Троица

Сергей Александрович тоже смотрел на дочку, но, обладая прекрасной памятью и интеллектом, успевал параллельно думать о чем-то своем. Это было видно по его морщинам на лбу.

– А где ты была так поздно? – спросил он внезапно у витающей в облаках девушки, резко сбросив ее на землю.

– Да зависала весь вечер в вузе, – от неожиданности ляпнула Маша. – А потом поехала в азиатскую кухню, соскучилась по тяхану с этим их божественным рисом.

– Тебе же и тут могут приготовить любое блюдо. Не обязательно среди ночи куда-то ездить.

– Ну, конечно, я понимаю, что тут работает очень много талантливых поваров, которые жаждут себя проявить, – жалобно сказала она, – но так сильно захотелось в ту старую забегаловку, где готовят настоящие китайцы. Очень напряженный день, я ведь не ожидала, что ты будешь работать так долго, поэтому спешить домой не хотелось.

– Я тоже не ожидал. – Он встал с края дивана и продолжил перебирать документы. – До часу ночи вели переговоры с этой новой «Партией гуманистов». Обсуждали одну их инициативу.

– Да, мне рассказывали на факультете. Чуваки хотят провести самый человеколюбивый законопроект со времен Александра Второго. Оградить людей от всех в мире страданий.

– Ты читала подробности?

– Не особенно вникала, но они вроде хотят разом избавить все человечество от тяжелых болезней и смерти.

– Запретив людям рожать! – уточнил отец самое главное. – И вскоре закончатся все, кто может страдать и приносить горе своим близким. Останутся только новые люди из идеальных напечатанных клеток, без известных науке генов старения и болезней, и человечество перестанет страдать.

– Идеальные образцы вроде нашего водителя или охранника? – съязвила Мария.

– Кому-то придется быть водителем и охранником, никуда не денешься. Ну а многие из них станут космическими колонизаторами. Ты знаешь, какие между звездами расстояния. Без нового поколения почти бессмертных людей покорять космос бессмысленно и жестоко.

Он, держа документы, развел руками, будто показывая на публику свое изумление. Сделал вид, что читает один из них, но на самом деле ушел вглубь собственных мыслей, устремив взгляд в пустоту. Мария заметила, как он прикусывает нижнюю губу – верный признак глубоких раздумий.

– Как к этому относишься? – вдруг спросил он. – К гуманистическому запрету рожать, потому что найден способ иной эволюции.

– По-моему, они просто сумасшедшие.

– И мне надо заключить с этими сумасшедшими сделку.

– Зачем? – спросила Маша через очень сильный зевок, прошедший долгой истомой сквозь все мышцы тела.

– У них десять процентов в Думе, и наше счастье, что выборы прошли два года назад. Сейчас бы они набрали в два раза больше и уже бы сами заправляли всем балом. У них очень харизматичный лидер, этот Старковский. Продвигает инициативу, обещает всем этот новый суперзакон, называет его финальным шагом человеческой эволюции. Гуманизм в самом очищенном виде, «анти-билль о правах». Какой мерзкий подонок и негодяй… Придется с ним согласиться.

– Очень логично, пап.

– Иначе он сам все сделает после новых выборов, через три года. Поведет народ за собой, уже без нас. А что он потом может выкинуть? Какие проекты? Одному дьяволу известно. Меньшее из зол – позволить принять этот жуткий закон и хотя бы временно перетянуть его на свою сторону. Эта инициатива очень популярна в обществе, и если я не могу побороть ее, то обязательно должен возглавить.

– Зато вы избавите от работы тысячи моргов, – съязвила девушка. – Вместо них можно будет сделать оранжереи.

– Ну хоть что-то в этом законе приятное, – прокомментировал глядящий в бумаги отец.

– И новая раса бессмертных людей покорит дальний космос. Но мы этого уже не увидим, – протянула она нараспев, словно колыбельную. – Стоит только подумать – и сразу так грустно.

Мария сняла туфли и села, поджав под себя ноги, чтобы согреть вечно холодные пятки. Скомандовала камину, чтобы подбросил еще немного поленьев. Где-то в коридоре мелькнула тень ночного уборщика, возник звук жужжащего пылесоса, сначала становясь громче, а затем медленно затихая, и опять наступила легкая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием камина, тишина такая уютная, какая может быть только в собственном загородном доме в три часа ночи в уютной компании любимого человека.

– Как ты думаешь, маме бы это понравилось? – спросила Мария очень грустно и практически в пустоту. – Твоя поддержка закона и все такое…

Отец тягостно молчал, совершив несколько долгих вдохов. Он опять снял очки и протер глаза пальцами свободной руки.

– На каждом шагу я задаю себе этот вопрос, – ответил он. – Пытаюсь угадать, что бы она сказала мне в любой из этих многочисленных ситуаций. Но было бы очень самоуверенным утверждать, что я каждый раз угадываю ее ответ. Возможно, не все, что я делаю, понравилось бы нашей маме. Но я всегда стараюсь быть честным перед ней и ее бессмертной памятью. К тому же с этим гуманным законом таким несчастным людям, как она, не пришлось бы мучительно умирать, а таким, как мы, жить с этой болью утраты до конца своих дней. Мы видели такую нескончаемую агонию ее предсмертного ужаса, испытали невыносимую горечь потери… Теперь мы можем избавить хотя бы будущие поколения от подобных страданий. В этой инициативе действительно есть что-то дьявольски правильное.

– А если бы она запретила тебе соглашаться с этим человечески-фатальным законом?

– Тогда я бы плюнул на все, и позволил этому тщеславному подонку Старковскому захватить всю власть через три года, а возможно, даже прямо сейчас.

– Жаль, что мы никогда больше не услышим ее совета. – Маша так сильно давила пальцами на глаза, будто хотела вернуть обратно все когда-либо вытекшие оттуда слезы, до последней капли горечи.

– Надеюсь, мы получим либо ее благословение на эту затею, либо ее прощение, – сухо ответил отец.

– Я хотела бы снова ее увидеть, – сказала девушка. – Совсем недавно вспоминала детство, Екатеринбург, нас троих. Хочу съездить туда, повидать родные места.

– Но, дорогая, у тебя же сейчас очень важный этап учебы.

– У меня целый год уже этот важный этап учебы! Я целый год не была на родине, не навещала могилу мамы. Зачем мне столько этих дурацких дипломов, если они делают меня несчастной? – Она снова потерла глаза, стараясь скрыть в них наивную детскую слабость.

– Ну давай мы вместе что-нибудь придумаем, – сказал ей отец, не отрывая взгляда от документов, с которыми надо было еще разбираться.

– Я уже почти разгребла дела на неделю вперед. Иду с отрывом, так что можно будет смотаться деньков на шесть-семь.

– Вот это отлично, – сказал он, бегло просматривая заметки.

Где-то за поворотом длинного коридора открылась входная дверь, и пропитанную уютом, уже осязаемую тишину сонного дома наполнил шум сотен шелестящих на ветру мокрых деревьев. Через несколько секунд последовал тихий щелчок двери, и шум пропал.

– Прикажи, чтобы ночью никого, кроме нас, в доме не было.

– Ты и сама можешь распорядиться, моя золотая.

– Хорошо, если не забуду.

– Или наконец поставим эти удобные современные двери. Механические себя уже изжили.

Девушка ничего не ответила, замолчала, прислушиваясь к малейшему звуку, но сквозь вернувшуюся в дом тишину не пробилось ни шороха, ни малейшего дверного щелчка. Зато с новой силой накатывал редкий, обделенный должным вниманием сон.

– Ладно, пап, спокойной тебе ночи. – Она встала с дивана, сжав в руке свою драгоценную сумку, и наклонилась к перебирающему бумаги отцу.

– Доброй ночи, дорогая. – Он дал ее губам прикоснуться к своей щеке и в ответ тоже поцеловал ее нежный румянец. – Я уезжаю в семь утра. Еще несколько встреч с независимыми депутатами, буду искать их поддержки. Так что можем опять не увидеться. Но я обязательно запишу тебе видео во время дороги.

Марии хотелось отменить все его бесконечные встречи, сломать машину, уволить водителя, разбить вертолет и побыть вместе с отцом целый счастливый день, пока свора помощников и заместителей не починит машину, не найдет новых водителей и отреставрирует вертолет. Затем повторять это ежедневно и гулять вместе в парках, посещать выставки, галереи, смотреть бессмысленное кино в залах новой реальности, случайно касаться руками, одновременно хватая попкорн. Слетать вместе на любимый курорт в южных тропиках, созданный по образу и подобию старых экзотических островов с высокими пальмами и кокосами на каждом шагу, как рисовали это огни огромной рекламы на перекрестке Ленинградки и переулка Балтийской, возле китайского ресторана. Бегать по мягкому пляжу, взметая голыми пятками нежный белый песок, строить из него замки, города и целые вымышленные миры. Общаться в паузах между весельем и наслаждением, лениво смакуя бегущее время, остановить его ход, растворив в соленой воде океана. Поехать в заповедник «Сибирь», купив место в ближайшей очереди на посещение Ленских столбов, восстановленных в первозданной красе, проплыть по реке на рассвете, увидеть каменный блеск могучей зари, отраженной не гладким стеклом небоскребов, а живым величием горных пород, и тогда уж поговорить о самых обычных житейских вещах. Между прочим, когда разговор сам оживет в отдохнувших, расслабленных головах посреди великого спокойствия рек.

Но вместо бескрайних просторов природы до самого горизонта и радости общения с близким ей человеком Мария имела лишь постоянно ограничивающее ее время, дающее на встречи жалкие полчаса перед сном через день, а то и намного реже. В таких стесненных обстоятельствах она не могла вспомнить все, что хотела сказать отцу, не могла заставить себя расслабиться и наслаждаться моментом. Это казалось безнадежной, дикой борьбой за каплю общения против воли всесильного Хроноса.

Без всякого удовольствия Мария ушла от отца в тихую спальню, ждавшую свою любящую хозяйку в конце анфилады бессмысленных комнат на втором этаже. Яркий свет коридора тускнел при виде идущей девушки, охраняя ее сонливый настрой. Белые двери собственной комнаты встречали ее открытыми нараспашку, затем захлопнув за ней укромный мир теплых фантазий. Она бросила сумку на мягкую кровать бескрайних размеров, сняла сапфировый плащ и стянула легкие сапоги. Маленький бесшумный пылесос сразу принялся убирать возможно принесенную с улицы грязь. Мария бросила в гардероб свою уличную одежду и сняла утомившее за день белье, освободив стесненное тело. В ближайшей к кровати стене находился проход в помещение с сотнями вешалок и полок для обуви, где она могла чувствовать себя в безопасности, наслаждаясь легкостью открытого тела и огромным выбором личной одежды. Большие стены-купе по кругу и выдвижные с боков зеркала позволяли чувствовать себя как в лучших примерочных ЦУМа. С той лишь разницей, что здесь можно было ходить голой сколько душе угодно.

Кружиться в вальсе и любоваться собой не хотелось, давила то ли усталость, то ли осознание уходящей бархатной юности, после которой придется поддерживать красоту лишь постоянным трудом. Она равнодушно осмотрела себя с разных сторон и поймала себя на мысли о том, как хорошо людям, которые почти не стареют. Этим новым фантастическим индивидам не страшна дряхлая кожа и потускневший лик смерти. Но также и неведомо чувство божественной радости проживания своих дней. Она не представляла, что творится у них в голове и особенно в душе, если такая имеется. Она с жалостью относилась к тем, кому суждено повидать чересчур много вещей, усвоить непомерное количество знаний и работать не покладая рук до великого суда, если он, конечно, наступит раньше, чем поедет уставшая крыша. Относилась к ним лишь как к одному из миллионов человеческих экспериментов, которыми неустанно прокладывается дорога в светлое будущее.

А теперь они с заботой о людях просят издать этот новый гуманный закон. Мария не знала, радоваться ей или бояться. К счастью, нужно было думать о куда более важном вопросе. Она схватила почти не просвечивающийся белый халат, потому что выбирать белье было слишком нудно, выбежала в просторную спальню и нырнула в шелковистые волны мягкой постели, на которой лежала ее аккуратно закрытая сумка. Покачавшись на колеблющемся тугом матрасе, она вытащила с самого дна сэтчела тот самый аптечный пакет, разбросав при этом несколько ненужных вещей, скатилась с кровати и побежала в ванную комнату. Мягкая ворсистость ковра сменилась гладкостью кафельных плит. Сверкающий пол с подогревом не давал мерзнуть голым пяткам, встроенный туалетный гарнитур сливался со стенами физически и визуально, но светился при этом молочно-голубым лунным светом, отражался в широком зеркале, визуально увеличивающем объем и без того немаленькой комнаты. Над полукруглым джакузи включился шумящий душ, напомнив о недавнем дожде. Он должен был очень быстро настроить нужную температуру.