Еще одна папка – совсем тонкая, на пару страниц.
– Ведь что получается? По капиталу «Ферганское общество по добыче редких металлов» – частное, акционерное, но какая-то госструктура его все время поддерживала. Что интересно – и до революции, и после. Остается узнать какая именно – и почему. Как выразился по сходному случаю Эдгар Алан По: «Эта лодка с быстротой, которая удивит даже нас самих, приведет…»
– Главное артиллерийское управление, отдел Технических артиллерийских заведений.
Левая ладонь ротного легла на желтый картон.
– Я документы как раз перед твоим приходом получил. ГАУ их вело, этих физиков-химиков. Аж с 1908-го, еще до того, как рудник в Фергане заложили. А в 1910-м Вернадский особое мнение написал. Вот…
Зашелестели бумаги. Пальцы нашли нужную, расправили, подняли.
– «Радиевые руды должны быть исследованы нами, русскими учеными. Во главе работы должны стать наши ученые учреждения государственного или общественного характера». Ну, ему тогда же объяснили, что общественного – это гнилой либерализм, а вот государственного – в самый раз. Так что перед нами, товарищ батальонный, секретная военная программа бывшей Российской империи, а ныне тоже секретная, но наша, Союза Социалистических республик. Бухгалтерам из ВСНХ эти тайны, понятное дело, никто разъяснять не станет, а Научпромотдел просто не поставили в известность. На беду и товарищ Вернадский отлучился, правда, не в эмиграцию, как некоторые несознательные думают, а для исследования элемента под называнием «паризий», о чем также имеется соответствующий документ. Ничего, авось вернется, как ты верно заметил.
Вырыпаев кивнул, сжал губы, повернулся.
Резко шагнул вперед.
– Проверял, значит? Экзамен устроил?
– Не-а, – моргнул в ответ бывший ротный. – Это меня товарищ Каннер проверял. Сунул бумаги – разберись, мол, чего здесь не так, докажи, что не зря на должность назначен. Не сам он придумал – генсек товарищ Сталин поручил. Тут вся беда в том, что товарищи военные не очень любят делиться секретами с Центральным Комитетом. Вот и вышла накладочка. Ничего, товарищ Сталин заметил, Гриша Каннер бумаги собрал – а я полдня по этажам побегал и пару раз по телефону позвонил. Ты же спрашивал, какие у нас задачи? Вот такие, к примеру. Потом и потруднее будут. Я ответил?
Альбинос немного подумал, улыбнулся.
– Ответил. Ничего, справимся. «Разведчик трудолюбив и настойчив».
– «Исполняет приказания родителей и начальников», – подхватил Семен Тулак. – Последнее – точно про нас.
– Будь готов!
– Всегда готов!
3
Поручик понял, что война проиграна, победным летом 1919-го. Добровольческие корпуса рвались на север, большевики бежали, бросая целые губернии, города встречали белых пасхальным колокольным звоном, впереди уже маячила Столица в сиянии золотых куполов… Именно тогда бывший скаут ощутил ледяной холод грядущего поражения. Не на фронте, не после горячей атаки – в глубоком тылу, в тишине кабинета, листая бумаги в такой же точно папке, как та, что хранила секреты урановой смолки. Не поверил, перечитал вновь, достал другие папки, целую груду. Бумаги пахли пылью, ровные писарский почерк и «слепые» буквы машинописи равнодушно вещали об одном и том же. Они проиграли – окончательно и бесповоротно. Разве что чудо…
Поручик, вы верите в чудеса?
С чудесами было трудно. Отец – инженер-путеец, мать – учительница гимназии, строгая «математичка». Брат отца, любимый дядя Сережа – известный финансист, банкир из первой российской дюжины. Сказок в доме не признавали, детям полагалось читать популярные брошюры по естествознанию и культурологии. Дядя-банкир, добрая душа, приносил иногда книжки про маленьких лесных человечков и школу волшебников, но непременно предупреждал, что это лишь выдумка, поучительное иносказание. Правда же – в толстых книгах, где много цифр и мало картинок. Именно дядя ранней осенью 1914-го, когда еще не стихли победные вопли «На Берлин!», поразил племянника-гимназиста своим мрачным видом и полным нежеланием говорить о будущей победе. «Ты знаешь, что такое «снарядный парк», племяш?»
Поручик вышел из госпиталя в мае 1919-го. Осколок нашел его под Мариуполем, когда полк отражал атаки Заднепровской дивизии Дыбенко. Ранение оказалось очень неприятным, с тяжелыми осложнениями, и молодой офицер едва отбился от грозившей ему «чистой» отставки. Не то, чтобы ему так уж хотелось воевать, но поход вслед за летучим тигром следовало завершить. Иначе какой из него скаут?
Начальство пожало плечами, предложив беспокойному инвалиду самому найти себе дело. Поручик принялся без особой надежды бродить штабными коридорами – и внезапно встретил давнего знакомого, правда не военного, а сугубо штатского. Михаил Владимирович Бернацкий, добрый приятель дяди-банкира, недавно был назначен начальником управления финансов Вооруженных Сил юга России. Все быстро устроилось. Адъютант цивильному не полагался, и поручика оформили «помощником». Должность оказалась беспокойной – «начфин» Бернацкий редко бывал в кабинете, предпочитая проводить время в постоянных разъездах по вверенной ему территории. А поскольку будущий поручик в гимназические годы весьма успевал по математике, Михаил Владимирович усадил помощника за бумаги. «Знаете, что такое «ассигновка», молодой человек? Ничего, узнаете!»
Фронт гремел победами, его сослуживцы брали города, а поручик листал документы в желтых папках и подшивал к «делу» бланки телеграмм. Он сразу заметил, что военные успехи не слишком радуют белого «начфина». У него был свой фронт, на котором удач было куда меньше. Когда пришла телеграмма о начале экономической блокады Кубани – в ответ на необеспеченность все тех же «ассигновок», Михаил Владимирович, снял пенсне, тщательно его протер, уложил в кожаный футляр и коротко бросил: «Финиш!» Поручик не удивился, за эти недели он научился очень многому. Сын инженера-путейца и прежде не слишком верил в то, что на войне побеждает тот, в чьей армии больше героев. Героизм – всего лишь кровавая плата за ошибки, а «умение умирать», которым так гордились многие «добровольцы» – стыдливое признание неизбежности поражения. Победу дают порядок, крепкий тыл и контроль за исполнением приказов. У красных, которых его сослуживцы по привычке принимали за бежавшую из зоосада стаю бабуинов, все это имелось.
Поручик попросил разрешения еще просмотреть документы за последние дни. Желтая папка, «слепой» машинописный шрифт. Они проиграли. Чудо? Почему бы и нет? «Если возьмем Столицу до ноября, – без особой надежды предположил Бернацкий. – Молодой человек, вы верите в чудеса?»
Поручик в чудеса не верил. Тем же вечером он написал рапорт с просьбой отправить его на фронт. В свой полк он вернулся в начале сентября, за несколько дней до взятия Курска. До ноября, за которым лежал Рубикон, оставалось еще целых два месяца.
* * *
Где был красный командир в сентябре незабываемого 1919-го, он вспоминать не любил. Про весну и начало лета говорил охотно, по зиму тоже, а вот август и вся осень как-то выпали, затерялись, не оставив следа. Не в документах – там все было более-менее пристойно, если конечно, не копать всерьез. А вспоминать? На то и война: все спуталось, сплелось, перемешалось. Остались лишь короткие кадры, словно на экране синема, обрыв в начале, обрыв в конце…
…Белая пыль до самых небес, скрип повозок, хриплые голоса усталых людей, негромкая ругань, знакомый, давно уже ставший привычным, гул канонады.
– Товарищ начальник штаба группы! От товарища Якира. Он сейчас на позициях нашего полка, прислал меня со связью…
Впереди Умань. Первый бой они проиграли. Снарядов осталось чуть, и командующий Южной группой приказал атаковать без артподготовки. У петлюровцев с артиллерией тоже было не очень, зато хватало пулеметов. Именно тогда красный командир стал ротным, заменив убитого в бою.
– Прочитайте сами, товарищ. Я… не вижу.
Начтштаба, бывший контр-адмирал Александр Васильевич Немитц, читать уже не может. Легкая рана, на которую вначале не обратили внимания, загноилась, растеклась болью, уложила на скрипучую повозку. Температура под сорок, не падает, растет. «Если умрет, без головы останемся!» – сказал этим утром Иона Якир. Негромко сказал, словно про себя, но все услышали.
– Передайте товарищу Якиру, что я настаиваю на четком исполнении плана. Атаковать на фланге, с левой руки, если не получится – атаковать снова. И обязательно – артподготовка. К вечеру Умань мы возьмем, пополнимся трофеями…
Глаза начштаба закрыты, еле движутся белые восковые губы.
Обрыв…
* * *
– …И место для подписей – моей и твоей. Свою можешь поставить первой, мне не жалко. Ничего, завтра обещали прислать ремингтониста, пусть он и мучается.
Виктор Вырыпаев согласно кивнул, не отрываясь от бумаги. Документ с грозным названием «Техгруппа Научпромотдела ЦК РКП(б). Заключение № 1» составляли вместе, но писать довелось батальонному. Левая рука его нового сослуживца годилась лишь для выведения каракулей на обратной стороне обоев. Лист казенной бумаги требовал серьезного отношения.
– Одного боюсь, – вел далее товарищ Тулак, – пришлют такого же раненного-контуженного, вроде нас с тобой, и будет он в час по одной букве печатать. Ошибется – станет в потолок палить из именного маузера. А то и за шашку схватится.
Батальонный представил себе картину, подумал и усомнился.
– Зачем – контуженного? Направят какую-нибудь комсомольскую девицу с биржи труда. А то и партийную могут подобрать, сейчас в Столице безработица лютая.
– Девицу ему! – хмыкнул цыганистый. – Жди! Ну, чего получилось?
Он осторожно взял со стола лист, легко взмахнул им в воздухе, дабы просушить чернила, но читать не спешил.
– Для ясности, товарищ батальонный. Не будет тебе девиц с биржи. Места в Техгруппе – только для фронтовиков-инвалидов, о чем я уже докладывал. Не только из партийного гуманизма. Таких, как мы, хрен в шпионы завербуешь – проверенные и на врагов злые.
Вырыпаев промолчал, но весьма выразительно дернул светлыми бровями.
– Ты наивным не притворяйся и своей интеллигентской иронией не дави, – не одобрил ротный. – Шпионы – они не только британскими и белогвардейскими бывают. Секреты ЦК многих интересовать могут. А этим многим, пусть даже они с партбилетами, при важных постах и в черную кожу одеты, о наших делах знать не по чину. Это я тебе намекнул, ты же попытайся понять в меру своего гимназического образования. А я пока почитаю, неспешно и вдумчиво.
Батальонный чуть подумал – и молча кивнул. Загадка оказалась не слишком сложной. «Кожаная» мода постепенно уходила в прошлое, но сотрудники Госполитуправления пока еще придерживались старых чекистских традиций.
* * *
Поручика так и тянуло съязвить по поводу того, что жандармов нигде не любят, но он предпочел воздержаться. Странно все же выходило, если подумать. В старой России жандармский корпус был из самых-самых, туда зачисляли лишь потомственных дворян. Любимцы власти! А вот все остальные, от эсеров-бомбистов до гарнизонных офицеров, этих любимцев на дух не переносили. ГПУ, кажется, полностью вписалось в традицию.
* * *