Тайны прошлого. Занимательные очерки петербургского историка. От Петра I до наших дней

К сожалению, документы и мемуары очевидцев, посещавших Летний сад в аниннскую эпоху, не содержат упоминаний о фонтане «Лакоста». На плане Сент-Илера, выполненном в 1771 году, зафиксирован уже одноструйный водомет. В свое время я высказал предположение, что императрица Елизавета Петровна, которая, как известно, не терпела шутов, распорядилась переделать фонтан: он перестал быть «затейливым», а фигурка Лакосты была снята. Как пример можно вспомнить случай, когда Елизавета, осмотрев фонтанный комплекс «Басни Эзопа», приказала поставить вместо мышей «более пристойные фигуры».

Новые археологические данные, полученные после раскопок фонтана «Лакоста» в 2010 году экспедицией П.Е. Сорокина, позволили по-новому взглянуть на историю этого водомета. С одной стороны, археологи подтвердили версию В.А. Коренцвита, что фонтан строился изначально с нижней камерой, где должны были находиться механизмы, приводившие в движение фигурки в верхней части фонтана. Однако археологи выдвинули и свою версию, согласно которой, первоначально задуманная «архитектурно-художественная композиция фонтана „Лакоста“ и его техническое решение в процессе строительства (в 1733–1736 гг. – А. Е.) претерпели принципиальные изменения»[28 - Сорокин П.E., Новоселов Н.В. Научный отчет по теме «Охранные археологические исследования на территории Летнего сада в 2010 г.». СПб., 2011. С. 23.]. По их мнению, фонтан так и не стал затейливым, «превратившись» в типовой одноструйный водомет. На эту мысль исследователей натолкнул обнаруженный в ходе раскопок чугунный водопровод петровской эпохи, насквозь проходивший через фонтанную кладку «Лакосты». «Вероятно, строители рассчитывали на то, что трубопровод не повлияет на конструкцию фонтана и не помешает работе механизмов, которые предполагалось разместить в нижней камере, – пишут археологи, – позднее выяснилось, что при наличии трубопровода механизмы в нижнюю камеру установить невозможно, и от идеи фонтана с движущимися фигурками в верхней части отказались. Нижняя камера была засыпана, а на засыпке создано дно чаши фонтана. Таким образом, – подводят итог исследователи, – вместо фонтана сложной конструкции был создан рядовой одноструйный фонтан круглой формы»[29 - Там же. С. 26.].

Вышеупомянутая версия достойна самого пристального внимания, однако мне представляется, что все обстояло несколько иначе: конструкция фонтана «Лакоста» была значительно упрощена, в связи с тем, что основные замыслы фаворита Анны Иоанновны – Бирона «переместились» в Курляндию. В 1736 году герцог вел активное строительство Рундальского дворца и его, естественно, более интересовало украшение своей прибалтийской резиденции, чем локальные работы в Летнем саду. В связи с этим Бирон отправил в Курляндию ведущих специалистов и, в частности, архитекторов и мастеров фонтанного дела. Эту версию подтверждает тот факт, что каскад «Амфитеатр» достраивал не Ф. Растрелли, срочно отозванный на строительство Рундальского дворца. По всей видимости, со знаменитым зодчим Петербург покинул и мастер фонтанного дела П. Суалем, профессионализм которого теперь был востребован в новой вотчине Бирона. Как следует из документов, именно П. Суалем проектировал механизм «Лакосты». В его же отсутствие эта сложная работа приостановилась. В документах, кстати, упоминается, что в 1736 году фонтан еще не был закончен. В итоге первоначальный замысел «фигурной» водяной затеи окончательно оставлен, и было принято решение сделать типовой одноструйный водомет. Хотя фигурка шута так и не появилась на водомете, имя «Лакоста» навсегда закрепилось за этим фонтаном.

Мнимый портрет шута Лакосты. На гравюре изображен немецкий писатель и авантюрист Иоганн Тремер. Гравюра XIX в. Выполнена с оригинала 1736 г.

…Необычная и даже загадочная история этого водомета подтолкнула исследователей к идее его музеефикации. Над раскрытой фонтанной чашей возвели специальный павильон, где посетители могут наблюдать гидротехническое сооружение XVIII века. Здесь же размещена небольшая экспозиция, посвященная шуту Петра Великого, в честь которого и назван фонтан.

Как я упоминал, «Лакоста» наряду с «Царицыным» фонтаном является одним из двух водометов Летнего сада, названных в честь исторической личности. Отсюда – мой интерес к Лакосте, этому неординарному человеку, служившему четырем российским монархам. То немногое, что мне удалось узнать о нем, я и привожу в настоящем сообщении. Надеюсь, оно восполнит некий пробел, который остро чувствуется, когда речь заходит о незнатных лицах эпохи XVIII века, часто бывавших в Летнем саду.

Настоящее имя шута Петра Великого было – Ян д’Акоста (Yan d’Akosta). Однако я буду называть его согласно русской традиции – Лакоста.

Долгое время гравированный портрет из собрания П.Я. Дашкова принимали за изображение шута Лакосты. Портрет сопровождался следующей подписью: «Лякоста, придворный шут Анны Ивановны. С современной гравюры Becтiyca»[30 - Гравюра «Лякосты» была опубликована: Божерянова И.Н. «Невский проспект. 1703–1903». СПб., 1903. T. I.]. Это изображение представляет собой типичный пример западноевропейского гравированного портрета начала XVIII века. В прямоугольное поле вписано овальное обрамление в виде живописного портрета, помещенного на фоне каменной кладки. Для усиления иллюзорности изображения портрет открывает занавес с кистью. Перед нами – зрелый мужчина в парике и камзоле, расшитом бранденбурами. Мужчина стоит в горделивой позе; из-под его рукава выглядывает дорогой кружевной манжет. Внизу – гравированное посвящение изображенному лицу, выполненное на старонемецком языке. После перевода текста я обратил внимание на несоответствие подписи под портретом «Лякосты» и посвящением, размещенным непосредственно на гравюре: последнее содержит хвалебные стихи в честь некоего «германо-француза» («Deusch Francois»), написавшего «всем на радость» «особенную» книгу, успех которой никто не мог повторить. «И поэтому хвала должна достаться ему одному», – заключает надпись[31 - Перевод со старонемецкого А.Ю. Епатко. Гравюра «Лякоста, придворный шут Анны Иоанновны.]. В этом «литературном» посвящении нет никакого упоминания о Лакосте или о каком-либо другом лице, кроме «германо-француза». Также обращает на себя внимание, что на портрете мы видим представительного, даже весьма богатого вельможу, каким не мог быть Лакоста, живший в Пруссии достаточно скромно, «перебиваясь мелкими аферами»[32 - Шубинский С.Н. Исторические рассказы. СПб., 1905. С. 181].

Иоганн Тремер. Немецкая гравюра 1736 г. Под портретом на старонемецком языке – стихи и псевдоним их автора, «Германо-Француза», как именовал себя Тремер

Позднее мне удалось установить, что за изображение Лакосты принимали портрет его современника – немецкого поэта и авантюриста Иоганна Христиана Тремера (1696–1756). Будучи сыном француза и немки, Тремер иногда именовал себя «германо-французом», что нашло отражение в его стихах, которые он писал на причудливой смеси ломаного немецкого и французского языков. В Россию Тремер прибыл в 1734 году вместе с Б. Минихом, при котором состоял в качестве шута. Миних обещал Тремеру место шута при дворе Анны Иоанновны, но по каким-то причинам немцу не удалось получить эту должность. Памятью о поездке Тремера в Россию стала его поэма о Петербурге, опубликованная автором в 1736 году в Лейпциге[33 - Troemer Johann Christian. Des Deutsch Fran?ois Jean Chrеtien Toucement Adieu von aile Raritеes was szu St. Peterburg in Abondance szu seh / Hanss Christian Troemer. Leipszigk. 1736.]. Ее оригинальное название: «Прющание германо-француза со всеми многочисленными диковинами, которые можно видеть в Петербурге». Первая поэма о нашем городе вошла в сатирическую книгу Тремера, где, кстати, автор упоминает и Лакосту, с которым был знаком лично. Особо отмечу, что в поэму вошли первые стихотворные строки, посвященные Летнему саду:

Родина Лакосты – западноафриканский город Сале (в XIX в. Сале был переименован в Рабат. Ныне – столица Марокко). Гравюра XIX в.

Царицын Летний дом расположился рядом
С огромным и прекрасным Летним садом,
В котором статуи античные стоят —
Купили в Риме их, не пожалев затрат.
Диковинных зверей тут держат на потеху:
Я на бобра смотреть не мог без смеху —
То под водой затеет он переполох,
То на себе, как баба, ищет блох.
Живого соболя здесь можно видеть тоже,
Хоть мех его и плох, но всех мехов дороже[34 - Гольдберг А.Л. Первая поэма о Петербурге // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. Л., 1979. С. 16. (Перевод со старонемецкого А.Л. Гольдберга).].

…Но вернемся к Лакосте, к тем немногим сведениям о нем, которые позволяют заглянуть в допетровский, то есть западный период его жизни. Многие мемуаристы и даже современники шута сходились во мнении, что Лакоста происходил из семьи португальских евреев. Добавлю, что, вероятно, он был потомком знаменитых беженцев Лакоста, которые в конце XV века оставили Испанию после печального указа королевы Изабеллы, изгнавшей евреев за пределы Кастилии (1492 г.). Что касается места рождения Лакосты, французский посол при русском дворе Анри де Лави пишет, что он «родился в Сале в Берберии от родителей испанцев»[35 - Письмо де Лави 29.IX.1703 (№ 87) // Сб. РИО. 1881. Т. 34. С. 259.]. Ныне Сале – пригород столицы Марокко, Рабата. В XVIII веке Сале был крупнейшим западноафриканским портом, и неудивительно, что молодость Лакосты прошла на море. Любопытно, что место рождения Лакосты не было известно даже составителям его биографии, опубликованной в предисловии к довольно подробному сборнику о царских шутах, вышедшему в 1869 году[36 - Полное и обстоятельное собрание любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, д’Акосты, Педрилло и Кульковского. СПб., 1869.]. Обратимся же к этому изданию, некоторые анекдоты которого в какой-то мере проясняют раннюю часть биографии Лакосты.

Одна из таких историй повествует, что, когда Лакоста отправлялся из Португалии морем в Россию, кто-то из провожающих спросил его:

– Как не боишься ты садиться на корабль, зная, что твой отец, дед и прадед погибли в море?

– А твои предки каким образом умерли? – спросил в свою очередь Лакоста.

– Преставились блаженною кончиною на постелях.

– Так как же ты, друг мой, не боишься еженощно ложиться в постель?[37 - Там же. С. 110.] – удивился Лакоста.

В другом анекдоте сам адмирал Вильбоа советовался с Лакостой, обращаясь к нему: «…Ты, шут, человек на море бывалый…»[38 - Там же. С. 112.]

Можно предположить, что именно «морская» биография Лакосты и привлекла внимание Петра I, всегда благоволившего к мореходам. Мы не знаем, когда и по каким причинам Лакоста покинул свою родину. Но обратимся к свидетельству де Лави – автору самых ранних сообщений о Лакосте (1717 г.). Французский посланник пишет, что Лакосту привез некий резидент Петра Великого, который доставил в Россию янтарную комнату. «Его царское величество, – пишет де Лави, – осматривал большой янтарный кабинет – подарок короля прусского, оцененный в большую сумму: человек, привезший его, передавал мне, что его везли на двенадцати телегах, но не мог определить его стоимость. Он привез сюда г. д’Акоста, имеющего около пятидесяти лет от роду… [он] говорит на нескольких европейских языках. Царь пригласил его в Гамбург; он занимается торговлей, пользуется большою милостию и сопровождает царя повсюду; он большой говорун и часто острит, чтобы позабавить царя»[39 - Письмо де Лави 29.IX.1703 (№ 87) // Сб. РИО. 1881. Т. 34. С. 259.]. Любопытно замечание де Лави, что царь лично встречался с Лакостой. Эта встреча могла иметь место в любом из европейских городов, лежащих на пути Петра I в Париж в 1717 году. Царь пригласил будущего шута в Гамбург, так как знал, что именно оттуда в Петербург должен отправиться обоз с янтарной комнатой.

Петр I. Немецкая гравюра 1730 г.

Исследователи в основном подтверждают сообщение де Лави: например, историк С.Н. Шубинский пишет, что Лакоста, «португальский еврей, несколько лет странствовал по Европе, перебиваясь мелкими аферами; держал маклерскую контору в Гамбурге и наконец пристал в качестве приживальщика к бывшему там русскому резиденту, с которым и поехал в Россию»[40 - Шубинский С.Н. Исторические рассказы. СПб., 1905. С. 181.]. Можно не сомневаться, что по прибытию в Петербург, Лакоста был крещен; во всяком случае источники называют его «обращенным португальским евреем»[41 - Берк K.P. // Ю.Н. Беспятых. Петербург в иностранных описаниях. СПб., 1997. С. 155.]. Петер I выделял Лакосту из свиты своих шутов и даже, как полагают исследователи, назначил его главным среди них. В отличие от других шутов, Лакоста славился как искусный собеседник и знаток Священного Писания. Ф.-В. Берхгольц оставил любопытный рассказ о споре между царем и Лакостой, имевшем место в Летнем саду в июне 1721 года: «Вскоре после нашего прихода в сад, – пишет камер-юнкер, – его величество оставил гвардейцев и пошел к… царице, которая осыпала его ласками.

Побыв несколько времени, он (Петр I. – А. Е.) подошел к вельможам, сидевшим за столами вокруг прекрасного водомета… Постоя здесь минуту, я услышал спор между монархом и его шутом Ла-Костой, который обыкновенно оживляет общество. Этот Ла-Коста… человек чрезвычайно хитрый; прежде он был маклером в Гамбурге. Дело было вот в чем. Ла-Коста говорил, что в Священном Писании сказано, что „многие придут с Востока и Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом“; царь опровергал его и спрашивал, где это сказано. Тот отвечал: в Библии. Государь сам тотчас побежал за Библиею и вскоре возвратился с огромной книгою, которую приказал взять у духовных, требуя, чтобы Ла-Коста отыскал ему место; шут отозвался, что не знает, где именно находятся эти слова, но что может уверить его величество, что они написаны в Библии. „Еу, еу, – отвечал государь по своему обыкновению, по-голландски: Dat is naar apraht? Ji saudt ju Dage nieht darin finden“ (все вздор, там нет этого)… Меня уверяли, что Ла-Коста прав, – продолжает Берхгольц, – что приведенные им слова действительно находятся в Библии, именно у Матфея, гл. 8, ст. 11 и 12»[42 - [Берхгольц Ф.-В.]. Неистовый реформатор. Дневник камер-юнкера Фридриха-Вильгельма Берхгольца… С. 139–140.].

Лакоста – комендант острова Гогланд. Карикатура из книги И. Тремера. 1736 г.

Влияние Лакосты при дворе росло с каждым годом. В 1718 году шут даже вступил в конфликт с видным хирургом Лестоком. По жалобе Лакосты царь сослал своего врача в Казань, где последний жил до кончины Петра I. В 1719 году Лакоста уже занимает даровую квартиру в доме главного доктора Р.К. Эрскина (Арескина), купленную в казну за 500 рублей. Шут продолжает пользоваться царской милостью и вскоре получает от Петра шутливый титул «самоедского короля»[43 - Шубинский С.Н. Исторические рассказы. СПб., 1905. С. 181.], который он носил до аннинских времен. По отзывам современников, церемонию коронования Лакосты Петр отпраздновал в Москве и с большим великолепием: на поклонение к новоявленному «королю» явились двадцать четыре самоеда, приведшие с собой целое стадо оленей.

Петр I не только легко раздавал своим шутам различные титулы, но и жаловал их землями. Известно, например, что после заключения Ништадтского мира Лакоста направил царю челобитную о награждении его «за службы» землями, отвоеванными у Швеции. На просьбу шута Петр наложил следующую резолюцию: «Отдать ежели нет наследников законных против тракта со шведами»[44 - Полное и обстоятельное собрание любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, д’Акосты, Педрилло и Кульковского. СПб., 1869. С. 96.]. Во владение Лакосте был выделен пустынный остров Соммерс в Финском заливе и также была выдана жалованная грамота, подтверждающая его собственность. Сообщение об этом царском подарке находим в дневнике Берхгольца, который 1 августа 1723 года записал: «Мы стали на якоре в нескольких милях от Гохланда, против песчаного острова Сомерое (Соммерс. – А. Е.), потому что ветер был неблагоприятен… Сомерое есть то самое графство, которое Ла-Коста получил в подарок от императора. Оно состоит все из камня и песку и не имеет вовсе жителей»[45 - Ф.-В. Берхгольц. Дневник камер-юнкера Фридриха-Вильгельма Берхгольца 1721–1725. М., 2000. С. 119.].

По другой версии, Петр I подарил шуту соседний с Соммерсом остров Гогланд. Кстати, единственное изображение Лакосты, дошедшее до нашего времени, связано именно с Гогландом. Мне удалось обнаружить его в уже упомянутой сатирической книге Тремера 1736 года[46 - Troemer Johann Christian. Des Deutsch Fran?ois Jean Chrеtien Toucement Adieu von aile Raritеes was szu St. Peterburg in Abondance szu seh / Hanss Christian Troemer. Leipszigk.1736.]. В свое время эта карикатура – да и сама книга «Веселое жизнеописание и хитроумные приключения германо-француза на белом свете» – наделали много шума в Петербурге. По всей видимости, книга, вышедшая всего через год после посещения Тремером России, стала своеобразной местью шутам, которые могли помешать «карьере» немца при русском дворе.

Анна Иоанновна в Тронном зале Летнего дворца. Немецкая гравюра 1739 г.

Главные «герои» гравюры – первейшие шуты Анны Иоанновны – Педрилло и Лакоста. В центре карикатуры – Педрилло, который восседает на козе со скрипкой в руках. Его встречает охотник с рогами. За скрипачом в санях едет влюбленная парочка: испанский капитан и жена Педрилло, которую испанец и соблазняет. Выше изображены два северных чума со стоящими на вытяжку оленями. Это – «камень» в огород Лакосты, «короля самоедов». Сам же Лакоста, представленный «комендантом» Гогланда, высовывается из башни маяка. Он обозревает свои островные владения и одновременно отпускает на итальянском языке оскорбительную реплику, адресованную Педрилло: «Поди прочь, дурак!». На море видны прибитые к берегу бочки – остатки кораблекрушения. Возможно, это намек на сомнительные доходы Лакосты: известно, что маячные служители часто пользовались имуществом, доставшимся им после гибели кораблей.

В Летнем саду после наводнения 23 сентября 1924 г. Фото В. Буллы

Хотя на гравюре Тремера Лакоста изображен в роли коменданта острова, он так и не получил Гогланд (или Соммерс) в свое владение: после смерти Петра Лакоста, как и многие другие приближенные, пытался подтвердить права на свои пожалованные императором земли. Однако шуту было отказано в этом на том основании, что грамота была недействительная, так как Петр вместо печати приложил к ней рубль.

Надо полагать, что при Екатерине I и Петре II Лакоста сохранял за собой должности придворного шута и «самоедского короля». Но его звезда вновь взошла именно в правление Анны Иоанновны, как известно, особенно любившей шутов. Правда, последние не имели такого влияния при дворе, как при Петре I. Царь держал шутов не только для своего увеселения, но как одно из орудий насмешки против невежества. При Анне Иоанновне их статус упростился: они исполняли роль обычных скоморохов.

Ученый швед Карл Рейнхольд Берк, побывавший в Петербурге в 1730-х годах, выделяет среди пятерых придворных шутов именно Лакосту. «Прочие шуты, – пишет он, – глупые жулики, служба которых состоит в том, чтобы получать оплеухи, ставить подножки и громко хохотать, когда случается что-нибудь смешное»[47 - Берк К.Р. // Ю.Н. Беспятых. Петербург в иностранных описаниях. СПб., 1997. С. 155.]. Он также сообщает, что в 1735 году Лакоста получил новый орденский знак св. Бенедикта (St. Benedetto), учрежденный Анной Иоанновной для поощрения своих шутов. По словам Берка, этот орден чрезвычайно походил на орден Александра Невского – «был покрыт красной эмалью, с маленькими отшлифованными драгоценными камнями вокруг»[48 - Там же.]; его носили в петлице на красной ленте.

Последнее упоминание о Лакосте мы находим в том же 1735 году. Его имя названо в указе камер-цалместеру о расходах из комнатной суммы Анны Иоанновны. «Указали мы, взнесенные в комнату нашу, деньги, сто рублев, – говорится в документе, – которыми осыпал Лакост во время ево аудиенции самоядей, оные записать тебе в расход. Анна»[49 - Петров П.Н. Указы камер-цалмейстеру из комнатной суммы императрицы Анны // PC. 1882. Т. 35. № 10. С. 170.]. Внизу под документом мы находим подробное пояснение этого указа: «Шут Лакоста разыгрывал роль важной особы при представлении самоедских выборных и, выслушав их приветствие, в старинной одежде московскаго двора… сыпал серебро пригоршнями из мешка, с тем чтобы для большей потехи государыни, смотревшей на шутовскую церемонию, самоеды, бросившись подбирать деньги, потолкались и подрались между собою»[50 - Там же.].

После 1735 года судьба Лакосты более не прослеживается. Исследователи XIX века также признают, что год смерти знаменитого шута остается пока неизвестным. К этому можно только добавить, что сын Лакосты Яков Христиан в 1739–1740-х годах служил в полевой артиллерии капралом и сержантом, а в 1740 году был пожалован «в армейские полки подпоручиком»[51 - Полное и обстоятельное собрание любопытных, забавных и нравоучительных анекдотов четырех увеселительных шутов Балакирева, д’Акосты, Педрилло и Кульковского. СПб., 1869. С. 98.].

Екатерина II. Французская гравюра 1787 г

Возвращаясь к фонтану «Лакоста», можно предположить, что такое название явилось знаком особого благоволения к шуту со стороны Анны Иоанновны. Остается только сожалеть, что этот памятный водомет, впрочем, как и другие фонтаны Летнего сада, значительно пострадал после опустошительного наводнения 1777 года.

Это наводнение не на шутку испугало даже Екатерину II, которая и в своем дворце не чувствовала себя в безопасности. По словам ее современников, в ночь на 10 сентября большая площадь перед дворцом императрицы «сделалась морем»[52 - Мордвинов И. Петербургское наводнение Екатерининского времени в описании очевидца // Русский Архив. 1916. Т. I. С. 210.], о чем было немедленно доложено Екатерине. «Монархиня… соизволила прийтить к окнам, – пишет очевидец, – приказала выбить стекла для усмотрения пресильнаго движения тех вод и, сколь соизволила усмотреть везде ревущия воды, тотчас стала на колени, и призван был священник для служения службы»[53 - Там же.]. В эту ночь Нева поднялась до отметки 310 см, так что вода стояла вровень с окнами дворца Петра I, а вся территория Летнего сада была затоплена примерно на метр. Наводнение сопровождалось ураганным ветром. В результате бури, свирепствовавшей около двух суток, в значительной степени были уничтожены зеленые насаждения, садово-парковые сооружения и серьезно повреждена водопроводная фонтанная система. «В сем году сад почти совсем опустошен был ужасною бурею и великим наводнением, – сообщает академик Я. Штелин, – высокие и густые деревья с корнем вырваны и одно на другое повержены»[54 - Штелин Я. Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. М., 1830. С. 80.]. Другое свидетельство о последствиях этого наводнения в Летнем саду мы находим в письме неизвестного автора, которое было послано в город Тихвин. Он сообщает, что «в садах беседки, гульбища, галереи и тому ж подобныя, равно инжереи (оранжереи. – А. Е.) в прах изгибли, и какое ж жалостное состояние поутру смотреть было…»[55 - Мордвинов И. Петербургское наводнение Екатерининского времени в описании очевидца // Русский Архив. 1916. T. I. С. 210.].

Существует ошибочное мнение, что фонтаны после этого наводнения никогда не пытались восстанавливать. Однако это не так: в 1780 году архитектор П.М. Егоров выполнил по поручению Канцелярии от строений проект восстановления фонтанной системы Летнего сада, но уже в следующем, 1781 году Екатерина писала начальнику Канцелярии от строений И.И. Бецкому: «Иван Иванович, как в разсуждении фонтанов, находящихся в саду, летняго нашего дворца, Мы имеем особое намерение… и повелеваем всякую работу, до сих фонтанов касающуюся, остановить, а сумму, на то отпущенную, обратить на окончание строения в Ермитаже»[56 - РГИА. Ф. 466. Оп. 145–579. Д. 239.]. Императрица, по всей видимости, не желала идти на значительные расходы по восстановлению фонтанной системы сада, так как нуждалась в средствах на строительство Эрмитажа. В связи с этим также представляет интерес и сообщение Генриха фон Ремерса, автора крупного труда о Петербурге начала XIX века. Автор пишет, что водометы Летнего сада «были перекрыты»[57 - Ремерс Г. фон. Санкт-Петербург в конце своего столетия. СПб., 2007. С. 137.], чтобы снабдить водой Таврический дворец.

Не последнюю роль сыграло в этой истории и эстетическое предпочтение Екатерины II. В одном из писем Вольтеру государыня признавалась в своей приверженности к английскому садово-парковому искусству: «Я теперь до безумия люблю английские сады, с их изогнутыми линиями, пологими склонами, имеющими форму озер, прудами, земляными архипелагами; и испытываю отвращение к прямым линиям и аллеям-близнецам; я ненавижу фонтаны, которые заставляют воду течь против определенного ей природой естественного течения, статуи, скрытые в галереях, передних и т. п. Одним словом, англомания властвует над моей плантоманией»[58 - Voltaires Correspondence // Ed. Byt. Besterman. Geneva, 1963. Vol. LXXXII. P. 231.]. С указом Екатерины II о разборе фонтанов, вышедшем в 1781 году, закончилась поистине золотая эпоха Летнего сада как сада водяной виктории, созданного гением Петра и высоким искусством Жана Батиста Леблона.

Глава 12

Лифляндский пастор – друг Петра Великого

Служитель церкви почти полвека хранил грамоту русского царя.

1710 год был особенно успешным для Петра Великого: за одну военную кампанию русские войска взяли четыре шведских крепости – Корелу, Выборг, Ригу и Ревель. Лифляндия вошла в состав России, и царь стал частенько наведываться в бывшие шведские земли, где увлекся строительством дворцов и разведением регулярных садов. Кажется, царь влюбился в Прибалтику. Ему нравилось здесь решительно все: и европеизированные жители, и мягкий климат, и выгодное географическое положение. Бывая в своем любимом Ревеле (Таллинне), царь заезжал и в Ригу, ее он посетил 9 раз. В одно из посещений Петром этой части Прибалтики и произошла любопытная история, о которой впервые было упомянуто в «Рижских городских известиях» в 1825 году.

Скромная просьба