Аргентина. Локи

– Точно!

Фельдфебель вновь кивнул на правую дверь.

– Скелетов не обещаю, но ведет этот ход прямиком в Мертвецкий равелин. Ходов и всяких лазов тут полно, прямо как в муравейнике. Некоторые далеко за крепость уводят…

Вздохнул и добавил невесело.

– Только нам их никто не покажет. Плана всех подземных ходов и у господина коменданта нет. Может, в Берлине, в военном министерстве, и то сомневаюсь… Ну, пошли!

Громкий скрип стальных петель, сырой холодный воздух, влажная земля под сапогами…

Тьма!

– Держи фонарь, командир. Я – первый, ты за мной. В Мертвецкий равелин, шаго-о-ом!..

*?*?*

В первый раз крепость Горгау погибла в 1520 году под пушками Короны Польской. Пали стены и башни, лишь одна, случайно уцелев, осталась стоять горьким напоминанием о давней войне. Через полвека крепость восстановили, но уже не с башнями, а с бастионами, согласно последнему слову фортификационной науки. Но и это не помогло. Во время Семилетней войны австрийцы под командованием генерала Хадека ворвались в Горгау на плечах бегущей прусской пехоты. Капитулировали все, лишь сотня солдат и несколько храбрых офицеров, запершись в одном из равелинов, сражались еще три дня, пока артиллерия и пороховые мины не сказали последнее слово.

На обломках выстроили новый равелин, но мертвецы не успокоились. В лунные ночи часовые на стенах видели их безмолвный строй. Порванные в клочья мундиры, проржавевшие кремневые ружья, истлевшие шарфы офицеров, желтая кость, черные глазницы.

Смотр мертвецов…

Эту легенду Лонжа услыхал в первый же вечер от своих новых соседей. По обычаю новичков полагалось стращать. Гефрайтер Рихтер, дабы не обижать сослуживцев, очень испугался, а те сделали вид, что поверили.

Сейчас равелин пустовал, как и все прочие. Крепость занимал всего один батальон, людей не хватало, и часовые на стенах исчезли. Смотреть на мертвецов стало некому.

Славные традиции гибли.

*?*?*

Он думал, что идти придется невесть сколько, но ход кончился очень быстро – три каменные лестницы и короткие наклонные коридоры между ними. Люди тут явно бывали. Несколько раз фонарь высвечивал пустые бутылки, причем пара явно попала сюда совсем недавно.

– Там наш унтер-офицерский клуб, – пояснил фельдфебель, когда одолели третью лестницу. – Собираемся в свободное время, треплемся, выпиваем иногда. Начальство знает, но смотрит сквозь пальцы, только чтобы в казарму вовремя возвращались. У них, кстати, есть свой клуб, офицерский. Тоже у равелина, только у другого.

Фонарь скользнул по старому железу. Еще одна дверь. Дезертир Запал снял с пояса ключи.

– Я тебя представлю, командир, а дальше ты сам. Но учти, хоть мы с «красными» не деремся, но соглашаемся редко. Вообрази, что ты снова в Губертсгофе.

Лонжа кивнул, соглашаясь. Вообразить легко. Вместо зеленой формы – серая роба, синий винкель на груди, полутьма барака, слева «красные», «черные» справа.

Каждый умирает в одиночку.

И танго, предсмертное, последнее.

Лишь одно воскресенье,
Без надежды воскреснуть,
Ты меня разлюбила,
Навек прощай!

Рай не светит нам, шагнувшим в бездну,
Новых воскресений нам не знать!

Скрип стальных петель, свежий вечерний воздух, низкие осенние тучи над головой…

Он переступил порог.

*?*?*

Между крепостной стеной и равелином – узкий простенок. Желтая, влажная после дождей старая трава, камни и несколько деревянных ящиков в облупившейся зеленой краске. Еще один, побольше, в самой середине, вместо стола. Поверх него мокрая разорванная газета. Пепельницы – старые консервные банки. Горький папиросный дым.

Четверо в зеленой повседневной форме.

– В крепости размещен саперный батальон, – доложил первый. – По штату – семнадцать офицеров, один военный чиновник, 60 унтер-офицеров, 442 сапера. На самом деле несколько меньше. Вторая рота – по сути штрафная, в нее переводят тех, у кого есть дисциплинарные нарушения и политических из «кацетов». Таких сейчас более тридцати, всем им запрещены переписка и увольнения. Связь с волей есть, но крайне ненадежная. Общее настроение – подавленное, почти все политические участвовали в боях на территории Румынии и Вайсрутении, рассчитывали на свободу. Ходят упорные слухи, что политических отсюда живыми не выпустят. Тем не менее, практически все подчиняются партийной дисциплине, созданы и действуют ячейки компартии, Черного фронта и социал-демократической партии.

– Сейчас происходит передача Горгау из военного ведомства в подчинение СС, – добавил второй. – Из крепости вывезено все важное имущество и техника, однако передача откладывается из-за большого склада боеприпасов в подвалах. Военные не считают возможным разгрузить их имеющимися силами. Передан пока только Новый форт, где уже организован концлагерь с самым строгим режимом. Связь с ним пока установить не удалось.

– Партийные ячейки действуют разрозненно, не доверяя друг другу, – сообщил третий. – Удалось достичь соглашения только по двум пунктам. Первое – сотрудничество с Германским сопротивлением и второе – подготовка вооруженного восстания в крепости в качестве крайней меры самозащиты.

– Что предлагает товарищ Вальтер Эйгер? – спросил четвертый. – Мы очень рассчитываем на его помощь. Германское сопротивление – наша последняя надежда.

Тяжелые серые тучи над головой, слезинки воды на камне, негромкие сдержанные голоса. Но вот они стихли, четверо смотрят на одного. Надо отвечать.

Последняя надежда…

*?*?*

От командира роты Лонжа вернулся уже перед самым отбоем. Дезертир Запал поджидал его у входа в казарму. Взяв за руку, в сторону отвел, дохнул нетерпеливо.

– Ну что? Эрльбрух, говорят, сегодня особенно в духе.

– Осмелюсь доложить, трезв, как свинья, – согласился Лонжа. – Хотя по виду и не сказать, даже запаха нет. Умеет! Поставил по стойке «смирно» и доложил: главное для сапера – маршировка и ружейные приемы, потому что после них мыслей лишних не остается. Потом спросил, не повар ли я. Пришлось разочаровать.

Задумался, поглядел вокруг.

– Слушай, а где тут у нас танк?

Фельдфебель недоуменно моргнул.

– Т-танк?! Погоди, погоди, что-то такое у нас в гараже и вправду стоит. Точно! Мне господин обер-фельдфебель, который Столб, рассказывал!

– Значит, здесь есть танк…

Пушечный «Mark II», в просторечии «гермафродит»[12 - «Гермафродит» – пушечно-пулеметный танк.], был захвачен германской штурмовой группой в апреле 1918 года под Аррасом во Франции. Трофей, изрядно поврежденный, отправили в тыл, дабы починить и поставить в строй. Управились, однако, только к концу лета, и на фронт «Марк» попасть не успел. А потом грянуло Перемирие, по условиям которого «гермафродита» полагалось непременно вернуть.

Горе побежденным!

Не вернули, жалко стало трофея. И пригодиться еще мог – неспокойно было в проигравшей войну стране. Танк оформили, как разобранный на металлолом и спрятали в Горгау, подальше от глаз союзнической комиссии. Там он и стоял, постепенно ржавея. Вспомнили о нем только после того, как Рейхсвер превратился в Вермахт. Три года назад кто-то в Берлине распорядился танк оживить, привести в порядок и торжественно водрузить на пьедестал. Попытались, прислали ремонтников, но так и не довели до ума.