Дождь падает наискосок,
пронзая стрелами просторы,
вплетая в ритмику дорог
риторику свою, и скоро
темнеют очертанья дня,
и, влагу пробуя стопами,
бежит по рекам, семеня,
людское племя – муравьями.
Текучесть – качество воды,
предметы, становясь туманом,
растапливаются, как льды,
для единенья с океаном,
и нет оставленных пустот —
всё обращается к Началу,
где медленно ковчег плывёт
и ищет новые причалы.
«Ночь, а не спится…»
Ночь, а не спится…
Птицами лица
перед глазами
сами
собой замелькают,
в памяти тихо растают,
звуки сумрак загладит,
в небе луна – оладьем
тянет ладони света…
Лето.
Падая, мчится
звёзд колесница,
в небе отвесном
тесно
от звёздного света.
Древних припомню приметы,
не поверив заранее,
я загадаю желание:
слово заветное с уст…
Август.
«Играет Ангел на трубе…»
Играет Ангел на трубе,
бросая звёздочки играя,
тебе и мне, мне и тебе —
ушедшим, изгнанным из Рая.
И истекая звуком, медь
парит и ослепляет звонко,
ей сладко, кажется, гореть,
бежать по улице ребёнком,
заглядывать под каждый лист
и в лица проходящих мимо,
ровняя мудрость и каприз
во времени непостижимом.
А-ля Сен Жермен
В те века я презрел многосложность,
вопросительный знак гнутых спин,
капельдинеров мятые рожи
и гусиную кожу графинь.
Я был ярым повесой и шпагой
не владел, а, скорее, играл,
да ещё слыл искуснейшим магом
и носил философский кристалл.
А однажды, вернувшись с Востока,
стрижен коротко, как бедуин,
приучил короля к листья коки
и показывал жёлтый графин,
в коем прятался, по увереньям,
джин персидский – могучий вулкан.
Я поставил весь двор на колени,
напугал пять враждующих стран…
И покуда жевал листья коки
самодержец, как бык племенной,
королева, последней кокоткой,
кувыркалась на ложе со мной.
В эти дни я забыл осторожность,
и вельможи при утреннем сне
в меня втиснули шпагу, как в ножны —
плату взяли по полной цене.
«Идущий на встречу Летящей стреле…»
Идущий на встречу Летящей стреле,
вдоль красного поля, по шаткой земле,
что ищет, преследует сердце твоё,