Между тишиной и шумом

Смотрю на женщин. Как много их! Но какие-то оставляют меня равнодушным, несмотря на их неоспоримую красоту, а какие-то пробуждают во мне чувства, коим я противостоять почти не могу – желание прикоснуться к их лицу, прижаться к линии губ, к линии бедра – не к телу, а к рисунку тела, не поцеловать, не потрогать, а прижаться всем существом, чтобы впитать в себя эти линии. Нет, не о физиологии речь, тут что-то совершенно иное.

Таких мгновений не счесть. Точно так же хочется прижаться к линии гор, покрытых снегом. Хочется упасть в эти горы лицом. Хочется упасть лицом в лес, раскинувшийся передо мной на склоне холма, упасть в него, словно это мягкий мох. Хочется зачерпнуть музыку руками, омыться ею, испить её всем телом, заняться с музыкой любовью, словно она – женщина, и порой это сладостное томление лишает меня сил.

Жаль, что женщиной невозможно насладиться так, как этого жаждет душа.

***

Дитя своего времени и места. Сын своего города. Порождение каменных стен и мокрых бетонных улиц. Певец цементных лабиринтов.

А что плохого в том, чтобы быть певцом камней и железобетона? Каждый поёт о чём-то своём. Век-то наш чересчур уж суетный. Несутся все, никуда не поспевая, повсюду присутствуют по чуть-чуть. Книжки читают в транспорте. На разговоры времени не хватает, разве что в лифте застрянут – вот и беседуют.

***

Женщина: – Обнять тебя, растворить тебя, впитать в себя порами кожи и выпустить тебя обратно на свет, но уже моим ребёнком… хочу познать тебя ребёнком. Не от тебя кого-то ребёнком, а тебя – ребёнком. Питать тебя молоком из груди, вливать в тебя моё тело, взращивать, поднимать, как земля – всходы пшеницы.

***

Александр Блок писал Анне Ахматовой: «Много я видел сборников стихов авторов известных и неизвестных: всегда почти – посмотришь, видишь, что, должно быть, очень хорошо пишут, а мне всё не нужно, и скучно, так что начинаешь думать, что стихов вообще больше писать не надо; следующая стадия, – что стихов я не люблю; следующая – что стихи, вообще, занятие праздное; дальше – начинаешь уже всем об этом говорить громко. Не знаю, испытали ли Вы такие чувства; если да – то знаете, сколько во всём этом больного, лишнего груза». Это настроение преследовало Александра Блока, как он признавался, по причине, что он был «очень плох, ибо окружён болезнями и заботами».

Поскольку и я чувствую себя скверно, у меня схожее настроение. Но если Блок писал о стихах, то у меня это ощущение распространяется на всё искусство – что оно занятие праздное и ненужное. И всё чаще нет желания не только самому что-то делать, но и «потреблять» чужое. Всё уж давно высказано, все точки расставлены, все покровы сорваны, все истины открыты.

Но как только удаётся перебороть боль и усталость и выбраться куда-нибудь в музей или в театр, так непременно скользнёт тоненький лучик света по поверхности моей померкшей души.

До чего ж сильно человек зависит от своего физического состояния. Будет голова болеть у императора, так он и войну начнёт одним махом, просто с досады, от боли…

***

Джуань Цзы любил повторять слова своего учителя: «У того, кто применяет машину, дела идут механически. У того, чьи дела идут механически, сердце становится механическим. Тот, у кого в груди механическое сердце, утрачивает целостность чистой природы, тот не твердится в жизни разума. Того, кто не утвердится в жизни разума, не станет поддерживать Дао».

***

Огненные крылья художника – это пламя его чувств, рвущееся наружу и возносящее его над другими. Но кто такие «другие»? Чувства важнее всего другого. Но что такое «другое»? Разве можно полностью вырвать себя из «других». Каждый из нас всегда полон другими людьми. Каждый из нас состоит из других. Мы все состоим из мозаики чужих поступков и чувств, но в каждом из нас эта мозаика складывается по-своему. Лишь поэтому мы неповторимы.

Битов писал, что ему нужны люди, чтоб двигаться дальше. «Без людей невозможен рост. Без людей не для чего. Люди – это среда, природа, они определяют задачи, которые необходимо решить. Люди – это события, история, созидания и разрушения. Через людей – вопросы».

Мы зависим друг от друга во всём. Даже отшельником человек становится из-за людей, из-за своего отношения к «другим».

***

Вся моя жизнь – моё произведение. Я создал и улицы, по которым бегал босиком в детстве, и людей, с которыми водил дружбу, и любовь… И только я могу притронуться к той жизни. Всё выдумано, поэтому нет контакта с другими людьми.

***

Любой взгляд на жизнь – обман.

И теперь всякая мысль кажется мне нелепостью.

***

Легче удержать себя от неправильного, чем потом делать много правильных вещей, чтобы избавиться от последствия неправильных.

***

Мир, в котором я родился когда-то и начал жить, всё тот же, но декорации сменились. Мир прежний, с прежними интересами и страстями. Это угнетает. Тысячи лет за плечами человечества, а пьеса всё та же – секс, война, богатство. Персонажи являются всё те же, что и раньше, и твердят всё о том же.

***

Иногда мне кажется, что книга лежит где-то готовая, что она чуть ли не в моих ладонях, горстью насыпана в моих руках и что её не надо даже записывать, а надо лишь как-то одним махом ощутить, а потом – просто выдохнуть это ощущение. Но, чувствуя эту мою будущую книгу в моих ладонях, я всё-таки не могу никаким волшебством сделать её сразу готовой. Её – при всей её «готовности», при знании и «осязаемости» мельчайших деталей – всё же надобно написать от начала до конца. И когда я начинаю записывать её, она теряется, рассыпается, исчезает. А должна появляться.

Какое странное и невозможное физическое состояние, невыразимый духовный процесс – рождение книги.

***

Все пастыри обманывают паству. Нет правителей, заботящихся о своём народе. Народ – дойная корова. Когда корова перестаёт давать молоко, её убивают.

Пастыри всегда идут позади, иначе невозможно гнать стадо. Они не увлекают за собой, а гонят перед собой.

***

Рай – это любовь художника к тому, что он делает. Карандаш или краска – это инструменты сотворения рая.

***

Медитация есть отсутствие ожидания. Медитация есть нахождение внутри процесса.

В любую картину можно влюбиться, если не анализировать её, если не искать в ней ответа, а просто принять её краски и формы. Не понимаешь? А что понимать? Ты видишь, и увиденное тебя радует или не радует. Никакого понимания не должно быть. Понимание есть только при наличии мысли.

Жизнь – вовсе не мысль, не проявление мысли, но о жизни можно думать..

***

Многие знакомые давно перестали быть моими друзьями, с ними можно теперь даже не созваниваться. Им до меня дела нет, мне до них – тоже. Иногда некоторые звонят, и по их голосу понятно, что просто хотят узнать, жив я или уже нет, а если жив, то хуже мне живётся, чем им, или лучше. И что же? Зачем мне такие телефонные разговоры? А уж о встречах «во плоти» и вовсе речи нет. Пугают такие встречи стареющих людей, не желающих смотреть в глаза. Встретятся и – скорее к рюмке, чтобы спрятаться от неловкости и от действительности.

Не хочу видеть никого без любви, без желания, без глубокого интереса. Не хочу поверхностного и формального. Не хочу ничего «для галочки». Хочу захлёбываться восторженными разговорами, хочу смотреть в глаза собеседнику, хочу горячих объятий, хочу взаимного влечения.

***

Разве не обидно, что, рождаясь, мы не знаем, продолжением чего мы являемся?

Будь мы продолжением наших родителей, в нашей общей линии жизни была бы общая логика. Но логика, к сожалению, отсутствует, поэтому на неё невозможно опереться. Продолжение – это развитие, однако развития нет, всё топчется на месте.

***

Легко верить в то, чего рядом нет. Скажем, можно верить в воскресшего Христа и в то, что Лазарь восстал из мёртвых. Но невозможно поверить в то, что из мёртвых восстал родственник, о котором вам рассказывает какой-то ваш знакомый. Вот тут начинает почему-то включаться жёсткий рационализм.

***

«Слова из уст мудрого – благодать, а уста глупого губят его же» (Екклесиаст, гл.10).