Царь-Космос

Царь-Космос
Андрей Валентинов

Око силыОко Силы. Четвертая трилогия (20-е годы XX века) #1
Время – не препятствие для тех, кто пытается изменить Историю… Тихий, ничем не примечательный 1923 год. Новая экономическая политика, болезнь Вождя, ожидание неизбежных перемен. В Технической группе при одном из отделов ЦК оказались трое молодых людей, демобилизованных из Красной армии. Работа поначалу не кажется сложной и опасной, и только письмо из Румянцевского музея заставило понять, чем действительно им придется заниматься. В эти же дни в секретной тюрьме ожидает расстрела бывший чекист, которому делают предложение, от которого нельзя отказаться. Начинается грандиозная схватка Красных Скорпионов, в которой не считают потери. Привычный ход Истории изменен – товарищ Сталин вынужден подать в отставку. Перед Россией открывается иное Будущее…

Новая книга Андрея Валентинова, входящая в знаменитый цикл «Око Силы», продолжает рассказ о тайной, скрытой от нас истории XX века. Грядущее пытается исправить ошибки Прошлого.

Андрей Валентинов

Царь-Космос

– Прошедшее России удивительно, ее настоящее более чем великолепно; что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое пылкое воображение… Так было сказано одним очень умным человеком почти два века назад. Ему не поверили. Напрасно! Это была не констатация, а великое предвидение. Девяносто лет тому мы с вами встретились практически на руинах страны, и вы тоже не поверили мне.

– Немного меньше, Агасфер. Тогда была весна 1922-го по здешнему календарю. «Из России нэповской будет Россия социалистическая», я не забыл. Сейчас суббота 19 марта, 2010 года.[1 - 19 марта 2010 года – это пятница. Автор напоминает, что «Око Силы» – произведение фантастическое, реальность, в нем описываемая, лишь отчасти совпадает с истинной. Автор сознательно и по собственному усмотрению меняет календарь, географию, судьбы людей, а также физические и прочие законы. Исследование носит художественный, а не исторический характер. Можно добавить, что подлинная История описываемых событий неизвестна и едва ли станет известной в ближайшие десятилетия.] Итак, вы считаете свой эксперимент завершенным?

– Вы не изменились, мой друг. «Эксперимент» – скверное слово, сразу вспоминаются лягушки и собачки академика Павлова. Нет! Мы сделали то, что считалось невозможным. За неполный век Россия, может быть, самая несчастливая страна этого мира, стала сама собой, воплотилась, как Абсолютный Разум философа Гегеля, в нынешнюю реальность. Создано идеальное государство, которое управляет идеальным народом. Я не оговорился, именно идеальное, то есть, абсолютно соответствующее собственной природе. Недостатки, неизбежные для всего живого, удачно уравновешиваются достоинствами и дополняют их. Люди счастливы, мой друг и не желают ничего иного. Такого не было уже много столетий. Вот он, ответ, на все ваши сомнения!

– Мы говорим об одной и той же стране, Агасфер?

– Ирония ни к чему. Мы сделали это. Мы – народ России. Я лишь подсказывал, подбрасывал технологии, иногда уточнял курс. Все делали люди по своей доброй воле. Это был их выбор. Лично же я давно ни во что не вмешиваюсь. Счастливая доля прогрессора – великие труды поначалу и легкое завершение работы. Сейчас я больше путешествую, обозреваю сделанное. К счастью, линейность Времени для нас с вами не проблема, поэтому я предпочитаю заглядывать в самое начало, кое-что подправлять, так сказать, наносить заключительные мазки на картину.

– А вы не опасаетесь, что этим займутся другие?

– Если этим займетесь вы, мир просто не выдержит, погибнет. Вы же не столь жестоки! А людям не дано исправлять Время, даже переместившись в минувшее. Всякое изменение неизбежно делает невозможным само перемещение, а значит, блокирует все последствия. Вы можете каждый день убивать свою несовершеннолетнюю бабушку, но возвращаться будете в привычную Историю. Люди это уже поняли, недаром в нынешней счастливой России так часто говорят о том, что История не знает сослагательного наклонения. Такая сознательность, право слово, умиляет.

– Есть иная точка зрения. Вы слыхали об «эффекте запаздывания»? Формула проста: глубина погружения в Прошлое, умноженная на два. Значит, если некий посланец из 2010 года что-то изменит, скажем, в 1920-м, то к 2190-му волна дойдет по текущей реальности и полностью ее изменит. Жернова мелят медленно, зато наверняка.

– Вы с ума сошли, о таком нельзя знать человеку! Это всего лишь теория, хуже – научная ересь. Но если о таком услышат… История уже состоялась, прожиты миллионы жизней, создан Прекрасный Новый мир.

– Пусть решают люди, это будет их свободный выбор. Когда-то вы им кое-что подсказали, теперь – наша очередь. Мне поручено передать вам, Агасфер, что сделанное вами взвешено на весах и найдено слишком тяжким. Наблюдайте царствие свое, если хватит глаз, и оберегайте, если будут силы.

– Это война?

– Это предупреждение. Считайте, что персты огненные уже пишут на стене. Ибо всякой вещи есть свой срок и приговор и зло на совершившего тяжко ляжет…

Глава 1. Скауты

1

Ночью подморозило, но к утру холод отступил. Мокрый снег сменился дождем, ледяная мартовская броня, покрывшая улицы и площади Столицы, и без того нестойкая, истончилась и сгинула, уступая воде и грязи. Изменилось и небо: густой покров серых туч ушел на север, обнажая неяркую синеву, по которой заскользили острые силуэты перистых облаков. Весна наступала, в бессчетный раз выигрывая свою вечную битву. Год Черного Кабана, от Рождества Христова 1923-й, от начала же Великой Смуты Шестой, подходил ко второй четверти. Начавшийся в несчастливый понедельник, он шествовал неспешно, без великих войн и великой крови, ничем пока не прославленный и никем не проклятый. Вступивший в свои права весенний день, 19-й от начала месяца марта, тоже был понедельником, самым обычным, по-мартовски сырым и прохладным. Влажный серый камень, мертвые прошлогодние листья на сырой земле, всадники-облака в небесном просторе…

Александровский сад. Обелиск.

Этим утром здесь было неожиданно пусто, и молодой человек в старой офицерской шинели имел возможность без всяких помех и лишних расспросов стоять возле высокой каменной стелы, у подножия которой неопрятной грудной громоздились влажные венки из сосновых веток, увитых красными лентами. Поверх них на листе фанеры был установлен большой многокрасочный плакат. С мокрого листа бумаги грозно смотрел воздевший саблю пролетарий, увенчанный алым революционным полотнищем. Согнутое колено попирало черный силуэт Собора Богоматери, из-за пояса торчала синяя рукоять дуэльного пистолета, вокруг же черными колосьями вздымались к небу десятки острых штыков. Неровные бурые буквы строго вещали:

«Мертвецы Парижской Коммуны воскресли под красным знаменем Советов!»

Плакат был нелеп и смешон, как и обезображенный Обелиск с кладбищенскими сосновыми венками, брошенными в грязь. Еще не так давно молодой человек в шинели наверняка бы возмутился, может быть, даже сорвал мокрую бумагу, не желая терпеть шутовство. Он помнил, каким был Обелиск прежде: увенчанный золотым Орлом, украшенный именами Государей. Триста лет Династии, великий юбилей… Новые хозяева страны стесали древнюю славу, поспешив увековечить на неровном камне фамилии своих давно умерших и забытых кумиров, словно и вправду надеясь на помощь восставших мертвецов. Сегодня 19-е, вчера был день Парижской Коммуны. Видать, камлали, в бубны били, овечьи кости на костре жгли…

Молодой человек усмехнулся. Несколько лет назад, когда на шинели золотом блестели офицерские погоны, среди его сослуживцев ходила байка о Бессмертных Красных Героях – особой большевистской воинской части, укомплектованной гаитянскими зомби, оживленными по методу, описанному в романах Карла Мая. В зомби молодой человек не верил и подобные разговоры в своей роте строго пресекал. Сейчас же ему было просто смешно. Нелепый мертвяк в черном цилиндре с дуэльным пистолетом грозил башням Нотр Дам де Пари. Нет-с, господа-товарищи, не вышло у вас с Парижем. Слабы оказались краснознаменные зомби!

Улыбка тронула губы, на миг задержалась, истаяла. Красная мумба-юмба – это тоже вчерашний день, ушедший в вечность и никому уже неинтересный. Сегодня! Оно наступило, оно здесь, ради этого и следует жить. Надо было торопиться, но бывший поручик позволили себе небольшую слабость – еще минуту возле сырого камня под синим весенним небом. Просто поглядеть на небо, просто глубоко вздохнуть, просто почувствовать, что жив.

Вновь шевельнулись губы, еле заметно, неслышно:

– Столицы в расходе, как в бурю облака.
Надгробные игры сыграли в синеве.
И в горы уходят неполных три полка,
летучего тигра имея во главе.

Матросы по следу, шенджийцы впереди,
повозки и кони сплелись в гнилую нить,
и прапор к победам шагает посреди,
еще ничего не успевший сочинить…[2 - Стихи Александра Немировского.]

Стихи запомнились случайно – услышанные на коротком привале после боя. Тогда он сам был прапорщиком, как и неведомый автор этих строк. Но воевали вместе, где-то совсем рядом, иначе не легли бы в строчку шенджийцы – оседлые цыгане, служившие проводниками и «добровольцам», и «красным». Один такой лохматый с медной серьгой в тот день привел их отряд в засаду. Отбились чудом.

– Счастливая доля – вернуться с той войны.
Контужен в походе – награда от богов.
Вчистую уволен от службы и страны,
навеки свободен от всех своих долгов.

Бывшему поручику выпала счастливая доля – он вернулся с войны. Правда, награда от богов вышла чрезмерно щедрой, и возвращаться ему, списанному вчистую инвалиду, пришлось с черного хода. Чужая шинель, чужое имя, чужие документы в кармане. Поход вслед за летучим тигром стоил очень дорого… Но все-таки он вернулся, и сейчас может потратить лишнюю минуту, чтобы постоять возле изуродованного обелиска, посмеяться над воскресшим коммунаром в буржуйском цилиндре, проводить взглядом несущихся по небу белых всадников…

Бесконечное счастье – чувствовать, что жив. Все еще жив. Опять. Снова.

Поручик вновь улыбнулся, поправил фуражку, скользнул взглядом по случайному прохожему в такой старой же шинели, деловито шагавшему по аллее сада. Утро, все спешат по делам, пора и ему, вчистую уволенному от службы и от страны.

Нет! Он еще постоит. Несколько секунд, несколько мгновений…

«По улицам ходила большая крокодила, она, она …» Тьфу, привязалась, зеленая! «…Голодная была. Во рту она держала кусочек одеяла…»

Красный командир сунул руку в карман, грея ноющие от сырости пальцы, и, еще раз ругнув не вовремя пришедшую на ум крокодилу, покосился налево, где высилась серая громада Обелиска. Вчера там играл оркестр, голосили ораторы, сегодня же никого, кроме одинокого парня в шинели, зачем-то остановившего возле груды мокрых венков. Шинель и фуражка незнакомца были определенно офицерскими, и красный командир неодобрительно хмыкнул. Не иначе из бывших, из недорасстрелянных по революционной спешке и запарке. Утратили бдительность товарищи из ЧК-ГПУ, пустили гулять по городу «кадета». Небось, и документы чужие, и револьвер в кармане, и мысли под фуражкой несоветские. Стоит, на имена вождей, что в камне высечены, смотрит, греет ненависть классовую, насчет теракта соображает…

«Увидела француза – и хвать его за пузо! Она, она голодная была…» Не до тебя, крокодила! Сгинь, надоела!..

Командир пошевелил в кармане ноющими пальцами и подивился собственной кровожадности. Не иначе, контузия виновата – голова ныла всю ночь, к утру разболелась рука… Никуда бы не ходить, отлежаться, морковного чаю попить… Нельзя. Марш вперед, труба зовет, красные герои! И незачем пачкать подозрениями первого же случайно встреченного человек. Был бы тот «контрой» – не стоял бы у Обелиска с именами основоположников социализма. А насчет недорасстрелянных – так чья бы корова мычала! Товарищи из ЧК-ГПУ бдительность не утратили и нюх не потеряли, того и гляди вспомнят поименно, кому по ошибке и запарке законные девять грамм недодали. И с кого начнут, товарищ командир? С этого, в старой шинели – или с иных, что поближе? Шинель же на нем самом точно такая, как на незнакомце – офицерская, полученная на армейском складе осенью 1921 при демобилизации. Давно бы сменил, так не на что. Не берут инвалидов войны в «совбуры»!

«Увидела торговку – и хвать у ней морковку, она, она голодная была!»

Осудив себя за ошибочные и местами даже паскудные мысли, красный командир констатировал, что в виденной им картине есть кое-что неправильное. Не парень у обелиска (командировочный, поди!) – сам Обелиск. Что же это выходит? Воздвиг господин Власьев, придворный царский архитектор, это серое неподобие, дабы род Романовых восславить. Свергли угнетателей – а каменюке монархической хоть бы хны, лишь имена новые выбили. Были одни цари, старые, стали иные – новые. А что иначе зовутся, так велика ли разница?

В одном из госпиталей, куда занесла его фронтовая доля, довелось командиру прочесть старую книгу без обложки. Написал ее древний римлянин Корнелий Тацит. В гимназии не довелось, а здесь два раза перелистал, да и потом отдавать не хотелось. Среди прочего была там история про то, как некий римский губернатор, не пожелав на новую императорскую статую тратиться, просто заменил голову у старой. Так чем власть пролетарская того губернатора лучше? Стоило этакую тучу народа истреблять, чтобы вновь владыкам монументы ставить?

«Увидела чекиста – и убежала быстро, бока, бока отбили ей в ЧК…».

Нет, не заладилось в это утро у бывшего командира РККА. Больному да слабому даже крокодила из песни поперек дороги станет. С пресмыкающейся тварью у него были особые счеты. Не с нею самой – пусть себе по улицам гуляет, ежели охота. А вот марш «Дни нашей жизни» композитора Чернецкого, на который оная «крокодила» пелась, командиру крепко не полюбился. Воевал он с января 1918-го, с самых первых выстрелов, и к последней, польской кампании, насмотрелся всякого. Понял: много дряни на войне, но хуже нет, когда над тобой и товарищами твоими – дурак-начальник. Что ни говори, а самое дорогое на свете – глупость, ввек не расплатишься.

Начальство попадалась всякое, лучше и хуже, но весной 1920-го поставили на их полк нового командира – бывшего унтера 129-го Бессарабского пехотного, для которого (для полка, не для унтера, понятно) Чернецкий и сочинял свой марш. Вот тогда «крокодилы» и наслушались. Комполка, как позже выяснилось, прежде служил в музыкантской команде, вот и тешил душу. Маршировать под «Дни нашей жизни» – ладно, но когда загремело, и паны-поляки войной пошли, вздумалось бывшему музыканту атаковать врага в полный рост, словно на царском смотре. В штыки – под «крокодилу».