Тёмные пути

– Не без того – согласился я с невидимой собеседницей – Но, может, оно и к лучшему, что вот так. Всем спокойнее жить будет.

Ничего мне не сказала на это суровая соседка, только чинарик непотушенный чуть за шиворот не свалился.

А вот антиквар, похоже, не знал, что Воронецкая у меня не ночевала. Что уехали мы из Останкино вместе, был в курсе, а про остальное – нет. Кстати, интересно у кого сквозит – у Ростогцева или у Марфы? Или у обоих по слухачу от Шлюндта в свите имеется? Карл Августович может, он такой.

– Сегодня не поеду – заявил я антиквару, решив не углубляться в тему моих отношений со Стеллой – Устал как собака. Ну, и, повторюсь, мне же завтра к девяти на службу. Надо морально подготовиться.

– Хорошо – неожиданно покладисто согласился тот – В конце концов монеты никуда не убегут. Старое золото – оно как хороший коньяк, с годами только крепнет. В смысле – в цене.

– Это да – я встал с кровати, подошел к столу, прижал телефон к плечу щекой и развязал косынку – Это верно.

А прилично я вчера нагреб золотишка. В темноте и на нервах как-то внимание на этом не фокусировалось, не до того было, а сейчас, при свете дня и на столе кучка монет смотрится вполне внушительно.

Я разворошил ее и цапнул первую попавшуюся денежку.

– А эпоху вы угадали, Карл Августович, при Петре Алексеевиче монету чеканили – сообщил я в трубку – Правда, червонец это или нет непонятно. С одной стороны тут он сам изображен, с другой орел двуглавый.

– Слева от короны дата должна быть – проворковал в трубку антиквар – Год чеканки.

– Семьсот четырнадцатый – отозвался я.

– Не самый редкий – моментально среагировал Шлюндт – Но если сохранность хорошая, то миллион ты за эту монету получишь. Это с учетом моих комиссионных, разумеется. Кстати, обрати внимание, Петр там пока в царской ипостаси проходит.

– Ага, точно, «цар» написано – подтвердил я, и взял другую денежку – А вот тут он уже император всероссийский, веселый, молодой и усатый. А с другой стороны дядька какой-то выбит.

– Дядька! – возмущенно произнес антиквар – Святой апостол Андрей Первозванный, несущий крест по земле грешной, отображенной в виде полоски. Глянь-ка левее от вышеназванной, какой год указан? Там циферки по двум сторонам разнесены – две слева от полоски, две справа. Нам надо слева.

– Двадцать второй – вгляделся я в текстовую вязь, идущую по монете кругом – Слушайте, а ведь это не червонец. Это… Ээээ… Монета нова, цена два рубли. Что, и такие чеканили?

– Два рубля двадцать второго года – задумчиво произнес антиквар – Хорошей сохранности. Ты стал богаче еще тысяч на семьсот или около того. Если быстро и наличными – хоть сегодня, есть у меня на нее покупатель в Москве. Если больше – то через аукцион. Год не самый редкий. Вот был бы двадцать третий, с античными доспехами – тогда да. Там совсем другой порядок цифр.

– Ну, удача переменчива. Да тут вообще неликвид встречается – выцепил я из кучки какую-то монету, глядя на которую можно было подумать, что ее погрызли мыши с титановыми зубами – А, нет, все нормально, это не денежка. Это, похоже, памятный знак. Тут так и написано «на память». И еще… Не очень разборчиво просто. «Общая радость» что ли?

– Валера, а теперь прочти мне то, что написано на аверсе – попросил антиквар – Пожалуйста.

– Екатерина императрица коронована в Москве 1724 год – выполнил я его просьбу – Ясно, коронационный жетон, я про такие читал. Их в народные массы кидали после завершения мероприятия. Правда, вроде речь о серебре шла.

– Для коронации Екатерины князь Александр Данилович отчеканил помимо серебряных еще полсотни золотых жетонов, специально траченных с четырех сторон, чтобы их пройдошливый люд московский за деньгу выдавать не вздумал – проурчал в трубку антиквар как огромный сытый кот – Для него новая императрица была дополнительным рычагом влияния на Петра, потому радовался он вполне искренне. Когда закончилась коронация, светлейший вышел в народ, в компании с статс-комиссарами Принценштиерной и Плещеевым, да. Те таскали два красных бархатных мешка с вышитыми на них императорскими орлами, в коих лежали множество серебряных жетонов и среди них полсотни названных золотых, и все они достались людям. Александр Данилович радоваться изволили, потому ни единого жетона себе не оставил, за что и был бит в тот же вечер императором, который изрядно осерчал и за мотовство, и за то, что для гиштории хоть один экспонатус сбережен не был.

– Даже не слышал об этом – признался я – Хоть вроде по должности и положено.

– Подобные нюансы интересны только специалистам – приободрил меня Шлюндт – Так вот – серебряных жетонов уцелело не так и мало, относительно, разумеется. А золотых – нет. Время к подобным предметам безжалостно. Я держал их в руках, не стану скрывать, но ни один к ним так и не прилип, не сложилось. Впрочем, любой коллекционер знает, что поиски той или иной реликвии всегда увенчаются успехом, если тебе она по-настоящему нужна. Вот и здесь так случилось. Валерий, надеюсь ты не откажешь мне в небольшой просьбе, и продашь эту вещичку? Или же я могу тебе ее на что-то сменять.

– Полагаю, мы договоримся – я подбросил тяжеленький жетон на ладони – Как должно двум друзьям. А теперь, если вы не против, я пойду. Время завтрака.

Надо будет в сети цены на это дело посмотреть. Шлюндт вряд ли станет меня надувать по-крупному, но все же стоит подготовиться.

Собственно, на это и ушел остаток воскресенья. Попутно я выяснил, что в куче добытого мной золота встречаются не только петровские монеты. И Екатерина Первая тут присутствовала, причем тоже в двухрублевом номинале, и Анна Иоанновна, та, правда, в виде десятирублевика. Причем последней очень не повезло, не любили, как видно, ее монетных дел мастера. Просто ну очень некрасивой они ее изобразили. Невероятно. Я бы на месте матушки-императрицы их всех за эдакое творчество на плаху послал, честное слово. Впрочем, кто ее знает, может она именно так и поступила. Неспроста ведь ее Кровавой кликали?

А вот более поздних императоров и императриц мне не встретилось. Ни Екатерины Второй, ни Павла Петровича. Впрочем – и ладно. Все равно барыш куда как хорош оказался. И, что важно, совершенно безопасным в плане разных трах-тибидохов. Просто случись по-другому, то рядом со столом уже бы отирался и печально сопел Анисий Фомич. А то и самого Филата Евстигнеевича бы принесло, этот старый хрыч не станет миндальничать, на то он и старший по нашему дому. Всем подъездным он начальник и… И кому-нибудь еще наверняка командир. Трубам там, или мышам.

Да и вообще последний отпускной день, прямо скажем, задался. Я никуда не бежал, ни с кем не дрался, не пытался добыть то, что мне, признаться, вовсе не нужно. Нет, я просто наслаждался небольшой передышкой, в тишине и покое. Собственно, я даже телефон отключил.

А еще я отлично выспался, поскольку видения меня не тревожили совершенно. Впрочем, тут даже не знаешь, к добру это или нет. С одной стороны, спокойно спать – это прекрасно. С другой – лето перевалило на вторую половину, скоро в утреннем воздухе станет чувствоваться прохлада и предосенняя терпкость, дни станут короче, а листва начнет потихоньку желтеть. А я, между прочим, меньше половины положенных предметов нашел. Эдаким макаром я не то, что до останннего дня не успею, но и до Нового Года не управлюсь. И вряд ли меня Великий Полоз за такую нерасторопность по голове погладит.

Но это все было вчера, а сегодня я таскаю коробки, чихаю от пыли и искренне сожалею о том, что за каким-то лешим не майку с джинсами на себя натянул, а рубашку и костюмные брюки. И жарко, и угваздал я их по полной.

Все когда-нибудь кончается, и ближе к вечеру я, опухший от выпитого чая, страдающий изжогой от количества съеденной сдобы всех видов, грязный и пропотевший до ужаса, смог плюхнуться в свое кресло, вытянуть ноги и закрыть глаза. Кроме меня в полуподвальной комнатке никого не было, ушли две моих соседки по помещению наверх, лясы точить, благо наша начальница Розалия Наумовна к высокому руководству отбыла, то ли с отчетами, то ли на поклон, с целью выбить хоть какие-то фонды. Ну, а мне только того и надо было, ибо здорово я устал. Настолько, что почти сразу задремал.

Одно плохо – отдохнуть особо не получилось. Только я немного опечалился на тему того, что видений нет, и кто-то сверху меня услышал. Услышал, и отсыпал очередную порцию туманных загадок. В обе руки отсыпал.

И первое, что я увидел – мужской перекошенный в крике рот, и выпученные глаза. Ну, оно неудивительно, когда тебя душат, то и не такую рожу скорчишь. Двое крепких парней деловито убивали третьего на широченной кровати, а стоящая рядом с ними невысокая миловидная женщина радостно хохотала, глядя на это все. Причем по одеждам убийц сразу становилось ясно, что это злодеяние случилось не вчера и не позавчера. Век четырнадцатый-пятнадцатый, кабы не раньше.

Дальше – больше. Перед моим взглядом маршировали армии, чадили жуткого вида костры, наводящие непонятную тоску и два всадника в сопровождении свиты спешно удалялись по еле различимой дороге, скрываясь за полупрозрачной пеленой.

Видения сменяли одно другое, и вот передо мной средневековый бал во всей его пышности. Яркие наряды, маски, веселье на улицах города, в котором, как мне показалось, я узнал Неаполь, где пару раз бывал в юности, один раз с мамой, другой с Юлькой. Ну да, Неаполь в средние века и сейчас – это два разных города, но церковь Сан-Доменико-Маджоре и особенно кафедральный собор трудно спутать с другими строениями. Мы столько времени там с мамой провели, что я их хорошо запомнил. Как сейчас в ушах прозвучало: «Валера, пойми, ты видишь одно из величайших творений в мире. Фрески Джованни Ланфранко – это шедевр, не имеющий аналогов». А потом выяснялось, что не один Джованни Ланфранко творил эдакие шедевры, поскольку на творческой неапольской ниве потрудились и Пьетро Каваллини, и Франческо Солимена, и невесть кто еще.

Но в результате мама оказалась права, пригодилась мне ее наука. Если все так, если это Неаполь, то дело, считай, в шляпе. Больно здоровая была та кровать, на которой задушили бедолагу, вряд ли она стояла в лачуге никому неизвестного бедняка. А, значит, это убийство оставило след как в истории, так и в Википедии. Нет, душили тогда наверняка многих, но все равно список будет не безразмерный.

Как будто издеваясь надо мной, видения закончились тем же, чем начались – удушением. На этот раз, правда, прикончили не мужчину, а женщину, ту самую, которая чуть раньше так заливисто смеялась, глядя на чужую смерть. Правда, сейчас она была уже не так молода и красива, но тем не менее я ее узнал. Да и убийцы мало походили на дворян, скорее, они смахивали на солдат или стражников.

Зато теперь стало предельно ясно, что дама сия и есть та, кто владел неким предметом, мне жизненно необходимым. И я вроде даже понял, о чем именно идет речь. Скорее всего это был кулон, который убийца сорвал с шеи только что задушенной им женщины, а после засунул в напоясный кошель. Довольно большой, круглый, судя по цвету золотой, с крупным рубином в центре.

Ох, что-то мне подсказывает, след в истории человечества этот кулон оставил не самый лучший, учитывая то, какими шалостями занималась его первая хозяйка и то, как она закончила свою жизнь. Таким вещам и правда лучше лежать в земле, это я теперь наверняка знаю.

И неизвестно еще, насколько легко его будет сначала найти, а потом угомонить. Колечко безумного бизнесмена я вот до сих пор вспоминаю, с таким трудом оно мне в руки далось.

А еще интересно вот что – насколько же запутаны пути истории и людей. Вот каким образом кулон из Италии занесло в Россию? Ну ладно если сейчас – аукционы вроде Сотби, «черные дилеры», то, се… Ну, а раньше? Как приданое? Или какие-то лихие казаки добирались не только до северных морей, но и до теплых стран с апельсинами и оливками? Или, может, какой-то разудалый подполковник-гусар раздел за ломберным столиком какого-то неудачливого итальянца, в предках которого ходил тот самый хмурый господин, что не побрезговал с еще теплой женской шеи сдернуть цепочку с украшением?

Жаль, что я никогда не узнаю, как оно было на самом деле. А хотелось бы.

Вспышка, я снова вижу страдание в глазах умирающей от удушья бедняжки и просыпаюсь в холодном поту.

– Уфф – пробормотал я, вытирая ладонью лицо – Что же мне вечно ужасы демонстрируют? Хоть бы раз для приличия женщину голую показали, желательно красивую и молодую.

Шутки шутками, а первым делом я зарисовал все, что запомнил. Просто помимо кулона я у погибшей на руке еще перстенек интересный приметил, с черной жемчужиной там, где обычно располагается камень. Любопытная вещь, и по тем временам очень дорогая. В Средние века крупный жемчуг куда серьезнее иных самоцветов ценился, а особенно черный, ему приписывали массу магических свойств, в том числе и то, что он защищает владелицу от любых ядов. Вопросы отравления и сейчас праздными не являются, а уж тогда яд пускали в ход чуть ли не чаще, чем кинжал, особенно с учетом того, что речь, скорее всего идет об Италии. Так что данный предмет тоже запросто мог оказаться тем самым, что мне нужен. И даже на самом деле мог защищать от ядов, я уже ничему не удивлюсь. К слову – может, потому эту гражданку и удавили? Просто травануть не смогли?

Кто же ты есть-то такая, средневековая красотка? Когда жила, кем была? Может, ты королевская любовница? Почему нет, весьма стройная версия получается. Сначала его подручные прикончили мужа-бедолагу, чтобы тот под дверью не топтался и не мешал своим сопением монарху время приятно проводить, а после смерти покровителя и фаворитку на тот свет спровадили. На всякий случай, чтобы лишнего не болтала и не пыталась своих детей на трон подсадить. Если вспомнить ее поведение при первом убийстве, то сразу становится ясно, что эту милашку ничто и никто не остановит при движении к цели.

Или она сама королевских кровей? Может, сестра, или даже жена венценосной особы?

Ладно, узнаю со временем. Не от Шлюндта, так из продолжения видений. Они теперь меня постоянно станут одолевать, пока я цели не достигну.

Я закончил рисунок, взял телефон, чтобы получившийся результат сфотографировать, и выяснил, почему тот столько времени молчит. Он разрядился, а я этого даже не заметил. Вот ведь! Надо менять аппарат, батарея совсем не держит. И ведь вчера почти весь день выключенный пролежал.

– Валера – в кабинет заглянула Анна Петровна, причем было заметно, что она, мягко говоря, смущена. Или удивлена? – Тут к тебе девочка пришла.

– Кто? – выражение моего лица стало, скорее всего, не менее изумленным, чем у нее.