без сна, он жалел, что не поехал ночевать к Миле Фабуш, и тосковал. От такой жестокой тоски лошади дохнут, не то что люди. Но, кажется, что во всем городе не осталось ни одной живой лошади, ни то что живого человека.

Париж, авеню Монтень. 4 октября.

Анри Буфо, гостеприимством которого уже вторые сутки злоупотреблял Донцов, занимал чердак, который почему-то называют студиями. Чердак – это большая комната с крошечной кухней, устроенной в нише. И еще есть ванная с круглым окном, из которого видны крыши соседних домов. Скошенная стена комнаты полностью застеклена, дверь ведет на загаженный голубями балкон, где дрожат от порывов ветра готовые улететь пластиковый стол и пара стульев.

На балконе в безветренные дни можно было принимать пищу и кормить птиц. В комнате стоит лишь двуспальный диван, мягкий стул и кресло. Половину свободного пространства занимают сваленные на полу картины Буфо, написанные маслом. Эта мазня не находит сбыта и загромождает комнату.

Сегодня целый день Донцов листал старые журналы, и каждый час забирался в портативный компьютер проверить, не появился ли сигнал к началу операции. Но в Москве почему-то медлили. Буфо не умел ждать, он вслед за Донцовым садился к компьютеру, искал объявление о виолончели, с досады плевал на пол. Перед ужином он вытащил из штабеля своих картин очередное полотно, показал Донцову портрет какого-то человека в очках.

– Ну, как, нравится? – спросил Буфо. – В жизни у него тройной подбородок, грыжа и куча дурных болезней. Но эти элементы в картину не вошли.

– Рама хорошая, – отзывался Донцов. – Остальное – не знаю.

Буфо был завербован русской разведкой семь лет назад, он легко пошел на контакт. Тогда Буфо был заражен анархическими идеями, искренне презирал сытое буржуазное общество, любил риск и шальные деньги. С тех пор его взгляды мало изменились. Буфо использовали для грязной работы.

Но другую работу, где требовалась крупица ума, терпения и рассудительности, он выполнять все равно не мог. Он человек настроения и может заниматься только тем, к чему у него душа лежит, то есть индивидуальным террором и той мазней, которую именует живописью. К операции Анри привлекли лишь потому, что его отец был родом из Праги. Буфо неплохо знал чешский язык. Прошлую ночь Донцов, по праву гостя спал на диване. Буфо устроился на полу, долго ворочался, в воздухе плавал густой табачный дым, а в темноте дрожал оранжевый огонек сигареты. Он проснулся чуть свет, растолкал Донцова и заказал завтрак на дом в ближней закусочной.

Вероятно, в добрые старые времена на этом чердаке ютилась какая-нибудь служанка, которая кормила и обстирывала богатых буржуа. С тех пор парижские чердаки здорово выросли в цене, Донцов точно знал, что студия стоила более восьмидесяти тысяч долларов, но Буфо не заплатил ни франка, деньги перевели из центра. Время от времени здесь встречались связники с агентами нелегалами, потому что лучше места для конспиративных встреч не найти. Сутки они прожили отшельниками: не выходили из дома, Буфо не поднимал трубку трезвонящего телефона и заказывал еду в ближней забегаловке. Когда Буфо поглощал пищу, на него было неприятно смотреть. Худой и длинный, с засаленными патлами до плеч, он не ел, а жрал. Демонстрировал какой-то совершенно нечеловеческий, животный аппетит, будто никогда не пробовал жилистых бифштексов и рогаликов с маслом.

Разобравшись с ужином, Буфо сказал: – Так вот, прихожу я к тому типу, к булочнику. Ну, к своему должнику. А он и говорит: у меня нет денег. Нет денег, хоть руку мне руби, хоть голову отрезай. Нет – и все. А когда заказывал картину, деньги были.

Буфо надолго замолчал, засунул в рот длинные пальцы. Пока тянулось молчание, Донцов успел выкурить сигарету.

– Потом я, – Буфо снова запустил зубочистку глубоко в пасть, выудил мясное волокно и сплюнул на пол. – Потом я ему голову отрезал. Ножичком. Се ля ви.