Воскрешение Латунина

– Привет, Коленька, хе-хе, привет, внучек! – ответствовал Илларион Рипкин, имевший несколько странную манеру разговора. – Чего их, хе-хе, крушить, когда жизнь сама, хе-хе, со своей, так сказать, наглядностью, доказала. Много эти мушки, хе-хе, дрозофильские урожая нам прибавили? Все, хе-хе, пшеничку за морями закупаем, вавиловцы!

– Дед, – перебил Коля, опасаясь, что старик опять нырнет в омут давних дискуссий. – Обработай мне эту штуку. В кислоте провари или еще как. Хочу ее лаком вскрыть.

Академик взял в руки челюсть и углубился в осмотр.

– Мужская, хе-хе, – молвил он, наконец. – Пожилой был, покойничек, все зубами маялся, хе-хе. Где взял останки эти, Коленька?

Коля вначале хотел скрыть от деда мрачную историю с перенесением праха, опасаясь, что академик, болевший душой за память товарища Латунина, озлится, откажется помочь, а то и поднимет скандал. Но соблазн был слишком велик, и сержант подробно, в самых сочных красках, изложил события той жутковатой ночи.

Академик слушал молча, только его маленькие глаза чем дальше, тем больше начинали светиться мрачноватым огоньком. Затем, не говоря ни слова, достал какую-то старую книгу и принялся ее листать. Коля отметил, что в книге было полно фотографий товарища Латунина – во френче и фельдмаршальском мундире, одного и в компании, веселого и строгого. Найдя снимок, где Латунин улыбался, демонстрируя придворному фотографу набор своих резцов, академик взял челюсть и стал внимательно сравнивать.

– Хе-хе, – молвил он. – Конечно, сразу не скажешь, но похоже, хе-хе, очень похоже. Так что, внучек, потрошим, стало быть, мощи отца народов? На сувенирчики разбираем? Вот она, молодежь-то, рокеры, хе-хе, металлисты! Скоро нас, стариков, на живодерню, хе-хе, свезете, а из шкур, хе-хе, чучела делать станете, комсомольцы-добровольцы!

Внук молчал – старый косенковец был в чем-то прав, и Коля начал раскаиваться, что пришел сюда со своей просьбой.

– Ладно, – внезапно заявил дед, – обработаю реликвию, хе-хе, чего уж делать! Нам время, хе-хе, тлеть, а вам, стрикулистам, цвести! Сделаю в лучшем виде, хе-хе. Только чур, хе-хе, на базар не нести, пусть дома остается, хе-хе, на память.

Коля поспешил согласиться. Академик осторожно положил челюсть на стол, а сержанту настала пора отбывать в часть.

Поздно вечером, когда дома все заснули, Илларион Рипкин запер дверь своей комнаты, водрузил на стол мощный микроскоп, вооружился скальпелем, пинцетом, еще какими-то научными инструментами, и занялся челюстью. Но он и не собирался, как обещал внуку, вываривать ее. Вместо этого академик стал самым тщательным образом соскабливать засохшие остатки кожи и клетчатки и внимательно разглядывать их в микроскоп. Осмотр долго не давал видимого результата. Академик кряхтел, кашлял, но продолжал работу. Наконец он радостно хихикнул, несколько раз взглянул в окуляр и пробормотал:

– Она, хе-хе, она! Целенькая клеточка, хе-хе, как есть целенькая! Неужели удастся? Вот уж тогда, хе-хе, посмотрим, как вы запоете, морганисты-вейсманисты! Устроим вам, хе-хе, перестроечку! Ну, а если нет… Ради великой идеи… Хе-хе, не впервой!

Старый косенковец долго работал с челюстью вождя. Ему удалось найти еще две, как он выражался, «целенькие». Обрадованный удачей, старик поместил находку в пробирку, заполнил ее одному ему известным раствором и запер все это в сейф.

– Завтра же, хе-хе, в лабораторию, – бормотал он. – Пусть хоть один процент из ста, но ежели, хе-хе, повезет… Ежели повезет, то это вам не собачки павловские и не мушки, хе-хе, менделистские! Забегаете, хе-хе, вавиловцы!

После этих, весьма мало понятных размышлений, старик спрятал челюсть, вымыл руки и достал из тайничка за книгами заветную бутылку коньяка. Налив рюмашку, академик поднял ее повыше и торжественно произнес:

– За упокой, хе-хе, за упокой души вашей, товарищ Латунин! За упокой, а если повезет, то и, хе-хе, за здравие!

После этого уже совершенно непонятного тоста академик осушил рюмку и еще долго сидел за столом, мечтательно глядя в темное окно.

На следующий день академик Рипкин направился в лабораторию, выгнал оттуда всех молодых сотрудников и, оставшись с двумя старыми соратниками еще косенковских времен, занялся совершенно непонятной для окружающих работой. Впрочем, в институте все привыкли к чудачествам старика и решили, что Рипкин увлекся очередной бредовой идеей в духе косенковской биологии. Академик не пытался опровергнуть это мнение, только с каждым днем становился все веселее и хихикал уже совершенно злорадным тоном.

Глава 4

Прошло несколько недель. Шум, вызванный столь бесцеремонным обращением с прахом великого Латунина, потихоньку стих. Противники покойного руководителя провели должное число демонстраций и напечатали соответствующие заметки в прессе, приветствуя мудрое решение руководства. Сторонники Латунина ограничились глухим ворчанием и посылкой в органы прессы писем противоположного содержания, некоторые из которых газеты, демонстрируя плюрализм мнений, также напечатали. В целом, расчет товарища Ермолаева оправдался – массы, восприняв сей акт как завершающую точку в деле развенчания культа личности Латунина, стали понемногу успокаиваться. Главный Совет на своем, на этот раз очередном, заседании констатировал положительные результаты принятого ранее решения. При этом более молодые члены Совета не преминули слегка поиронизировать над мнительностью товарища Антипова, на что тот ограничился ставшей уже знаменитой фразой: «Ох, не знали вы его!» Словом, все входило в нормальную колею, и власти даже разрешили свободный доступ на Новостроевское кладбище, которое все это время было предусмотрительно закрыто на ремонт.

Тем более неожиданным для товарища Возгривина, который, напомним, отвечал за порядок в стране, оказалось появление странного анонимного письма, пришедшего на адрес его учреждения. В связи с процессом демократизации анонимки было решено не рассматривать, но на этот раз содержание письма выглядело столь удивительно, что референты не преминули положить его прямо на стол товарища Возгривина. Послание, подписанное «Борцы за Перестройку», оказалось целиком посвящено деятельности академика Рипкина. Вначале авторы подробно перечисляли все деяния и злодеяния академика на фронте борьбы с вейсманизмом, упоминая в том числе о его дружбе с Косенко и о факте пития чая с самим Латуниным. Затем обильно цитировались неодобрительные высказывания Рипкина по адресу нынешних руководителей, а также по поводу кампании критики Латунина. А далее следовало самое любопытное, что и заставило референтов доложить о письме самому товарищу Возгривину.

Абзац гласил:

«В настоящее время, пользуясь либерализмом руководства института, академик Рипкин проводит опыты по физическому воскрешению Латунина Н.К., что в случае положительного результата может иметь неисчислимые последствия для нашей Великой Державы и всего мира».

Слова «физическому воскрешению» были дважды подчеркнуты. В заключение следовал призыв к товарищу Возгривину и его ведомству незамедлительно разобраться в происходящем и принять надлежащие меры.

Товарищ Возгривин всегда отличался реализмом, столь необходимым в его многотрудной профессии. Поэтому первой его реакцией было дать хороший нагоняй референтам, знакомящим Ответственного за порядок с творчеством душевнобольных. Но затем, вспомнив о многочисленных сюрпризах, преподносимых то и дело наукой, Возгривин решил все-таки навести справки об академике. Вскоре он убедился, что по крайней мере первая часть послания, посвященная как прошлому Рипкина, так и его нынешним взглядам, верна. Решив довести дело до конца, Возгривин вызвал одного из самых способных работников – майора Гребнева и показал ему письмо. Майор также был убежденным материалистом, поэтому в душе весьма удивился, если не сказать более, но дисциплинированно смолчал, ожидая указаний. Получив приказ лично направиться в институт и проверить факт попытки физического воскрешения бывшего великого вождя, он ответил «есть» и отбыл в контору, где работал Рипкин.

Часа через полтора секретарша соединила товарища Возгривина с его сотрудником.

– Здесь Гребнев, – сообщил майор. – Факт проверен на месте. Действительно воскрешает. Сам видел.

Первым делом товарищ Возгривин решил, что Гребнев позволяет себе шутить. Сообразив, что этого не может быть, он пожалел о том, что перегружал майора в последние недели работой, и вот – бедняге пора в спецсанаторий. Не выдавая пока этих рассуждений вслух, Возгривин ограничился тем, что переспросил Гребнева, лично ли тот убедился в факте воскрешения.

– Лично, товарищ Возгривин! – отрапортовал майор. – Видел его. Как живой. Уже дышит.

Тут Возгривин не выдержал и, распорядившись ждать его на месте, немедленно вызвал служебную машину.

В тот же день, ближе к вечеру, товарищ Возгривин вместе с майором Гребневым пришли на прием к самому Сергею Михайловичу Мишутину. Тот был весьма встревожен неожиданным появлением коллеги по Главному Совету, поскольку визит Ответственного за порядок не обещал ничего доброго. Возгривин, получив приглашение говорить, дал знак Гребневу. Майор, первый раз оказавшись в кабинете самого Председателя Главного Совета, заметно волновался, но докладывал четко.

– Товарищ Мишутин! – начал он. – Я был послан для проверки факта попытки воскресить бывшего руководителя страны Латунина Никодима Кесарионовича…

– В каком смысле «воскресить»? – не понял Сергей Михайлович. – В фигуральном? Идеи воскресить?

– Никак нет! – отчеканил Гребнев. – В физическом. Прибыв в институт, установил следующее. Первое – академик Рипкин уже много лет работал над выращиванием из клеток белка целых организмов, причем опыты над простейшими и грибами были удачны. Второе – некоторое время назад в руки академика неизвестным пока путем попала часть останков Латунина, конкретно, его челюсть. Третье – академик, якобы, сумел обнаружить несколько клеток с уцелевшей белковой структурой, из которой смог выделить жизнеспособные молекулы белка. Четвертое – академик Рипкин сумел добиться усиленного деления одной из клеток, погруженной в специальный раствор, в результате чего образовался организм, внешне напоминающий покойного Латунина. И пятое – данный организм уже самостоятельно дышит, хотя еще и не приходит в сознание. Все.