Абортарий

Впрочем, чего греха таить, лучшие вечера семейной жизни я провел как раз в обнимку с папой. Это было время, когда мы смотрели, как цапают антилоп крокодилы. Как заваливаются отдыхать в выжженную траву сытые красномордые львицы. Как рыскают по океану акулы, остро высматривая, что бы сожрать или кого бы вспугнуть.

И возможной наследственной тяги взрывать хризантемы между нами и в помине не намечалось.

В наследство, помимо главного – кожаного мешочка помеж бедер – мне перешла коллекция дисков про животных.

Машины у меня отобрали. Как и ту, что я утопил в реке неподалеку. Дома я лишился, поскольку живу теперь в морозилке торгового центра. Чему и несказанно рад.

А вот диски. Диски, засмотренные до дыр, я особенно любил. И жалею, что утратил.

Ах, еще из наследственно – чувство вселенской вины. Оно-то точно никуда не делось.

***

В период воспитательного затишья папа решил познакомить меня с медиком Зиной.

Встреча с медиком Зиной отложилась в моей памяти, как событие странное и муторное. В ее захламленной квартире царил беспорядок, десятки котов шастали вокруг. Сигаретный туман, казалось, полностью вытеснил остатки воздуха.

Она сидела на кресле-качалке и гладила взрослого сфинкса. Кот был похож на деформированный кусок резины.

Зина подозвала меня ближе. Весьма смутно ее помню. Сухое, страшно испещренное морщинами существо. Крошечная головка на гибкой шее, покачивалась из стороны в сторону. Клок седых волос, как у обезьян-капуцинов, костлявые худые пальцы. Наглядное пособие того, во что не стоит превращаться женщине.

Умерла она, кстати, почти таким же образом, как и любовь всей ее жизни – мой прадед. Она свалилась со стула, когда протирала пыль на люстре. И сломала позвоночник. Совсем он у нее хрупкий стал. Как и в ситуации с прадедом, она просто не смогла собрать собственных костей.

***

Едва скрывая раздражение, что нельзя покурить, старая калоша махнула мне когтями.

Подойдя ближе, первым делом я закашлялся.

– Ты чего сюда пришел? – ворчливо заметила Зина. – Показать, какой слабак?

Я замахал головой, но надсадно давиться не перестал.

– Экий паинька, – с ноткой разочарования произнесла. – Твой отец тоже такой. Нежный и бестолковый рохля. Сейчас вот пыжится, пыжится, а толку никакого. И чем дальше, тем озлобленней он будет. К добру это не приведет, вот увидишь.

Я, наконец, совладал со спазмами в горле и уселся на предложенный стул. Всячески избегал смотреть на бабулю, разглядывал, как она гладила кота. Противный, складчатый, как баян, котяра с прищуром фиксировал все мои движения. Казалось, он дожидался, пока я отвернусь, чтобы одним прыжком настигнуть и прокусить мне шею.

Зина скрипучим голосом нарушила молчание:

– Трясешься, как хомяк обоссаный. Аж не верится, что мужчиной когда-то станешь. Что, неохота любоваться женщиной преклонных лет?

Я потупился и пожал плечами.

– А зря. Бабулю видишь в первый и, наверно, последний раз. Старушек теперь выселяют за город, как прокаженных. Видите ли, мы перестали приносить пользу обществу. Что ж, ладно, дело хозяйское…

Женщина преклонных лет вздохнула.

– И чего тебя отец приволок ко мне? – с досадой проговорила. – Думает, я начну мудростями осыпать тебя? Как быть, что делать. А я старая, уставшая женщина. Живу одними воспоминаниями, – наступила пауза, после которой она добавила: – Одними страшными воспоминаниями.

***

И тут ее понесло. Она молола битый час. Я слушал вполуха, хотя видимость внимательности создавал фантастическую. Незаметно, но сочно зевал, давая фору в раскрывании пасти бегемоту.

Среди прочего бабуля поведала, что с крушением привычных устоев, когда мужчины дружно махнули ручками, вздернув напоследок рычажками, женщины с неврастеническими задатками ударились в крайность. Ни для кого не секрет, что и в мирное время эти создания подвержены эмоциональным всплескам, а в случае Великой Бабуинизации так вообще получили прекрасный повод паниковать и лишаться остатков рассудка.

Так вот, эти излишне чувствительные особи сколотили своеобразный кружок по интересам. А интересы их заключались в том, чтобы без лишней борьбы и хлопот последовать вслед мужчинам. Ведь мир рухнул, рухнул окончательно, и ничего уже не будет, как прежде.

Барышни, фанатично преданные былым традициям, проводили беседы, убеждали, напутствовали. С их помощью отправилось на свет много женщин, растерянных и подавленных после чудовищной череды смертей среди мужского населения.

***

– Первые недели были самыми тяжелыми, – рассказывала медик Зина. – Мы собирались возле торговых центров, на людных в прошлом площадях. Будто зомби, выходили из своих конур – бескровные, опухшие, растрепанные. И, давясь слезами, принимались собирать трупы.

Бабуля вздохнула.

– Трупы были повсюду. Мы грузили их на тележки, отвозили на улицы. А затем, насобирав громадные горы, сжигали. Столпы пламени достигали лампочек фонарей. Как вспомню, мурашки по коже.

Медик Зина замолчала. Рассеянным взором уткнулась в скрученного в ногах кота. Машинальными движениями полировала его холку. А тот, довольно щуря глаза, тарахтел, как вибратор.

– Мы называли их «упавшие истероиды», – вспомнила бабуля, криво ухмыльнувшись. – Женщины, которые вдруг становились невменяемыми. Начинали истошно орать или хохотать, царапать до глубоких ран собственное лицо. А бывало, что самое жуткое, бросались в кострище, где сгорали наваленные кучи мужчин. Мы все были на грани того, чтобы стать «истероидами». Казалось, что трупы не кончались. Находили и находили их – в каждой машине, в каждой квартире. А затем оставляли после себя черные пепелища, прямо посреди дорог. Мы валились с ног от усталости, возможно, это и спасло многих. От постоянного созерцания трупов, от физически изматывающей, рутинной и монотонной работы мы душевно отупели и зачерствели. К тому же на ночь я уходила к прадеду твоему, дежурила у его постели. Это вселяло в меня надежду. Хоть и крохотную, но все же надежду. – Бабуля осеклась, пожевала во рту слюни. – Когда закончилась чистка, женщины вздохнули с облегчением. Мы думали, что злоключениям конец. Но нет. Не стало твоего прадеда. Новости с Лагерей Надежд приходили все неутешительней. И тут появились они – «божьи свахи». Женщины в черных плащах и с безумными глазами. И с безумными же речами. Они бродили среди нас, все больше и больше нагнетая обстановку, расшатывая и до того хрупкие нервы. Рассказывали, что гибель человечества на пороге. Что без мужчин мы не справимся, да и не нужно справляться – пришел конец, и нужно поскорее это осознать. И принять. Что наше предназначение – быть с мужчинами, следовать за ними. А раз они ушли в иной мир, то и женский долг отправиться к ним. «Свахи» давили на самое болезненное, самое чувствительное. Отбирали последние крупицы силы. И отчаявшиеся женщины их слушались. Собирались вместе, назначая время и место – и совершали массовый суицид, которые они называли «скрепить узы». «Сваха», ответственная за пришедших, раздавала каждой по горсти таблеток, отчего наступал медленный, безболезненный отход. Затем эта «сваха» принимала и свою дозу.

Затем, немного помолчав, медик Зина добавила:

– Так, в одной из сходок, «скрепила узы» и моя мать с сестрой.

***

– Пик массовых самоубийств закономерно совпал с периодом между смертью прадеда и рождением деда, – продолжала Зина. – «Скрепить узы» предлагали и мне. Но я отказалась. Мне было больно и обидно, как и всем, я тоже ощущала себя незаслуженной брошенной. Но я не могла позволить себе проявить слабость. Не могла взять и бросить все, сдаться. Я обещала твоему прадеду, что буду сильной. Я выбрала жизнь. Выбрала борьбу. Думаешь, я правильно сделала?

– Ну, да, – неуверенно изрек. – Бороться нужно всегда.

– Бороться нужно всегда, – перекривляла меня бабуля и фыркнула. – Что за чушь ты несешь! Тоже мне борец нашелся. Борешься за поднятие крышки унитаза в особняке?

Уставилась неодобрительно. Я нервно улыбнулся.

Тут она внезапно склонилась, придавленный кот пискнул и шмыгнул в сторону, и взяла меня за подбородок.

– А ты так похож на Андрея, – неожиданным, мечтательным голосом произнесла. – Похож на прадеда своего.

Резко отпрянула, неуклюжими когтями оставив на моем подбородке царапины. Ее губы мелко-мелко затряслись.

Кресло-качалка истошно скрипнуло. Она медленно и развалисто поднялась. Самая настоящая динозавриха. Поволокла к стеклянному шкафу свое грушевидное тело под длинным платьем. Мощные бедра, монументальные ножищи, подобно змеевидному доисторическому чудовищу, волочившему за собой тучное гузно и длиннющий увесистый хвост.

Взяла с полки фотографию в рамке. Посмотрев, елейно улыбнулась, вручила мне трясущимися пальцами.

– Вот, любуйся. Прадед твой.

Я узнал его сразу. Высокий и худощавый мужчина. Улыбался во весь рот, довольный и полон наслаждения от жизни. Рядом, обняв за плечи, стояли еще двое мужчин. Такие же смуглые, веселые. Все трое были в очках и в одних лишь шортах. В нижней части кадра пенилась брызгами морская волна.