Даймон

Именно о коленкоре шла речь в последнюю нашу встречу с доктором Ливингстоном. Мы оба готовились к дальней дороге (я – чуть раньше, он – вслед за мною), поэтому вопрос о том, что именно и сколько из вещей брать с собою, чрезвычайно интересовал обоих. Ливингстон, соглашаясь с тем, что из продуктов следует ограничиться самым необходимым (чай, кофе, сахар), считал возможным все прочее добывать охотой. Он даже продемонстрировал свой грозный арсенал (три старых мушкета, непристрелянный карабин (!) и двуствольное ружье какой-то сомнительной североамериканской фирмы). Насколько я помню, доктор охотился один раз в жизни – и умудрился попасть в буквальном смысле слова в львиные челюсти.

Я тоже не охотник. Мои далекие предки-горцы никогда не убивали ради развлечения (животных, людей – по всякому). Но дело не в личных традициях и привычках. Надеяться на охоту в Африке – все равно, что рассчитывать пройти всю Британию с севера на юг, постреливая куропаток. То есть, теоретически осуществимо, но не более.

Я имел иное мнение, вполне совпадающее с точкой зрения «истинных джентльменов»: в поездку следует брать только одно – деньги, причем как можно больше. В глубинах Африки самая надежная валюта – отрезы коленкора, ткани, столь недорого ценимой в цивилизованных странах. К нашему счастью, путешествие с караваном мистера Зубейра, при всем его риске, позволило сберечь наше богатство. Оно еще, надеюсь, очень пригодится.

Путешествие по Африке, впрочем, вопрос отдельный и весьма непростой. Озеро Буйволов, тем более реку с гиппопотамами, вброд без боя не перейти, иногда приходится и браться за оружие. Увы, в этом случае арсенал доктора Ливингстона едва ли спасет. Требуется нечто более серьезное.

Я вовсе не считаю негров особо воинственными и жестокими. В этом отношении они ничуть не лучше и не хуже нас, белых. Каннибалов, которыми пугают новичков, ни разу еще не встречал (думаю, в Африке людоедов не больше, чем в Европе), но к войне большинство здешних народов относится очень серьезно. Надежнее всего об этом говорит их язык. Скажем, в неплохо знакомом мне наречии макарака слово «копье» имеет более двадцати соответствий:

Тяжелые копья разных видов: понги, акаталла, ундуга, голо, бодди, нангия, келеполо, бонду, сагбоди (и еще полдюжины).

Специальные копья для охоты на слонов: моне.

Копья с четырьмя зубцами под заостренным наконечником: минанде, амбира.

То же, но с тремя зубцами: анзага.

Et cetera, et cetera.

Впрочем, ни воинственность здешних народов, ни огромные расстояния, ни климат, к коему невозможно привыкнуть, ни даже пугающие всех колдуны – не самое страшное. По крайней мере, для моей скромной персоны.

Увы, лихорадка не оставляющая меня уже вторую неделю, в последнее время заметно усилилась. Чувствую, что идти больше не смогу. Мистер Зубейр обещает предоставить мне носилки, но дело не в способе передвижения. Лихорадка эта, не описанная пока что серьезной медициной, мне хорошо известна. Никто из белых, ею болевших, не прожил более двух месяцев.

Это – факт. Можно считать, вполне научный.

Сегодня я вновь очень внимательно перечитал путевые записи и проглядел нарисованную мною карту. Даже ежели очень постараться, я не успею вернуться к побережью, где есть надежда на нормальное лечение. Оставаться тут, на берегах Чобе, среди чужого, малознакомого народа, тоже не имеет смысла. Остается одно – следовать дальше. Настолько далеко, настолько смогу.

Слабость и боли во всем теле – не самое неприятное. Страшнее всего, когда перестаешь верить собственному разуму.

Даймон, о котором я не решался писать в дневнике, вновь здесь, со мною.

Дорожка 2. Вика Врадий «Украина рок-н-рол». (3`52).

Песня достаточно редкая. Вика написала ее перед отъездом в США, нечто вроде прощального поклона стране. «Моя Украина з горя почорнила…»

Думали, ругаться будут – или кликнут невозмутимый патруль, с утра скучавший неподалеку от закрытых дверей телецентра. Не стали – переглянулись и вперед двинули.

Без звука.

Умные сообразили сразу – пятиться начали, а после, вообще, в бега ударились, бросая бесполезные плакаты. Кто посмелее, бежать не стал, но от дверей отошел – подальше, подальше.

Алеша не двинулся с места. Не от избытка смелости, не от ступора даже, просто. То ли из законного любопытства, то ли хотелось по гололеду скользить. Остался, где стоял – и всё, как и был, с самодельным плакатом: «Руки прочь!». Десантники призыву не вняли – сначала забрали плакат, разодрали с треском , растоптали на грязном снегу. А после Алеша сообразил, что на снегу лежит он сам, а его от всей души лупят ногами.

Очень больно!

* * *

Что делать, если тебе двадцать лет, у тебя русская фамилия, а живешь ты и учишься в большом украинском городе?

Ясное дело, демократию защищать!

Алеша Лебедев, студент четвертого курса истфака университета, рассуждал именно так. Не то, чтобы его общечеловеческие права как то особо, по изуверски, нарушались (не считая нескольких несправедливых "В" и "С" на экзаменах), но есть еще принципы. А поскольку учился Алеша неплохо, то мог эти принципы не только прочувствовать, но и сформулировать. Скажем, вопрос о русском языке или проблема свободы информации, не говоря уже о правах личности, так сказать, вообще.

Итак, защищать! Времени хватало. Предметы на четвертом курсе оказались не слишком сложными, спецкурсы главным образом, курсовую же он в основном написал еще осенью, только и осталось текст подчистить и выкатать.

Демократию защищать в последнее время стало модно. Как историк, пусть и начинающий, Алеша мог констатировать: изменения произошли года два назад. Прежде, когда поступил в университет, студенты не интересовались политикой напрочь, не слишком даже задумываясь, в какой стране живут. Зачем, собственно? Безобразия в парламенте и очередная отрезанная голова неосторожного журналюги казались куда менее актуальными по сравнению с предстоящим переходом на письменные экзамены и заменой столь привычных «хор» и «отл» на безликие латинские буквы. И сама студенческая жизнь была прекрасна. Gaudeamus igitur, не нами придумано.

Кое-что изменилось перед президентскими выборами. Уже после Алеше приходила в голову странная мысль: вся политика в их обычно спокойном городе проистекала из соперничества двух факультетов университета, филологического и исторического. Филфак защищал украинский, как государственный, и заодно демократию. Истфак был за демократию и два государственных, включая русский. А когда Десант на улицы вышел, еще интереснее стало. Алеша все понять не мог, какой факультет за Десантом прятался, в спину подталкивал. Получалось, либо философский – либо мехмат, больше некому.

Это теория, на практике все разнообразнее выходило. И веселее. Тут вам не дурацкие дискотеки для умственно отсталых – и не менее дурацкие ночные клубы, на которые у Алеши все равно денег не хватало (особенно «Черчилль», где настоящий джаз играют). Демократию защищать было интересно, особенно когда палаточный городок разбили и за справедливые выборы мерзли. И с народом общаться можно, и журналисты рядом крутятся. Суета, а приятно. Опасности же, честно говоря, ни малейшей, меньше, чем на дискотеке.

Справедливые выборы состоялись, и на радостях Алеша чуть не завалил сессию. Тогда и появились в зачетке глобалистские "B" и "C". Был повод призадуматься: тот, который "C" поставил, как раз с философского.

Десанта поначалу не боялись. Думали, так, «зарница» для умственно отсталых, пыльным мешком ударенных. Контуженные «афганцы» чад своих муштруют, дабы от наркотиков навлечь. «Налево!», «направо!», повязки нарукавные с советскими «крылышками», строевые песни, речёвки для личностей с низким IQ. «Ни ума и ни таланта – становись в ряды Десанта!». Поначалу особо продвинутые, фильмов исторических насмотревшиеся, Десант с отрядами СА сравнивали (и ветераны, и маршируют, и за порядок), чуть ли не в колокола били. Мол, звериная харя фашизма, скалится уже. Только не получалось с фашизмом. Во-первых, именовались десантники не как-нибудь, а «Антифашистским движением Украины», а во-вторых, никаких Ремов и тем более Шикльгруберов среди них не наблюдалось. Ну, маршировали, ну, ездили летом в тренировочные лагеря. Забеги-пробеги, нормы ГТО… Даже после того, как несколько раз лоб в лоб столкнулись, внимания особого не обратили. Бывает! Те, с которыми драться пришлось, не местные, а из Донецка. В Донецке же, всем известно, урла на урле сидит, урлой погоняет.

Так что было о чем подумать Алеше Лебедеву, защитнику демократии, пока его ногами лупили. Только не думалось особо. Это лишь в боевичках с яркими обложками, герой вначале старается сгруппироваться, затем умудряется извернуться, вывернуться, подсечкой врагам ответить. На практике всего и получилось, что перепугаться. Не за себя даже – за очки. Минус четыре, один глаз такой, другой этакий, не в каждой «Оптике» стекла закажешь. Разобьют – ходи, словно в тумане по болоту. Из-за очков и белый билет получил. Другие радовались бы, от казармы «откосив», Алеша же обидно стало. И так – ни росту, ни плеч неохватных, ни красы особой, теперь и вовсе неполноценный. Защищай, значит, Родину дистанционно. Таких не берут в космонавты!

В Десант, впрочем, тоже.

А потом даже об очках думать не смог – когда по виску попало.

* * *

– Отставить! Отставить! Совсем спятили?! Приказа не слышали?!

– Так, Хорст… Они же… Они же сами!..

– Сами? Что – сами? Ладно, на базе поговорим. Реально! И о том, что такое приказ, и о том… Нашатырь у кого-нибудь есть?

– Не надо. Очухался, либераст паршивый! Пошли, Хорст, менты уже интересуются.

– Ага. Сейчас его, значит, в больницу отвезут, шум, пресса, адвокатишки поганые. Этого хотите? Очередной подвиг Десанта: очкарика отметелили! Кретины…

– Так чего делать-то, Хорст?

– Делать… Женя, твоя машина далеко?

Дорожка 3. «Take No Prisoner (Cannibalistic)».

Песня людоедов, взята с сайта ethnic.ru. Ударные хороши!

Запах бензина Алеше всегда нравился. Настолько, что одна из мимолетных подруг всерьез заподозрила его в токсикомании. Напрасно, конечно. Просто бензин, его резкий октановый дух, сразу же заставлял вспомнить детство. Они жили тогда в Днепропетровске, и покойный дед, железный ветеран-танкист, возил семью к морю на стареньких «Жигулях». Модель была даже не знаменитая «копейка» – «нулевая», пробной итальянской серии. Видом точно, как младшие сестры, только не ломалась. И дед, конечно, старался – за руль еще в войну сел, опыта хватало. Так что и запах был Алеше по душе, и автомобильная тряска ничуть не смущала, напротив. Почти как в давние годы, когда все было хорошо, когда дед был жив, и бабушка жива, и мама не болела…

На этот раз трясло не слишком, и запах бензиновый еле ощутим. К тому же знакомый дух октана был смешан с чем-то иным, резким, непривычным – и очень сладким. Нечто очень восточное и явно не автомобильное. Точнее определить нельзя – глаза Алеша предпочитал из разумной предосторожности пока не открывать. Мало ли?

Главное и так ясно. Сначала побили, после в плен взяли. А теперь везут неведомо куда. Пытать что ли?

От подобной мысли Алексея передернуло. И о таком болтали. Не слишком всерьез, конечно, и не о местном Десанте, а опять-таки о донецком. Там всеми отрядами верховодил Федор Березин, отставной капитан, правда, не десантник, а ракетчик. Это в Донецке, а у них в городе… Недавно в «Слободе» была статья…