Холодный путь к старости

В этот вечер я уже не свой.

Всю неделю буду как отшельник,

И лишь поздно вечером – домой.

Пять рабочих дней, как пять шакалов,

Жадно зрят из завтра на меня.

Им всей жизни будет очень мало.

Их бессчетно, жизнь моя – одна.

Утро – это бледные огни.

Утром вспоминаю я субботу.

Утро. Сколько там их впереди –

Утренних хождений на работу?…

Когда утром понедельника Алик вытащил из своей ячейки украденный пропуск и набрал код на кнопочном пульте проходной, то по обе стороны от него звонко стукнули заборчики и завыла сирена. Ему бы перепрыгнуть внезапно возникшие барьеры, пока не появились охранницы, которые, словно предоставляя шанс, впервые за многие годы отсутствовали на посту, но он потерял секунды и дождался. В непроглядной дымке замутненного нервным потрясением сознания Алик шел, как парализованное страхом или дрессировкой животное, за суровой зеленой юбкой…

На собрании трудового коллектива его ругали все. Алик стоял, как положено, чтобы не дразнить собак, а значит – понурив голову. Изредка, когда менялся оратор, он позволял себе бросить раскаивающийся взгляд на агрессивную волнующуюся публику. Больше всех возмущался фанатичный жилистый трудолюбец, посеревший и подвявший в тени формальных Аликовских переработок.

–… Да он, может, вообще на работе не появлялся. Вот гад. Бездельник. Подойти бы да в рожу…

«Закон не за работу спрашивает, а за верность трудовому распорядку дня. При чем тут время, если все, что мне говорят, я выполняю», – мысленно оправдывался Алик перед озлобленным коллективом, но, когда ему предоставили ответное слово, он благоразумно выбрал золото молчания.

Затем Алика прощупал комитет государственной безопасности. Строгий дядечка в гражданской одежде и ласково просил его сознаться в том, что он западный агент, затем грозил жестко отлупить и запереть за тюремной решеткой, но Алик выбрал легенду и от нее не отступал:

– Нашел пропуск рядом с проходной. Смотрю – валяется. Поднял и пошел дальше. Глупая мысль использовать его возникла сама собой. Каюсь…

Строгий выговор и лишение премии, и на душе посветлело. Тяготило, что незнакомца, у которого он украл пропуск, наказали. «Совершенно ни за что, – размышлял Алик. – Бедный мужик. Нашли козла отпущения. А то, что наказали охранницу, не моя вина, ей самой надо быть внимательнее, за то она и деньги получает, чтобы таких, как я, ловила. Я тоже рисковал…»

***

Чтобы у читателя не сложилось превратного мнения об Алике, как о человеке, который стремится исключительно улизнуть от работы, мы сразу пресечем эту возможность. Работать он любил и умел, просто книга о другом – о самом интересном, а, как часто бывает, самое интересное было для Алика далеко от шума сварочных автоматов и обжигающего глаза яркого света электрических дуг… В институте, где трудился, он всегда был лучшим по идеям и их реализации среди сверстников. Он засиживался вечерами не за деньги, а за интерес, но, имея внутри массу нерастраченного природного любопытства, он не мог управлять им и сознательно отдавать во власть начальства. Скорее любопытство управляло им. И это самое любопытство, видя, что как ни работай, а всем примерно поровну, говорило: ищи. И он искал везде.

НАМЕК

«Люди – это главные подсказки судьбы»

Газеты Алик никогда не читал и считал, что нет более блестящей возможности потратить время впустую, чем предаваться этому занятию, но к людям творческим, умным он всегда испытывал великую симпатию и неукротимую тягу. Забегая намного далее, можно сразу сказать, что Алик не полюбил газеты и после того, как стал журналистом. Он ненавидел этот отредактированный, отрежиссированный кусок бумаги, на котором иные сволочи и мерзавцы могли появиться на фотографии по-доброму улыбчивыми под заголовками: «С мыслью о хорошем». Можно задаться вполне справедливым вопросом: что повлияло на человека, не любившего газеты, так, что он стал газетчиком. А повлияла случайная встреча, только одна, совершенно необычная встреча с абсолютно удивительным человеком, которого можно с полным основанием назвать великим по отношению к судьбе Алика.

О баня, шикарная баня миллионного сибирского города, где в парилку подавался сырой пар от работавшей по соседству прачечной! На входной двери ее висел душевный плакатик со стишком:

Немного пива для забвенья

И жар парной для расслабленья –

Лекарство, чтоб найти покой

И примириться с суетой.

А в круговерти бань и пива,

Работы, дома, кухни, чтива…

Еще достаточно мгновений

Для сохраненья здравых рвений:

Для многих радостей и счастья,

Для наслажденья мысли властью,

Для восхищенья ясным днем

И трепета перед огнем…

О парная, питавшаяся облаком сырого пара, вырабатываемого неусыпной жаркой советской котельной! – неистовая благодать, после которой Алик так и не смог привыкнуть к сухому пару финских парилок, распространившихся, как жухлые пеньки, оставшиеся от роскошных берез на популярной вырубке. Он заходил в советскую баню еженедельно, отсиживал в спокойных предвкушающих очередях, входил в общество раздетых мужчин, не стеснявшихся и не боявшихся по советским временам в полный голос поговорить о политике, обсудить, поругать. Но разговоры потом – вначале в парилку.

В парилке витал запах распаренных березовых веников. Они метались по ярко белым телам, раздавались задиристые шлепки. Алик пробегал наверх, без брезгливости и опаски садился на низкую потемневшую скользкую от пота деревянную лавку, прятал нос в ладони, чтобы горячий воздух не обжигал ноздри, и замирал, ожидая, когда появятся первые капли пота, но в первую очередь на коже появлялись капли чужого пота, летевшего во все стороны от веников. А там какой-нибудь ненасытный любитель парилки подходил к коричневой от ржавчины трубе, поворачивал вентиль, и вылетала шумная струя пара, быстро скрывавшего парильщиков словно бы небесным облаком. Слабые выбегали, Алик крепился. Потом следовал отдых на удобных стареньких скамеечках, где можно услышать много интересных идей, любопытных споров, ведь без одежды профессора не отличишь от самого простого рабочего…

***

Чиновники эту шикарную баню закрыли, хотя она была единственной прибыльной баней во всем миллионном городе, но чужие доходы мало кого интересуют. Кто-то сделал свои деньги на строительстве убыточного банного дворца с финскими парилками, а старая баня с сырым паром отвлекала клиентов и не давала возможности отчитаться в успешном одобрении народом введенного объекта. Вот ее взяли и закрыли. После этого она стояла много лет, темнея стеклянными плитками умерших окон, пока в ней не открылись магазины, недостатка в которых город совершенно не испытывал. Воспоминания часто ярче действительности не только оттого, что человек стареет, но и оттого, что появляется возможность сравнить…

***

Александр был высоким кудрявым брюнетом, слегка полноватым, но подвижным и живым по-настоящему. Острые углы глаз намекали на хороший ум, а пухлые губы – на страстность и нормальные человеческие желания. Он ходил по бане энергично, весело и так, будто гулял по собственной квартире, то есть смотрел на окружающий народ, как на привычные предметы домашней обстановки, с которыми надо быть аккуратным и заботливым.

Народу в выходные дни в той бане было по человеку, а то и по два, на одежный шкафчик, плюс к тому часовая очередь, ожидающая выходящих. Хорошо было. Человек входил в парное отделение с чувством, с каким идут на большое и даже великое дело. Люди сновали в пару, как микробы в окуляре микроскопа. Жестяных никелированных тазиков хватало на всех. Вода шумно текла из толстенных труб, снабженных мощными чугунными запорами. Мраморные скамьи стояли ровными рядами, словно кости домино. Это на втором этаже, а на первом ждала ароматная чайная и два удобных номера с бассейном, креслами, лежаками, вентилятором, холодильником и всеми остальными удобствами, взглянув на которые язык бы не высказал, что в советские времена было плохо, но вот чего действительно не доставало, так веника.

В то советское время, о котором идет речь, многие обычные вещи публично не продавались. Разве что по знакомству. Банный веник был дефицитом, не продававшимся даже в подвалах магазинов, где вершились многие покупки для родных и близких работников магазина.

Народ заготавливал веники самостоятельно, не скупился делиться ими с соседями по банной скамье и не брезговал пользоваться чужим. Можно было запросто попросить веник у любого, чтобы попариться. Все происходило полюбовно, по пониманию. Алик любил эту добрую народную традицию. Он брал веник взаймы, скрупулезно ошпаривал кипятком, парился и возвращал хозяину, которого больше не видел. Так происходило всегда, пока Алик не позаимствовал веник у Александра, а потом слово за слово…

Алик никогда не отказывался от новых знакомств. Он ценил находки, хватал, а уже потом разбирался: оставить себе или выбросить. Этому качеству способствовало то, что сам по натуре он был не особо общительным и не больно инициативным в приобретении новых друзей. Разговор начал Александр, а потом слова зазвучали так, что порой казалось, будто собеседники не слушают друг друга и им просто хочется выговориться, то ли от одиночества, то ли от понимания бесценной находки в виде интересного человека, ведь что может быть интереснее, чем умный человек?

– Ты хорошо выглядишь, – сказал он. – Крепко сложен. Спортом занимаешься?

– Бегаю, почти каждый день, до десяти километров, в любую погоду, – ответил Алик. – Штангой немного увлекаюсь.

– Такие подвиги не по мне, но ты молодец, что живешь, – ответил Александр. – Большинство людей кончает жизнь недеятельным самоубийством, теряет интерес к жизни, загоняет себя в тупик, из которого не видит выхода.

– Ты прав. Многие не знают, куда себя девать, убивают свое собственное время…