Тайны прошлого. Занимательные очерки петербургского историка. От Петра I до наших дней

Казалось бы, на эрмитажном портрете, выполненном не позднее 1720 года, иконография князя завершается. Однако это не совсем так, если обратиться к «березовскому» периоду петровского фаворита…

Аллегорическая немецкая гравюра на падение князя А.Д. Меншикова. 1728 г. Князь изображен падающим вниз. Над ним подпись: Menzikof

«Тюрьма принца Меншикова» в Березове. Голландская гравюра. 1779 г.

Два года, проведенные в Сибири, – наиболее темные страницы из жизни светлейшего князя. Этот трагический период князя Меншикова неизменно привлекал художников, которых, как и многих, потрясла неожиданная превратность человеческой судьбы. Поднятый из нищеты и безвестности на недосягаемую высоту, Меншиков неожиданно был лишен свободы, титулов и имущества и, по его собственным словам, низвергнут «в свое первобытное состояние»[69 - Вильбоа Н.П. (Франсуа де Вильбоа.) Краткий очерк, или Анекдоты о жизни князя Меншикова и его детях // PB. 1842. Т. 5. № 2. С. 161.]. Неудивительно, что эта эпоха в биографии князя нашла отражение в творчестве художников, создавших, за неимением исторических свидетельств, фантастические полотна. Наиболее известное из них – картина В.И. Сурикова «Меншиков в Березове», где ссыльный князь изображен в окружении детей в тесной крестьянской избе. Существуют и другие, менее известные «картинки» из «березовской» эпохи А.Д. Меншикова. Например, рисунок Демидова, изображающий князя с дочерью, которому придворные объявляют о ссылке в Сибирь[70 - Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. СПб., 1887. T. II. Столб. 1276.]. Западные художники тоже обращались к этой теме. Стоит упомянуть гравюру Г. Энднера, изображающую семью ссыльного князя, обедающую близ обоза на пути в Сибирь. На гравюре Иверсона мы видим Меншикова, стоящего с заступом в руках у могилы своей дочери. «Бог смирил меня!» – так называется следующая гравюра, где Меншиков представлен в меховой шапке и с топором в руках. Наконец, в собрании Государственного Русского музея хранится гравюра Ж. Моро, изображающая А.Д. Меншикова на смертном одре. Художник видит его в образе иссохшего бородатого старика, дающего плачущим детям последние наставления. На переднем плане Моро удачно поместил массивный топор и пустое блюдо; это все, что осталось у некогда богатейшего вельможи страны…

«Портрет старика». Худ. Ван Дейк. Исп. в 1620-х гг. (Собр. Фай де Левергем. Антверпен)

«Голова старика». Худ. Ван Дейк. Исп. ок. 1621 г.

Еще одно любопытное произведение, которое (с умыслом или по ошибке?) выдавалось за изображение Меншикова в Сибири, хранится в Государственном историческом музее в Москве. По словам известного художника В.Г. Перова, который приобрел в 70-х годах XIX века этот портрет, на нем был изображен старик с длинной седой бородой, одетый в серый, якобы «арестантский» халат. На лицевой стороне рамы, на жестяной пластине можно было прочесть: «Князь Александр Данилович Меншиков в ссылке в Березове в 1728 году». Сзади, на подрамнике, имеется следующее любопытное пояснение: «Светлейший князь Александр Данилович Меншиков. Списан с портрета, имеющегося у Дениса Ивановича Чичерина, генерал-губернатора Тобольска и всей Сибири. …Писал сосланный живописец и иностранец Карл Иванович Фрок. Тобольск в 1770 году».

«Бог смирил меня!». Князь Меншиков в Березове. Гравюра 1810 г.

В.Г. Перов рассказывает, что позднее это полотно было приобретено у него неким господином Ценкером, а затем перешло в Румянцевский музей (ныне – ГИМ). Первым, кто обнаружил «подложность» сибирского портрета Меншикова, был сам художник, который по прошествии времени обратил внимание, что в Эрмитаже экспонируется «Голова старика» кисти Ван Дейка, идентичная «румянцевскому» Меншикову. «Допустить, чтобы Вандик писал портрет Меншикова, уже невозможно потому, что между их существованиями разница почти в целом столетии, – не без юмора замечает Перов, – так как Меншиков умер в 1729 году, а Вандик в 1641 году. Да к тому же, если б они жили в одно время, то вряд ли бы Вандик поехал в Березов писать портрет князя»[71 - Перов В.Г. Подложный портрет Меншикова. СПб., 1881. С. 195.].

Дальнейшие изыскания искусствоведов прояснили этот вопрос. В 1902 году хранитель картинной галереи Императорского Эрмитажа А.И. Сомов предположил, что это портрет известного долгожителя Томаса Парра, жившего с 1483 по 1635 годы.

Интересно, что по эрмитажным инвентарям XVIII века «Голова старика» считалась работой Рубенса, а с 1838 года – Ван Дейка. И хотя мнения искусствоведов впоследствии разделились, вероятно, ближе всех к истине подошла М.Я. Варшавская. Она определила, что схожий портрет кисти Ван Дейка под названием «Портрет старика» есть в собрании Фай де Левергем в Антверпене (Нидерланды). Сходство изображенных лиц и манера живописи привели исследовательницу к предположению, что эрмитажная картина могла быть подготовительной работой к антверпенскому портрету[72 - Варшавская М.Я. Ван Дейк. Картины в Эрмитаже. Л., 1963. С. 105.]. Известно также повторение «Головы старика»: такой портрет хранится в галерее Уильям Рокхилл Нельсон в Канзас-Сити (США), откуда произведение поступило из парижского собрания М. Канн. Американские искусствоведы на основании позднейшей надписи на обороте портрета также считают изображенного Томасом Парром.

Березов. Голландская гравюра конца XVIII в., выполненная по рис. 1740 г. (экспедиция Н. Делиля)

Кто изображен на портрете, имеющем столько повторений, и кто же все-таки является автором «Головы старика», – эти вопросы еще ждут своего исследователя. Но вполне очевидно, что к ссыльному русскому князю это произведение не имеет ни малейшего отношения. Перед нами обычная мистификация: на портреты Меншикова всегда был хороший спрос, и, можно предположить, что кто-то из антикваров решил подзаработать на этом, приписав «легенду» на подрамнике. Так никому не известный в России седобородый старик превратился в знаменитого «березовского узника».

Однако, по всей видимости, один из «сибирских» прижизненных портретов А.Д. Меншикова все же дошел до нашего времени. По иронии судьбы, он тоже хранится в Государственном историческом музее в Москве. Этот портрет принципиально отличается от уже знакомой нам иконографии светлейшего князя…

Перед нами – поясной портрет зрелого человека в темной одежде и в рубашке с белым воротником. Его голова слегка наклонена вперед, а волосы неопрятными длинными локонами спускаются на плечи. Правая жилистая рука как бы указывает на сердце. От руки взгляд зрителя невольно возвращается к лицу изображенного; оно представляет собой странную смесь благородства и запущенности… Небритые щеки, резко очерченные губы, тонкий нос и проницательные, полные боли глаза… Глаза, которые «не отпускают» и буквально «электризуют» все полотно. В этом горящем и одновременно потухшем взгляде чувствуется неподдельная тревога за свое будущее. Тонкие, слегка приподнятые брови подчеркивают сосредоточенное выражение лица. Кажется, что изображенный не позирует – он просто не замечает художника.

Т. н. «Ссыльный» портрет князя Меншикова. Неизв. худ. 1728 г. (?)

Но кто же этот небритый и опущенный человек с аристократическими чертами лица? И как этот портрет попал в ГИМ?

Произведение происходит из московского собрания известного купца и коллекционера П.И. Щукина, которое он в 1906 году полностью передал в Российский исторический музей. Это любопытное полотно было впервые опубликовано под № 7 в его известной книге «Русские портреты собрания П.И. Щукина в Москве» (М., 1902 г.). Пояснение к нему Щукин дает следующее: «Портрет кн. А.Д. Меншикова, писанный на холсте масляными красками. Вышина портрета 15 верш., шир. 11 

/

верш.». Еще одну фотографию этого портрета мы обнаружили в следующей книге П.И. Щукина – «Краткое описание нового владения Императорского Исторического музея им. Императора Александра III, в городе Москве» (М., 1906). На фотографии видно, что «березовский» портрет Меншикова висел в зале, именуемом «Кабинет», в третьем ряду, рядом с портретом Петра I.

Итак, П.И. Щукин считал, что изображенный на этом полотне – князь А.Д. Меншиков. Почему он так полагал, равно каким образом попало к нему в собрание это произведение, – ответить пока невозможно. Я просмотрел мемуары коллекционера, но в них нет упоминаний об этом портрете Меншикова[73 - Щукин П.И. Воспоминания. М., 1911–1912. Ч. 1–5.]. С другой стороны, вряд ли стоит сомневаться, что Щукин знал, о чем писал, когда давал пояснение к этому портрету в своем каталоге. Знаменитый собиратель российских древностей отличался особой щепетильностью к своей коллекции. «Щукин Павел Иванович, – отмечал коллекционер и библиофил А.П. Бахрушин, – серьезнейший собиратель из всех мне известных. Потому что он не собирает ничего, предварительно не собравши об этом предмете целую библиографию и не изучивши его по книгам… Обо всем он может прочесть целую лекцию с места в карьер!»[74 - Бахрушин А.П. Из записной книжки: Кто что собирает. М., 1916. С. 35.]

Тобольск. Немецкая гравюра 1694 г.

К этим словам можно добавить, что П.И. Щукин не спешил приобретать вещи сомнительного происхождения. Перед тем как предмет становился его собственностью, Щукин неизменно консультировался у московских специалистов по генеалогии и иконографии. Он же выпустил четырехтомник своего собрания портретов, который сопровождался подробным научным описанием… Таким образом, коллекционер, видимо, имел все основания считать портрет под № 7 изображением князя А.Д. Меншикова.

В самом деле, в огрубевшем облике опустившегося человека можно различить знакомые нам черты первого губернатора Петербурга: те же тонкие поджатые губы, тот же овал лица, высокий лоб и, конечно, те же глаза, – но только взгляд стал более серьезным и трагичным. Облик изображенного, на мой взгляд, ничем не отличается от того образа «полудержавного властелина», который мы привыкли видеть на более известных и достоверных портретах Меншикова.

Но тогда возникает важный вопрос: если изображенный на портрете – действительно князь А.Д. Меншиков, то где и кем мог быть выполнен этот портрет?

Известно, что ссыльный князь по прибытии в Березов отпустил себе бороду, которую уже никогда не брил[75 - Подложный портрет Меншикова. 1881. С. 195.]. Таким образом, портрет мог быть написан либо сразу по прибытии Меншикова в Березов, либо, что более вероятно, за время его двухдневного пребывания в Тобольске. В пользу Тобольска нас склоняет мысль о том, что вряд ли в таком глухом сибирском селении, каким был Березов в 1728 году, мог находиться иностранный художник… Дело в том, что манера живописи неизвестного портретиста выдает руку мастера западноевропейской школы. С петровской эпохи Тобольск был уже наполнен ссыльными, в числе которых иногда числились и иностранные художники, например, такие, как уже упоминаемый нами «живописец» Карл Иванович Фрок.

Но при каких обстоятельствах был написан этот портрет? Ведь Меншикова сопровождали в Сибирь со всеми возможными предосторожностями. На это караул имел специальную инструкцию, составленную Верховным Тайным советом… Однако можно допустить, что по прибытии в Тобольск для ссыльного князя наступило некоторое «послабление». Например, известно, что именно в Тобольске Меншиков попросил соизволения по своему усмотрению распорядиться средствами, выданными для его жизни в Березове[76 - На эти средства Меншиков приобрел в Тобольске топор, орудия для обработки земли, а также закупил небольшое количество соленой рыбы.]. И это было разрешено. Можно предположить, что сибирский губернатор М.В. Долгорукий, пойдя в этом финансовом вопросе навстречу ссыльному, сам проявил некоторое «участие» в судьбе бывшего фаворита Петра Великого и предложил «списать» с него портрет. Хотя следует признать, времени на это было немного: бывший князь провел в Тобольске всего два дня – 15 и 16 июля. Но с другой стороны – как мог позволить Долгорукий, официальный представитель российской власти (а Тобольск в XVIII веке называли «Сибирским Петербургом»), разрешить художнику писать государственного преступника А.Д. Меншикова?

Трудно ответить на этот вопрос… Существует расхожее и ошибочное мнение, что в ссылке Меншикова окружали только враги, мечтавшие припомнить ему при случае свои обиды. Такие лица, безусловно, были, но были также и те, кто проявлял к Александру Даниловичу неподдельное сочувствие и с риском для себя даже оказывал посильную помощь. В любопытных записках Франсуа Вильбоа мы находим упоминание о поддержке, которую семья Меншикова однажды получила из Тобольска: «Какой-то добродетельный друг, имени коего ни Меншиков, ни его дети никогда не могли узнать, – пишет Вильбоа, – нашел средство доставить им из Тобольска через степи, которые лежат далее к северу, быка, четырех коров и птицу, так что из всего образовался хороший скотный дворик»[77 - Вильбоа Н.П. (Франсуа де Вильбоа.) Кратки очерк, или Анекдоты о жизни князя Меншикова и его детях // Дворцовые перевороты в России. 1725–1825. Ростов-на-Дону, 1998. С. 75. (Многие исследователи петровской эпохи скептически относятся к запискам Вильбоа и, в частности, к его рассказу о ссылке Меншикова. На мой взгляд, историки зря недооценивают этот уникальный и единственный в своем роде источник: оригинал «Мемуаров» Вильбоа хранится в Национальной библиотеке Парижа. Сам же автор, прослуживший полвека в России (1697–1747 гг.), был близок к царскому двору (шафер на свадьбе у Петра I) и, несомненно, слышал подробности о пребывании Меншикова в Сибири.)]. Замечу, что для березовского жителя это было целое состояние.

Это – лишь один из примеров хорошего отношения к ссыльному князю. Поэтому нельзя исключать, что кто-то из сочувствующих Меншикову пожелал иметь у себя портрет некогда всесильного сподвижника Петра I. Но был ли это сам сибирский губернатор М.В. Долгорукий или какое-то другое высокопоставленное лицо – неизвестно. Сам же Долгорукий не оставил никаких воспоминаний о встрече с Меншиковым в Тобольске, а личный архив губернатора впоследствии затерялся после его падения и последующей ссылки на Соловки…

Интерес к Меншикову более чем на столетие угас и возник снова только в середине XIX века в связи с известиями о вскрытии якобы его захоронения в Березове. Тогда-то и появятся некоторые «сибирские» портреты и картины из жизни петровского фаворита в его ссыльные годы. А спустя еще полвека в коллекцию П.И. Щукина попадет странный, непохожий на другие изображения князя, портрет «небритого человека с длинными локонами» – наиболее реалистичное, на мой взгляд, изображение князя А.Д. Меншикова.

Глава 16

Могила княгини Д.M. Меншиковой под Казанью

«Березовский» период жизни князя А.Д. Меншикова можно отнести к одному из самых малоизвестных и любопытных этапов его биографии. Кроме смутных преданий и отрывочных донесений в Верховный тайный совет нам почти ничего неизвестно о его жизни в Сибири, равным образом как и о «путешествии» в ссылку всего княжеского семейства. В этом отношении могила супруги Меншикова, умершей на пути в Березов, – одна из важных и неопровержимых вех этого пути.

Последнее пристанище Дарьи Михайловны, расположенное на территории Татарии, в приволжском селе Верхний Услон, явилось неким олицетворением необычной судьбы самого Меншикова. «Sic transit Gloria mundi!»[78 - Ры…..н. Исторические прогулки из Казани к селу Верхнему Услону // Заволжский муравей. Казань, 1832. Ч. II, С. 827.] («Так проходит мирская слава!») – записал один из путешественников XIX века, посетивший одинокую могилу княгини под Казанью. Это латинское изречение – лучший эпиграф к трагической судьбе четы Меншиковых.

Однако прежде чем перейти непосредственно к рассказу о ссылке в Сибирь и последовавшей за тем смерти княгини, коснемся некоторых фактов ее биографии.

Княгиня Д.М. Меншикова. Гравюра А. Зубова. 1726 г. (Государственный музей в Берлине. Кабинет гравюр). Автор благодарит Адельхейда Раша (Германия) за предоставленную иллюстрацию

Известно, что Дарья Михайловна была дочерью якутского воеводы и происходила из старинного боярского рода Арсеньевых. Сближение Меншикова с Дарьей произошло при дворе царевны Наталии Алексеевны – родной сестры Петра I. В 1682 году Дарья со своей сестрой Варварой поступили ко двору Наталии, которая жила в Преображенском. Немного позже в числе боярышень царевне прислуживали и сестры Меншиковы – Анна и Марья Даниловны. Петр со своим фаворитом частенько общались с девицами и, судя по переписке, вместе они представляли молодую и веселую компанию. Симпатия между будущим князем и Дарьей возникла довольно быстро. Свои первые письма к Меншикову Дарья подписывала совместно с сестрой Варварой; их послания представляют собой маленькие лоскутки серой бумаги без обозначения года. «Дашка да Варька челом бьют»[79 - Голомбиевский A.A. Сотрудники Петра Великого. Граф П.И. Ягужинский. Князь Александр Данилович Меншиков. М., 1903. С. 59.], – так обычно начинают свои письма сестры; они сокрушаются в разлуке с Александром Даниловичем, осведомляются о его здоровье и о том, «нет ли от досаждения на них гневу»[80 - Там же.]. Сначала Меншиков отвечает с присущим ему лаконизмом, но в 1703 году он уже благодарит в письме Дарью за присланное ему алмазное сердце и уверяет, что не алмазы, а ее любовь драгоценна для него[81 - Бантыш-Каменский Д.Н. Словарь достопамятных людей русской земли. СПб., 1847. Ч. II. С. 360.].

Со временем отношения Меншикова и Дарьи стали еще более близкими. Неудивительно, что голландский путешественник Корнелий де Бруин, посетивший в 1702 году Москву, назвал брата Дарьи – Василия – «шурином князя Александра»[82 - Бруин де, Корнелий. Путешествие через Московию. М., 1872. С. 62.], хотя до свадьбы Меншикова оставалось еще четыре года…

Вместе с тем князь поначалу не помышлял о свадьбе с молодой Арсеньевой. «Неизвестно, какая причина препятствовала Меншикову вступить в брак с Дарьею Михайловной прежде… 1706 года, – писал Д.Н. Бантыш-Каменский, – не привязанность ли к другой особе, с которой он принужден был расстаться?»[83 - Бантыш-Каменский Д.Н. Словарь достопамятных людей русской земли. СПб., 1847. Ч. II. С. 360.] Историк имел в виду знаменитую «мариенбургскую» пленницу Катерину – будущую российскую императрицу. Действительно, обращаясь в своем письме к сестрам Арсеньевым из-под Смоленска, Меншиков просит прислать к себе «Катерину Трубачеву»[84 - Бантыш-Каменский Д.Н. Любопытное письмо князя Меншикова к невесте его, Дарье Арсеньевой // PC. СПб., 1874. T. XI. С. 357.], которая в то время жила в доме у сестер. Однако в том же 1705 году князь был вынужден уступить ее Петру I.

Стоит отметить, что царь сам поначалу был увлечен Дарьей Арсеньевой. Спустя два десятилетия в доме князя Меншикова среди слуг ходили разговоры, что государь в свое время хотел жениться именно на Дарье Михайловне и даже якобы дал на это слово, но встреча с юной Екатериной помешала этому браку Об этом мы узнаем из документов следственного дела 1722 года, которое вела Тайная канцелярия. Некая Марья Обросимова донесла на бывшего столяра из дворца князя Меншикова – Василия Королька. По ее заявлению, Василий говорил, что царицей могла быть «Святлейшая княгиня, а не она (Екатерина I. – А. Е.)»[85 - Выписка из следственного дела о столяре Корольке и старухе Варваре Кулбасовой // ЧОИДР. М., 1861. Кн. 3. С. 136.]. Столяр, оправдываясь, признался, что эти слова идут от гребца светлейшего князя – Григория Конищева и княжеского «клюшника» Евсея Тимофеева. Позднее Королек сообщил следователям, что слышал от вдовы Варвары Кулбасовой «в доме княжем, в сенях, на переходе» следующие слова: «Быть было де царицею Светлейшей Княгине, да поспешила де Екатерина Алексеевна»[86 - Там же. С. 140.].

Что касается свадьбы Меншикова с Дарьей Арсеньевой, она состоялась в 1706 году в Киеве, в присутствии царя. В свое время биограф петровского фаворита ЕВ. Есипов обратил внимание на странную переписку царя и князя, предшествующую этой свадьбе. Речь шла о каком-то пароле, который должен был держать Меншиков перед Петром. Но после княжеской свадьбы царь больше не упоминал о своей загадочной просьбе. Проанализировав эту переписку, Есипов сделал предположение, что Петр опасался возобновления прежних отношений Меншикова с Екатериной и для этого взял с князя слово жениться на Дарье. Так ли это было, достоверно неизвестно, но, обвенчавшись с Арсеньевой, Меншиков, кажется, никогда не жалел об этом шаге; в лице Дарьи Михайловны он приобрел верную подругу жизни, окружившую мужа попечением и заботой. Подобно Екатерине I, она была, что называется, «полковою дамою»: выносила все трудности походной жизни, подвергаясь личной опасности и совершая переходы верхом. Когда князь был вынужден разлучаться с супругой, они переписывались. Чтобы как-то скрасить походную жизнь Александра Даниловича, Дарья посылала мужу презенты – подводы с припасами и одежду. В свою очередь, Меншиков старался успокоить жену; за два дня до знаменитого Калишского боя он писал ей: «Для Бога обо мне не сомневайтесь, воистину в баталии сам не буду, и о том не печальтесь»[87 - Голомбиевский A.A. Сотрудники Петра Великого. Граф П.Я. Ягужинский. Князь Александр Данилович Меншиков. М., 1903. С. 74.].

Иногда князь не мог отвечать на письма жены; тогда весточку Дарье посылал кто-нибудь из высоких военных чинов. Известно, например, письмо генерал-майора Я.В. Брюса, отправленное княгине в 1708 году. Генерал сообщает ей, что к Меншикову проехать невозможно, в силу того что шведы стоят в двух милях от русского лагеря, «…и я могу Вашу Светлость обнадежить, – продолжает Брюс, – что не от какого ослабления любви к Вам он Вас к себе не хочет, но токмо от желания и опасения, дабы Вас в какой страх не привести»[88 - М. Де Пуле. Письма от Якова Вилимовича Брюса к княгине Дарье Михайловне Меншиковой // Чтения в Обществе Истории и Древностей Российских. М., 1864. С. 33.].

Однако не только опасности войны, грозившие Меншикову, беспокоили Дарью. В несохранившихся письмах, адресованных княгиней своему супругу, Дарья, видимо, напоминала мужу, что его здоровье значительно подорвано «винным невоздержанием». Меншиков оправдывался: «Чаю, что вы будете сумлеватца о нас, – писал он из Польши в 1709 году, – что [мы] довольно вином забавлялись, только я вправду объявляю, что истинно по разлучению с вами ни единого случая не было»[89 - Павленко Н.И. Александр Данилович Меншиков. М., 1981, С. 65.]. В другом письме, отправленном из Петербурга, где Меншиков находился в обществе царя, князь снова пытается успокоить супругу: «А шумны никогда не бываем, понеже царское величество изволит употреблять лекарство»[90 - РГАДА. Ф. 198, д. 1170, Л. 154.].

В 1723 году жизнь супруги светлейшего князя едва не оборвалась… Камер-юнкер Ф.-В. Берхгольц описывает случай, происшедший при спуске одного из фрегатов, где среди почетных гостей присутствовала и супруга Меншикова. После окончания праздника люди герцогини Мекленбургской[91 - Герцогиня Екатерина Иоанновна, племянница Петра I, мать будущей правительницы Анны Леопольдовны.] и княгини Меншиковой заспорили – кому прежде покинуть фрегат. «В это самое время, – пишет Берхгольц, – огромные полозья, на которых стоял корабль, вдруг отделились от него и до такой степени подпортили барку княгини, что она пошла ко дну, а люди с трудом могли спастись»[92 - Берхгольц Ф.-В. Дневник камер-юнкера Фридриха-Вильгельма Берхгольца. 1721–1725. М., 2000. С. 91.].

В правление Екатерины I влияние Дарьи при русском дворе достигло своего пика. Этому в немалой степени способствовало то обстоятельство, что императрица до конца своих дней благоволила к супруге князя, с которой тесно общалась первые годы после своего пленения. Например, датский пастор Педер фон Хавен, посетивший Петербург в 1736 году, писал, что о происхождении Екатерины I существуют только одни достоверные сведения; они происходят от «одной старой и высокопоставленной дамы, которая знала императрицу с ее первого [дня] пленения и детства»[93 - Педер фон Хавен. Путешествие в Россию. СПб., 2007, С. 199.]. Такой дамой могла быть только княгиня Меншикова. По всей видимости, информаторы Хавена не решились назвать ему имя ссыльной княгини, к тому времени уже покойной.

«Государыня моя матушка, княгиня Дарья Михайловна», «Свет мой, дорогая невестушка»[94 - Бантыш-Каменский Д.Н. Словарь достопамятных людей русской земли. СПб., 1847, Ч. II. С. 361.], – так обращалась к супруге Меншикова Екатерина I в своих письмах. Позднее как знак особого благоволения к Дарье императрица пожаловала ей орден Св. Екатерины. Таким образом, княгиня Меншикова стала первой женщиной, не принадлежавшей к императорской фамилии, награжденной этим орденом. Именно эту награду – звезду Св. великомученицы Екатерины и орденскую ленту – мы видим на гравированном изображении Дарьи Михайловны, выполненном Алексеем Зубовым в 1726 году – менее чем за год до ареста княгини. Супруга Меншикова изображена в княжеской горностаевой мантии, на груди – статс-дамский овальный медальон, на котором – что особенно любопытно – отсутствует изображение императрицы. Это наводит на мысль, что гравюра в деталях осталась незаконченной.

Княгиня Д.М. Меншикова. Миниатюра неизв. худ. 1724–1725 гг. (Собр. Музея зарубежного искусства в Риге). Автор благодарит В.К. Бартошевскую (Латвия) за предоставленную иллюстрацию

Гравюра Зубова впервые была описана в конце XIX века Д.А. Ровинским, который отметил, что единственный экземпляр этого портрета находится в Германии, в Берлинском музее[95 - Ровинский Д.А. Материалы для русской иконографии. СПб., 1886. В. 2, С. 1068.]. Н.В. Калязина, посвятившая иконографии княгини Меншиковой целое исследование, отметила, что гравюра Зубова представляет наиболее достоверное изображение Дарьи Михайловны[96 - Калязина Н.В. К истории русского портретного искусства первой трети XVIII в. // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1994 г. М., 1996. С. 234.].

Принимая во внимание ценность работы Зубова, я обратился в Государственный музей Берлина, в Кабинет гравюр и рисунков, за разрешением для публикации портрета княгини Меншиковой. Вскоре пришел ответ от сотрудника музея г-на Аделхейда Раша (Adelheid Rasche), который подтвердил, что портрет княгини находится в их собрании, а также обратил мое внимание, что у них хранится оригинал – медная доска с портретом, выполненном в технике «меццо-тинто»[97 - Вид гравюры на металле, относящийся к глубокой печати.], с которого уже делались последующие оттиски[98 - Письмо автору от Аделхейда Раша (17.02.2011).].

Еще один любопытный портрет княгини Меншиковой, выполненный гуашью на слоновой кости (3,7 ? 3 см), находится в собрании Музея зарубежного искусства в Риге. Об этом стало известно в 1978 году, после того как на обороте миниатюры была обнаружена старая надпись на немецком языке: «F?rstin Menschikoff». Неизвестный художник создал образ уже немолодой женщины; высокая прическа с проседью и грустные внимательные глаза, кажется, отражают часть прожитой, наполненной хлопотами жизни. Портрет очень интимный – в нем нет блеска, присущего миниатюрам петровской эпохи. По словам бывшего научного сотрудника этого музея В.К. Бартошевской, подробно изучавшей это произведение, на княгине надето желтое платье с глубоким декольте, украшенное полоской кружев. На плечах – голубая накидка, отороченная горностаем и прикрепленная к платью серебряной брошью[99 - Письмо автору от В.К. Бартошевской (24.03.2011).].