Холодный путь к старости

– Нет, я говорю о том, что в лесах водится, – уточнил Алик.

– До прихода человека леса шуршали от обилия дичи, – сказал водитель. – Но все постреляли, природу нефтью залили. В лес пойдешь, осторожнее будь.

– А что такое? – спросил Алик.

– Зверье от нефти мутировало, – ответил водитель и незаметно для Алика подмигнул родственнику. – Охотники в лесах вокруг маленького нефтяного города уже давно привыкли к виду черных медведей, зайцев, уток, гусей и куропаток. Это зверье шастает зимой и летом одного цвета не в силу генетических особенностей организмов, а в силу порывов нефтепроводов, фонтанирования скважин и разливов ямо-амбаров, куда нефтяники сливают всю грязь, образующуюся при бурении скважин. Черные почитаются на Севере, как юродивые на Руси, как коровы в Индии, и стрелять их, обиженных жизнью, считается большим грехом. Их при встрече обходят стороной и милиция, и простой народ, а громадные черные зайцы-переростки со слипшейся, замазученной шерстью идут мимо, оставляя зимой на снегу, летом на мхах устрашающе черные следы. И жрут они, падлы, одну нефть, и самих их есть нельзя. Замирают охотники в кустах с трепетом в сердце, опасаясь, как бы черный заяц их не заметил, потому как ходят слухи, что и убить их нельзя, а укус их смертелен. Чтобы не навлечь гнев Черного, требуется смирение…

– Перестань, а то запугаешь человека, – весело смеясь, прервал водителя родственник. – У нас только одних черных как грязи – с южного запределья российского – азеров, казахов и прочих. Что их сюда, в морозы, тянет, ясно. К нам они за деньгами едут, на российской земле жиреют, а русских на своей земле притесняют и гонят с обжитых мест. Вот правда жизни, точнее, горе.

– А на Севере вода горячая есть, чтобы помыться с дороги? – продолжил расспросы Алик.

– Конечно. Выходишь на улицу, снегу нагребешь в ведро, топишь его на плите и умывайся, а хочешь – ванну набирай, – продолжил игру водитель. – Кстати, осталось семьдесят километров. К Карамовке подъезжаем…

Пост ГАИ отозвался радостью в сердце. После безлюдной трассы с редкими автозаправочными станциями, такими редкими, что проехать на Север было невозможно без полной канистры в багажнике, признаки цивили¬зации радовали: кафетерий со ска¬зочным названием «У трех дорог», надеж¬ное здание поста, направляющие оградки, бронетранспортер, вооруженные автомата¬ми милиционеры…

– Осталось сорок пять километров, – сказал водитель. – Смотри направо.

Побледневший от времени журавль заглядывал в колодец и что-то высматривал. Скорее всего есть ли там вода. Когда-то он вытаскивал клювом ведра с водой для романтичных и основательных первопроходцев Крайнего Севера. Но этот период прошел, нахлынула вторая волна переселенцев, готовая использовать обжитые места, и в глубине колодца упокоилась тина и брошенные беззлобными отдыхающими пустые бутылки, и не было отклика на интерес птицы. Рядом догнивали два покосившихся от одиночества навеса и покоился громадный первозданный камень с надписью, по¬священной первопроходцам.

– Симпатично, – вынужденно похвалил Алик, чтобы не обидеть.

– Осталось тридцать пять, – возвестил шофер, когда «Нива» взлетела на огражденный мосток. – Пяку-Пур.

О происшедших на дороге авариях напоминало редкое кладбище, устроенное вдоль обочины. От нечего делать Алик посчитал: на отдельных участках дороги количество надгробий до¬ходило до трех на один километр. Каждые триста тридцать метров – человек, а то и семья, свободнее, чем на кладбище, но жутко. Некоторые могилы ухожены: красивый памятник, ря¬дом скамеечка, вокруг ограда, возле па¬мятника цветы. Мысль о смерти ви¬тала над этой дорогой. Лихой народ.

– Почему так много? – спросил он.

– Наш нефтяной городок как аппендицит, – ответил водитель. – Ближайшая железнодорожная станция и более-менее цивилизованный центр – в ста двадцати километрах по асфальтированной дороге или в во¬сьмидесяти километрах, если напрямик по лесам и болотам. Пассажирские самолеты и вертолеты к нам не летают, поез¬да не ходят. Трасса – единственная связь с миром. Движение насыщенное, народ разухабистый. Строительство в этих местах началось всего десять лет назад…

«Дорога собирает дань за существование маленького нефтяного города, в который я еду. И за жизнь она берет плату жизнью, – понял Алик. – Платой за любое ускорение жизни общества, за любой прогресс в жизни общества, за любое территориальное распространение жизни общества есть смерти людей, которые могли бы жить. Пропорция должна быть уравновешена».

***

Когда после безлюдья дальней трассы, где машина может сломаться, разбиться, где ее могут остановить бандиты, после леса, непрерывного леса, надоедливого леса, постепенно превращающегося в сообщество худосочных деревьев, растущих на землях, свободных от унылых болот, превращающихся зимой в заснеженные пустынные пространства, где ветер разгоняется так, что машина едва не слетает с трассы, возникают дома долгожданного города, маленького нефтяного города, пусть не красивого, но желанного и жилого, где можно отдохнуть, хочется целовать всех подряд за такой подарок. Сиюминутно, проходяще, но хочется. Вопроса, как возник город, в этот момент не возникает, как у большинства не возникает вопроса, как родилось солнце – греет, каждый день восходит – и слава Богу. Хотя и Бога, пожалуй, редкий человек благодарит. Да что солнце!? Город в тайге воспринимается в первый момент более восторженно, чем солнце, потому как можно не увидеть и не доехать. Дома, магазины, светофоры, машины, люди, и в квартирах есть вода, и холодная, и горячая там, где говорили, что лишь медведи по улицам ходят.

Родственник поселил Алика у себя. Квартира была трехкомнатная и по стандартным меркам вполне хорошая, если не считать недостатком сумрак, который в ней стоял в любое время дня. Причем солнце редко и слабо гостевало в этой квартире не столько из-за северного ее расположения, сколько из-за того, что стекла покрывались толстым слоем льда, а как раз зима и бесилась за окнами.

Подъезд напоминал хорьковую нору по признаку, по которому определяют человека, как хорька. Много подъездов – много хорьковых нор. Но в целом приятно, что не древесные избушки, и не шкурные чумы, и снег не надо собирать в кастрюлю, чтобы натопить горячей воды, и хорошо, что и кухня, и плита, и еда, и все по-домашнему. И выпить по этому поводу не грех…

Алик полагал, что за те деньги, которые люди зарабатывают на Севере, они трудятся, не покладая рук. Он часто вспоминал рабочих возле гудящих, устрашающе сильных токарных станков, через чей цех он проходил каждое утро от проходной в родном сибирском городе, куда как южном по отношению к Крайнему Северу. Сверкающая, сияющая синеватой окалиной пружиноподобная стружка собиралась возле станков в темные змеиные кучи, а рабочие стояли целый день у станков и точили какие-то болванки. Они их точили изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Из болванок получались какие-то блестящие свежерезаной сталью детали. Утром их было мало, а то и вовсе не было, вечером они выстраивались строем новобранцев. Ничего ужаснее жизни, которую вели эти рабочие, Алик не мог себе вообразить. Восемь часов на ногах, бездумная механическая работа, в которой каждое действие заучено наизусть, вечерняя усталость, домашний диван и телевизор, и опять по кругу. Он думал, что северные рабочие, судя по зарплате, стоят возле станка не с утра до вечера, а с утра и до утра, что они и не знают диван и телевизор. Однако, первый рабочий, замеченный им на промышленной зоне, когда они проезжали по маленькому нефтяному городу на «Ниве», беспечно шел, почти прогуливался по заснеженной территории своего предприятия, лениво попинывая ледяные катышки, попадавшиеся ему на пути. Никто не кричал ему вслед: «Давай быстрее!» Никто не ругал матерно. Рабочий шел, никуда не спеша, и похоже без дела. «Вот это Север!!!» – мысленно восхитился Алик и запомнил эту картинку на всю оставшуюся жизнь. Север был щедро намазан сладким, но не деньги или посулы предопределили выбор Аликом своей будущей работы – выбор предопределило прошлое.

ВЕСЫ

«Продавая себя, надо тщательно взвешивать и подсчитывать, потому что такой товар у каждого единственный»

Вначале выбор судьбы делают родители. Алик, как и большинство его сверстников, не осознавая и не слишком долго раздумывая, внял совету отца и пошел, как говорится, по его стопам в технический институт.

Лишь спустя много лет, когда он получил образование и несколько лет отработал по полученной специальности, он понял, что сварка металлов – не его призвание. Важно в данном случае было то, что в отличие от многих он успел данный факт осознать не в том возрасте, когда тело и мозг становятся уже не способными на изменчивость, а во вполне работоспособном возрасте до тридцати лет. И помогло ему в выборе то, что он очутился вдали от всех подсказчиков и помощников на далеком от родины Крайнем Севере, в квартире у родственника, которому до него, по большому счету, дела не было, а когда окажешься в воде на глубине, где привычную землю ноги не достают даже вытянутыми вниз пальцами, то либо научишься плавать, либо утонешь…

Алик всегда был человеком странным, он жил словно в другом мире, настолько далеком от видимого большинством, что сверстники в нем не ощущали конкурента по реальности и даже не били. Он был разный, настолько, что постороннему могло показаться полное отсутствие в нем каких-либо цельных убеждений. В нем легко уживались математический склад ума и художественные пристрастия. В отношениях с людьми он мог быть всепрощающим и жестким. В решениях дальновидным и несмелым. Что делать с собой, когда тебе тридцать, все дороги перед тобой, а та профессия, которой обучился и следовал, не интересна?

Алик выбрал время, когда северный родственник и его семейные, которых мы не будем касаться в данном повествовании из-за полного отсутствия их влияния на нить повествования, ушли на работу, сел на диван в зале, полутемном в мартовский день, потому что окна застекленного балкона были сплошь покрыты изморозью и льдом и едва пропускали солнечный свет, взял чистый лист бумаги, провел по нему линию, разделив поле листа на две примерно равные части. На одной сверху написал: «Мои крупнейшие успехи». На другой стороне – «Способности, которые помогли мне этого добиться». Второй лист бумаги поделен на три части, и надписи были другие: «Мои крупнейшие неудачи», «Способности, которых недоставало, чтобы миновать неудачу», «Как я вышел из ситуации».

Такой подход к собственным проблемам не был случайным, потому что Алика больше всего в жизни интересовал он сам. На тему изучения самого себя он прочитал массу книг и провел достаточно бесед с умными людьми. Граф было много, но мы не будем их перечислять.

Перед тем как съесть подпорченное яблоко, а именно такова была жизнь у Алика в этот момент, желательно вырезать его подгнившие участки, тогда оставшееся вполне годно и даже вкусно. Получалось так, что то яблоко, которое Алик мог есть в течение всей жизни, должно быть начинено до предела интеллектуальной начинкой, позволявшей удовлетворить любопытство, стремление к новизне и писательско-аналитическому труду. Но где найти такую работу в маленьком нефтяном городе, где почти все население приехало, чтобы либо крутить рулевое колесо автомашин, разъезжая по промыслам, либо строить дома и прокладывать инженерные коммуникации, либо добывать нефть? Конечно, если быть точным, народ приехал в этот неприветливый край для того, чтобы больше заработать с помощью тех способностей, о которых мы упомянули в предыдущем предложении.

Алик ходил по заснеженным оледеневшим тропам маленького нефтяного города, натоптанным ногами жителей поверх тротуаров, заглядывал в магазины, расположенные в квартирах домов, размышлял о предложениях родственника, сводящихся к тому, чтобы стать руководителем производства, понимая, что это ошибочный путь и только в крайнем случае при нужде…, как вдруг в один действительно великолепный момент он в очередной раз купил неприглядную местную газету, которую все называли «программкой», глянул на нее и понял…

ПЕРВЫЙ ШАГ

«Дети, как поршень, выталкивают взрослых из жизни»

Первым человеком, встретившимся Алику в редакции городской газеты маленького нефтяного города, стала толстушка Светлана Петровна (для своих просто Петровна), сидевшая в редакции на дежурстве, милая улыбчивая женщина, в поверхностную часть души которой можно влюбиться с первого взгляда и навсегда. Она магнетически притягивала, с ней хотелось общаться и общаться, исповедоваться и ждать. Чего ждать? – непонятно. Но таково было свойство натуры Петровны – притягивать людей.

Ее покрытые нежным пушком щечки, пухлые губы, короткие кудряшки волос напоминали о море нерастраченной любви, присущей Ильфо-Петровской мадам Грицацуевой. Они и были бы полностью схожи, если бы не полное внешнее отсутствие жажды обладания вещами и мужчинами у Петровны и непонятно откуда взявшаяся в маленьком нефтяном городе интеллигентность и даже светскость.

Ее проникновенный голос завораживал, ее слова светились, как нежданно красивые цветы средь загаженной природы.

– Я хотел бы устроиться в газету, – сказал Алик, – но не знаю, возможно ли. У меня нет образования в этой области.

– У нас все, кроме редактора, не имеют образования. Важно, чтобы ты писать умел, – так Петровна, не понимая того, очертила принцип жизни северного города, потому как деньги, получаемые людьми на Севере, редко соответствовали их профессионализму и больше напоминали легкие и большие деньги, срубаемые на халтурках, на вредных производствах.

…Точнее не писать, а творить и сочинять, – добавила Петровна.

Омонимическая стыдливость к слову «писать» почему-то прочно приклеилась ко многим работникам газетного производства, и она украсила розовым оттенком пухлые щечки Петровны.

– Составлять тексты я умею, – понятливо ответил Алик. – Работал в институте. Сам изобретал, составлял заявки на изобретения. Пишу стихи, дневник.

– Ну что ж. По-моему, ставка корреспондента у нас есть. Когда редактор появится, я с ним переговорю. Заходите…

– А когда он появится?

– Он живет в другом городе, раз в неделю заезжает. Заходите, – еще раз вежливо напомнила Петровна.

Встреча с редактором Бредятиным, носившим очень и очень творческую шевелюру и бородку, излучавшим вокруг себя устойчивую заумную ауру, была не очень приятна.

– Мы можем принять тебя, но только фотокорреспондентом. Это очень небольшие деньги, самые маленькие, скажу честно, но других ставок нет, – сообщил он.

– Хорошо, – согласился Алик, хотя и разглядел в уклончивых глазах Бредятина неприятную хитринку. – Годится, если не надо отсиживать в редакции рабочее время.

– С этим не будет проблем, – заверил Бредятин…

Проблемы возникли, когда редактор захотел в отпуск. Кто любит бесплатный производственный энтузиазм, кроме начальства? Бредятин хотел отдохнуть и искал подмену.

– Мы же с вами обговаривали, что я нахожусь в свободном полете, – напомнил Алик редактору.

Бредятин не привык к отказам, по крайней мере от подчиненных, и последующие события напоминали сход снежной лавины, вызванной громким восхищенным возгласом средь спокойных нетревоженных гор, копивших снег столетиями. На столкновении интересов Алик лишился любви и заботы редактора. Затем его невзлюбила ведьмообразная жена редактора, имевшая пышные черные прямые волосы, казавшиеся неукротимыми, крайне неприветливое лицо и работавшая в газете, естественно, заместителем. Невзлюбила Алика даже лохматая песчано-белая колли Бредятина, которую тот изредка брал на работу. Она покусывала, точнее пощипывала зубами, под столом ноги Алика, когда они всем коллективом в перерывах между работой и обычными разговорами, которые порой и заполняли все рабочее время, пили чай в прокуренной кухне двухкомнатной квартиры, служившей в то время редакцией. Алик время от времени попинывал сволочную собаку, а к мнению руководства всегда был равнодушен. Он строчил газетные тексты на ударной пишущей машинке, купленной по случаю, потом резал отпечатанные листы, стыковал по новому полученные куски, что-то выбрасывал, что-то клеил, допечатывал, получал самую низкую в редакции зарплату, и более его ничего в редакции не интересовало.