Аргентина. Кейдж

четыре идут на город, пятая ждет,
безоблачное небо.

Красная планета Аргентина,
твой грязный саван, Европа![1 - Время действия книги – осень 1936 года. «Аргентина» – произведение фантастическое, реальность, в нем описываемая, лишь отчасти совпадает с нам привычной. Автор сознательно и по собственному усмотрению меняет календарь, географию, судьбы людей, а также физические и прочие законы. Исследование носит художественный, а не исторический характер.]

Глава 1

Ночь и туман

1

Ночь – что стекло в белесой дымке фар. Цвета исчезли под холодным светом, и мухой в прибалтийском янтаре авто в ночи завязло. На пределе ревел мотор, и черные деревья летели вдаль, но двигалась дорога, не «мерседес»[2 - Все упоминаемые в тексте автомобили, мотоциклы, самолеты, фотоаппараты, бытовые приборы и образцы оружия не более чем авторский вымысел.]. Стеклянный негатив, навечно утопив в своих глубинах, не отпускал, размазывая в плоскость машину и людей. И верх, и низ исчезли. «Тогу богу»[3 - Правильнее «Тоху боху» или «Тоху ва боху», но автор использует привычный «старый» вариант.], как сказано в Писании. Аминь! Под веками все то же, лишь огонь меняет цвет и подступает ближе.

Спасенья нет, пусть не твоя вина, что ты родился сыном колдуна.

* * *

Гауптштурмфюрер СС[4 - Автор не разбирается ни в званиях, ни в униформе, ни в истории Schutzstaffel – и не желает разбираться.] Харальд Пейпер мельком позавидовал сидевшему за рулем Хуппенкотену. Для сына юриста ночь – всего лишь ночь, огонь – электричество, их позднее путешествие – обычное служебное задание.

– Скучновато, – чуткий Хуппенкотен отреагировал на взгляд. – Радио, что ли, включить?

Протянув руку, щелкнул пластиковым переключателем, повернул, ловя волну. Разбуженный радиоприемник обиженно захрипел, и Харальд Пейпер бросил еще одну монетку в невидимую копилку. Две! Напарник, всего лишь унтерштурмфюрер, из новоиспеченных, обратился, не упомянув звания, словно к другу-приятелю. И разрешения не спросил. Мелочь, но прежде отпрыск адвоката из маленького Опладена такого не позволял, именуя командира даже не по званию – «шефом». Был шеф, да весь вышел, утонул, мухой в янтаре. И чтобы заметить это, не надо быть потомственным колдуном.

…Шварцкольм, твердыня сорбов, отчий дом. Потом он станет немцем – но потом.

Ему – тринадцать лет, и Катарине-соседке столько же. Первая любовь, внезапная и обреченная, как слишком рано проклюнувшийся мартовский подснежник.

В ее глазах – холодный зимний свет. Слова – снежинки. И надежды нет.

– Ты очень хороший парень, Гандрий, но нам нельзя видеться. Все вы, Шадовицы, колдуны, с вами знаться – нечистому поклоны класть. Не приходи больше.

Тринадцать лет… Он бы не удержался, заплакал, но Катарина внезапно обняла, прижалась щекой к щеке…

Весна настанет, и весна пройдет. Промчались годы, но на сердце – лед.

Когда выбирали имя для дочки-одуванчика, он постарался, чтобы жена сама предложила уважить богатую, но скупую тетку, Катарину-Елизавету. Не слишком трудно – простой этюд для разведчика-новичка. Гандрий Шадовиц, давно уже ставший Харальдом Пейпером, новичком отнюдь не был.

Жена учила Одуванчика французскому, он же, наплевав на конспирацию, родному сорбскому.

– Katarina, i neka izache sa tajnim jezikom! Samo za tebe i mene?[5 - Здесь и ниже автор использует не язык сорбов (лужицких сербов), а родственный ему сербохорватский, как более понятный читателю. Герой предлагает дочери изучить «тайный» язык. Та не против.]

– Tvoja tajna jezika? – дочь сдвинула светлые бровки. – Hochu da!

А совсем недавно он попытался спросить Одуванчика о зеленом свете под веками. Очень осторожно, чтобы не напугать.

…Стекло, огонь, машина, зелень, ночь. О Боге он не думал, вспомнил дочь…

– Ага, наконец-то!

Радиоприемник, отхрипев и отмяукав, разразился веселым русским фокстротом.

Dunja, ljublju tvoi bliny,
Dunja, tvoi bliny vkusny,
V tvoih blinah ogon’ i nezhnyj vkus,
Tvoih blinov s’est’ mnogo ja berus’.

– Peter Leshhenko, – вставил свое сын юриста. – Славянин, а слушать приятно. Говорят, среди его предков – римляне, так что неудивительно. Интересно, о чем он поет?

И снова ни «шефа», ни «гауптштурмфюрера». Харальд Пейпер предпочел промолчать, хотя русский знал неплохо, а с Петром Константиновичем Лещенко был знаком не первый год.

Dunja, davaj blinov s ognja,
Dunja, celuj sil’nej menja!

Не выдержал – и прикрыл веки, погружаясь в пропитанную зеленым огнем пучину. «…Все вы, Шадовицы, колдуны, с вами знаться – нечистому поклоны класть».

В зеленой бездне не найдешь угла. А Смерть гналась за ним – и догнала.

2

От трапа уцелели три мокрые ступеньки, остальное съел туман. Белесая стена, подсвеченная желтым огнем прожектора, заслонила и близкий причал, и лежащий за ним город. Ни моря, ни земли, ни неба, лишь стылая, дышащая холодной сыростью вата. Даже Мать-Тьма отступила, отдавая мир неясному колышущемуся сумраку. Хочешь – ныряй прямо с головой, хочешь – отступай, прячься в привычном полумраке маленькой каюты…

– Уже все сошли, мисс![6 - Здесь и далее в некоторых случаях обращения «мисс», «мадемуазель», «герр», «мадам», «фройляйн», «фрау», «синьорина», «камарадо» оставлены без перевода.] – прогудело откуда-то слева.

Мухоловка кивнула, благодаря, застегнула верхнюю пуговицу легкого плаща. Поежилась. Приплыла, считай, прямиком в зиму, хоть на календаре всего лишь начало сентября. Пассажиров, решившихся уйти в туман, немного, едва ли десяток. Гавр – порт промежуточный, короткая стоянка перед пунктом назначения – британским Ливерпулем. На то и расчет, мало кому интересны транзитные пассажиры ничем не примечательного старика-парохода с кофейным названием «Арабик». Таких у компании «Кунард Уайт Стар Лайн» по дюжине на каждой океанской линии. Грузопассажир – значит, и смотреть в первую очередь будут груз, люди – только довесок. Потому и пристали не к пассажирскому причалу, к грузовому, и то не главному.

Пора!

Девушка пристроила поудобнее трость в руке, сжав влажное навершие, и мельком пожалела об оставленном в каюте привычном костыле. Не хотелось возвращаться калекой… По палубе двигаться легко, если не слишком торопиться, ступеньки – дело совсем иное. Она осторожно шагнула вперед, на мокрый металл.

– Мисс?! – вновь прогудело сбоку, на этот раз с явной обидой. – А мы зачем, мисс?

Ответить не успела – палуба ушла из-под ног. Ее не взяли на руки, просто приподняли, ухватив за плечи, как поднимают над землей ребенка. Миг – и пахнуло туманом. Где-то внизу гудело потревоженное железо, а под ухом мощно и ровно дышала паровая турбина – тот, кто взял ее на руки, не слишком утруждался лишним весом.

– Пограничники внизу, мисс, – гудок исчез, став негромким тревожным свистком. – И таможня там же. Но цепляться не станут, знакомые.

– Спасибо.

Каждому, даже самому закоренелому грешнику, положен ангел-хранитель. У Анны Фогель, пассажирки первого класса грузопассажирского парохода «Арабик», таковых оказалось целых два. Один, немолодой рыжий матрос-ирландец двухметрового роста, сейчас транспортировал ее вниз, второй, невысокий юркий мулат, помощник корабельного кока, уже на причале с ее чемоданом и сумочкой. Откуда взялись, ей никто не стал объяснять. Подошли в первый же день рейса, улыбнулись, представились.

– Можете рассчитывать на нас, мисс!

Опекали незаметно, но плотно. Секретный агент Мухоловка сразу же оценила класс. Профессионалы!

Значит, и на причале все будет в порядке. Собственно, волноваться нечего, она сойдет на землю свободной Франции, а главное с ней самый надежный друг – документ с гордым белоголовым орлом.

«Фройляйн! Вам незачем беспокоиться. Я гражданин США, у меня есть паспорт…» – сказал ей при знакомстве симпатичный лопоухий парень. Когда это было? В мае? А словно целая жизнь прошла, и не одна. Тогда, под пистолетные выстрелы, слова о документе от дяди Сэма звучали не слишком убедительно. Теперь же…

– Осторожно, мисс!