Даймон

Мы, белые, здесь еще не господа. К счастью – вероятно, не только для местных негров.

Между тем, рассуждения на эту пусть и любопытную, но абстрактную тему, отвлекли от материй куда более конкретных и важных: от сегодняшнего разговора с мистером Зубейром Рахамой и от земли миомбо, по которой мы держим путь. А ведь она по-настоящему прекрасна.

Оставляю все на завтра.

Вероятно, для пущей интриги мне следует сказать пару слов и о Даймоне. Некоторое улучшение моего самочувствия с неизбежности привело к тому, что являлся он очень ненадолго и был не слишком словоохотлив. Это более чем логично. Несколько расхрабрившись, я задал ему (духу? своей собственной болезни?!) вопрос о причинах его сдержанности. Ответ меня признаться озадачил – настолько, что я попросил его повторить. Оказалось, сие не что иное, как цитата (!) в его, Даймона, переводе (!!!) из неведомого мне литературного произведения. Передаю дословно: «Что за тяжкая служба, Творец, быть отцом взрослой дочери!».

Боюсь даже предположить, с ЧЬЕГО языка этот перевод. Но, в целом, более чем резонно.

Дорожка 8. «Если завтра война». Слова В. Лебедева-Кумача музыка братьев Покрасс. Исполняет ансамбль под управлением А. Александрова. (3`40).

Если не вслушиваться в слова, песня производит очень сильное впечатление, особенно в таком прекрасном исполнение. Но текст поражает. «Если враг нападет», следует двинуть вперед «запевалу», затем барабанщиков, грянуть «победную песню», и лишь потом пускать в бой пресловутые «лихие тачанки». Танки названы «железными», но отнюдь не стальными. Тонкий намек на броню Т-26 и БТ? Поэзия – субстанция, конечно, особая, но не до такой же степени! Как только Москву не сдали?

Что делать, если подвиг совершишь? Посочувствовать для начала – себе невезучему, потому как самое время. Это в фильмах голливудских можно расслабиться, предвкушая поцелуй любимой девушки и чествование на местном стадионе в сопровождении хора пожарной команды. В такие эмпиреи сами янки не слишком верят, а уж остальные, на иных дрожжах выросшие, прекрасно понимают: ничего хорошего не жди.

Алеша это тоже знал – историк, три полных курса за плечами. А уж историк обязан понимать: подвиг таковым становится исключительно по начальственной воле. И, соответственно, совсем наоборот. Тьма тому исторических примеров имеется, только Алексею Лебедеву было не до «Варяга» и не до панфиловцев. Своя гимнастерка даже панфиловцу ближе к телу.

Одно хорошо. Не учудил Алеша особых геройств, на настоящий подвиг тянущих. Пострадал за демократию, конечно, один за всех, считай, но такое и простить могут. Ното, что все бежали, товарища бросили, а он остался, лучше прочих стать решив, уже плохо. Не оправдаешься даже. Мог сказать Алексей, что не от желания погеройствовать под подошвы Десанта попал, а по собственной несообразительности. Только кто слушать станет?

А тут еще гайка!

В общем, в Штаб городской демократии Алеша шел без всякого удовольствия. Не пойти нельзя: разбор полетов, лично вызывают. Спустился Алексей после третьей пары (спецкурс по глобализму) с пятого истфаковского этажа в раздевалку, потолкался в очереди, накинул на плечи старую куртку (после вчерашнего долго чистить пришлось) – и двинул через площадь, к демократам. От университета наискосок, желтый шестиэтажный дом, первый этаж, дверь черным дерматином обита.

Что не наградят и не похвалят, Алеша самого утра понял. В новостях полстроки всего: столкновение у телецентра, милиции пришлось вмешаться. И тут соврали! А на занятиях две девочки с курса, в Штаб вхожие, косились на товарища по борьбе без всякого сочувствия. Остальные, впрочем, тоже: синяк на щеке, нос распух, губа черной коркой застыла. Преподаватели вздыхали, не прячась: вот, мол, современная молодежь пошла! Если студенты университета такой вид имеют, что с прочих спрашивать?

В перерыве между парами Алеша по коридорам рыскал, даже на третий этаж сбегал, где философы обитают. Хотелось ему с Профессором, с отцом Жени переговорить. Если не переговорить, то хотя бы поздороваться. Поговорить, конечно, лучше, много вопросов со вчерашнего дня у Алексея накопилось. Всяких – и про оранжевые огоньки, и про неведомую «Gateway Experience».

А переворот, который неведомые враги готовят? Не шутил Профессор! А если не шутил, то следует не в кресле сидячи рассуждать, в колокола бить, народ на улицы звать!

Не встретил Профессора. Не судьба.

Домой, к станции метро «Студенческая», Алешу вчера лично Хорст отвез – на Жениной машине. Молчал все дорогу, хмурился, здорово, видно, от Профессора досталось. На прощание пожал руку и визитную карточку сунул. По глянцевому картону – крылышки знакомые, эмблема Десанта, ниже ФИО, без всякого «Хорста», еще ниже – «старший воспитатель», словно в детдоме. Телефон, адрес с «собачкой». Хоть не хотелось, но пришлось Алеше собственную карточку отдавать. Последнюю – полгода назад разорился, заказал полсотни да тут же раздал неведомо кому.

С Женей он бы куда охотнее карточками обменялся. Только не предложила та, что с носиком. И Профессор не предложил. То ли по забывчивости профессорской, то ли потому, что невелика – демократ Алексей Лебедев.

Почти как в старой песне про негра. Убили – ни за что, ни про что, воскресили, встал, пошел. Спасибо за внимание!

* * *

Главной за дерматиновой дверью, где истинные демократы собирались, была госпожа Усольцева, потому как ее муж, член политсовета Очень Демократической партии за аренду комнаты платил. Даже у демократов старое правило соблюдается: чьи деньги, того и музыка. Не так грубо, конечно, не в лоб. Никто Штабу госпожу Усольцеву Инну Александровну силой не навязывал. Только зачем силой? Столько иных методов имеется, отработанных, in anima vili испробованных.

К самой госпоже Усольцевой Алеша особо не присматривался. В отношении личном – никакого интереса. Лет на пятнадцать старше, вся в косметике, на ногтях – чуть ли не по картине Пикассо. Разве что ростом вышла, издалека увидеть можно, верст за десять – точно. Будь у них баскетбольная команда, цены ей не сложить. В смысле же серьезном, политическом и вовсе – nihil. Что муж, демократ Усольцев, скажет, то она и повторит – вслух, громко и с придыханием. Демократ Усольцев и сам бы от раздачи ценных указаний не отказался бы, только дел слишком много. Газеты, заводы, пароходы, депутатство – ни головы не поднять, не продохнуть даже.

Год назад господин Усольцев сподобился – лично приехал, дабы позвать на Майдан, в палатках ради честных выборов померзнуть. Сам, правда, не мерз – занят слишком. А вот супруга решилась пример подать, благо шуба норковая имелась.

Пришел Алеша в Штаб, присел в уголке, затих, ожидая, чего будет. Может, не вспомнят о нем, дальше пойдут – по светлому общечеловеческому пути? Но если спросят, что ответить, о чем рассказать? Про музычку в наушниках, про оранжевые огоньки и смолчать можно (и про переворот, в виду полной неясности), а как про гайку промолчишь? Самому вопрос поднять? Не вчера Алеша родился. Двадцать лет – не так мало, чтобы поумнеть. Это пионеры-герои в старых книжках все сплошь принципиальные до полного суицида.

Зря, конечно, Алеша надеялся. Вспомнили о нем, конечно. И еще как!

* * *

– А кто виноват? Ты, Лебедев, и виноват. Из-за тебя мы все, блин, в дерьме по самое не хочу. По всем судам затаскают. Зой Космодемьянский, понимаешь, нашелся!..

– Из-за таких!..

– Тише, господа, тише! Алексей просто не подумал. Правда, Алеша? Вам хотелось как-то выделиться, показать себя. Мы все понимаем…

– Инна Александровна! Ребята! Я же…

– Погодите, Алеша… Да, мы понимаем, вы еще молоды… Только… У того парня из Десанта, Степана Квитко, серьезная травма лица. Могут быть большие неприятности. Мы, конечно, десантников не любим, но… Зачем вы кидали гайку, Алексей?

– Я?!

Дорожка 9. «Персидский марш.» (И.Штраус). (2`11).

Гениальное издевательство над маршем и над Персией одновременно. Любимая музыка детства.

Вышел Алеша из желтого здания, спустился по мокрым ступенькам, подошвой по асфальту скользнул, скривился. Вчера мороз, сегодня оттепель, вчера побили, сегодня оплевали.

Вокруг люди в метро спешат, предвыборные крикуны стараются (опять выборы?! опять и снова!), друг друга перекрикивают, с неба то ли дождь, то ли снег, солнце за невидимыми тучами к горизонту, тоже незримому, валится. Сыро, холодно, противно.

Тоска, одним словом. Ой, тоска!

В попы Гапоны его не произвели и даже вроде поверили. Не кидал – значит, не кидал, оговорили нашего Алешу злые люди. Провокации это, десантура озверелая сама себя гайкой в упор угостила. Прости, друг Алексей, возлюбим друг друга – и да здравствуют общечеловеческие ценности вкупе с Гаагским трибуналом!

Это – вслух. А на ушко, как народ расползаться начал, шепнула госпожа Усольцева Алеше пару душевных фраз. Мол, не приходи пока. И не звони. И мы тебе звонить не станем. А не то и тебе плохо будет, и нам, и всей демократии. А господин Усольцев, если Алеша шуметь и брыкаться не начнет, дело как-нибудь замнет. Может быть.

Понял? Если понял – свободен!

Понял Алексей Лебедев, свободный человек, как не понять? Не все, но многое. Не кидались бойцы Хорста Die Fahne Hoch гайками. Стояли друг против друга, стенка на стенку. Откуда гайка прилететь может, догадайтесь с трех раз? И не похож «старший воспитатель» Игорь, пусть и трижды нацик в душе, на гада, что своих же парней уродовать станет.

Это раз.

И с ним, с Алешей, тоже ясность полная. Зачем перед человеком извиняться, что бросили, под кулаки и ботинки подставили? Проще можно.

Это – два.

Еще третье есть и четвертое. Не зря Алексей Лебедев на истфаке учился. Только к чему теперь этот анализ?

Оглянулся Алеша, в мокрое холодное небо поглядел, куртку на плечах поправил. Из демократов, кажется, выгнали. Куда теперь? Домой? В комнатке, что он снимал, пусто – старый компьютер и дюжина книг с библиотечными печатями. В клуб «Черчилль», где джаз играют? Оно бы славно, только в кармане – двадцать гривен, а до стипендии еще!..

Протолкался Алеша к ближайшему киоску, очередь отстоял, купил шоколадку «Свиточ» с орехами – и пошел в гости к Варе.

* * *

Каждое поколение, всласть нашкодив и нагрешив, очень хочет, чтобы следующее вело себя подобно персонажам из фильма «Плезантвиль» Естественно, новая генерация твердо идет по стопам родителей, вызывая ностальгический тысячелетний всхлип: «Молодежь пошла!»

Ну, пошла. И ходить будет. Завидуйте!