Эффект безмолвия

Там, в Черни, клавиатура подаренного Хамовским ноутбука была разбита настолько, что из строя вышли три буквы. Материал, собранный для книги, нанизывался на ось повествования сам собой без предварительного плана. Оценка была одной: притяжение строк, интерес от чтения и перечитывания…

Так перед оплаченной Хамовским поездкой Алика на черноморский курорт «Шексна» возник второй черновик книги с неизвестным пока названием. Знал бы Хамовский, от чего собирается отдохнуть журналист с его помощью, то, пожалуй, приехал бы лично и удавил, но Алик не раскрывал свои планы полностью, предлагая потенциальным противникам ограниченную правду.

Надо отметить, что такое доверие к Алику появилось у Хамовского в результате большой работы нашего героя на своего, по сути дела, врага, что произвело на последнего неотразимое впечатление полного примирения и даже полного исправления бывшего опального журналиста. Алик помогал Хамовскому писать книги, готовить интервью, делал хорошие с точки зрения чиновников статьи, но все это он делал, во-первых, за деньги, а, во-вторых, ничего не врал и не привирал, если кто-то этим и занимался, то его цензор в лице Квашнякова и его слуг.

СКАНДАЛ МЕЖДУ ТРЯПКОЙ И ХОЗЯИНОМ

«Крики радости и боли мешают спать одинаково».

В просторном зале, словно светлое домино на потемневшей от ударов плоскости, стояли столы с расставленными на них закусками и бутылками. Они ожидали гостей, приглашенных на празднование Дня города, в настоящее время томившихся в ожидании фуршета в зрительном зале Дворца культуры, где поднятая на ноги самодеятельность выдавала номер за номером.

Хамовский расхаживал мимо яств и был похож на старого дурного бульдога, гуляющего без ошейника вдоль подъездов жилых домов.

Он уже снял пробу со всех блюд, поэтому на его галстуке привычно повисла красная нить морковки по-корейски, в углах губ застыли крошки кулинарных формочек из-под салатов, в сосудах плыли хлопья склеившихся под действием водки кровяных телец, отчего отдельные сосуды в мозгу закупоривались, и Хамовский на ходу забывал то число приглашенных, то число тарелок на столах, а то и останавливался, ощущая себя в аэропорту, и вскрикивал:

– Когда взлетаем?

Подножки сознания раздражали Хамовского, поскольку память у него обычно работала не хуже компьютерной. В нездоровом поведении собственного организма он усматривал покушение на титул главы города, но, к сожалению, с разъевшейся сволочью, в которой томился его муниципальный мозг, вынужден был сосуществовать мирно.

Озлобляли Хамовского и разные личности, которые шмыгали мимо время от времени и могли стырить что-нибудь со стола.

– Ты кто такой?! – рявкал Хамовский на каждого подозрительного.

– Да я ж официант, Семен Петрович, – блеял человек и бежал дальше.

Хамовский провожал его налитыми кровью глазами, но придраться было не к чему, и поэтому он отпускал вослед праздничное ласковое ругательство, которое стоило понимать: коли ты по делу, так иди.

Подобное спокойствие давалось Хамовскому через силу, поскольку за его неловкое состояние кто-то обязательно должен был пострадать. И чем больше он отпускал смирявших его ласковых ругательств, тем все больше напоминал профессионального озверевшего от прохожих сторожевого пса, уже истомившегося в ожидании того, кого можно было бы искусать.

«Почему всегда везде я? – спрашивал сам себя Хамовский, подначивая внутреннюю собаку. – Сценарий праздника – я, организация – я, так я должен еще и жратву охранять. Почему никто не распорядился? Где Лизадков, где Сирова?»…

***

Первый день праздника завершался. Телевизионщики исполнили план съемок, спущенный им на факсимильный аппарат из городской администрации, и никаких посторонних кадров и мнений. В телерадиокомпании маленького нефтяного города работали люди достаточно умные, чтобы понять, как надо работать и что показывать на экране, чтобы получить премию. Часть отснятого материала уже вышла в эфир и все сотрудники собрались в корреспондентской, чтобы поговорить и просто отдохнуть.

– Завтра еще куча мероприятий, не забудьте, кто когда снимает и кто когда монтирует, – напомнил Куплин. – Сегодня отработали неплохо.

– Может, выпьем по маленькой? – предложил Павшин.

– Кто побежит? – спросил Куплин.

– Антон, сбегай, – распорядился Павшин телеоператору. – Ты у нас самый молодой.

– Что опять, Антон? – делано возмутился Кузнечиков, просяще поглядывая на Куплина.

– Слушайте, есть идея, – заинтриговал Куплин. – Жрать хочется. Вечером праздничный салют снимать. Что мы не четвертая власть? Хамовский нам обязан: мы тут изводим себя во славу его, мозги людям рихтуем, а во дворце фуршет – для всех подряд. Давайте-ка туда наведаемся. Не обеднеют. Заодно съемочную группу заберем.

Куплин был многоопытным бойцом тележурналистского фронта, он знал, что журналисты, любящиеся с властью, всегда получают сладкий кусок. Обычно каждое мероприятие, организованное властью, неизменно заканчивалось благодарным дармовым фуршетом, где журналисты наедались, напивались и откуда разбредались вдохновляемые надеждой, что такая встреча неизменно повторится, но чем громче кричит желудок, тем меньше слышна мораль.

– Сашка, заводи «Хундай», едем во Дворец, – распорядился Куплин. – Будем снимать пенки с фуршета.

Сашка, разбивший не одну редакционную машину из-за лихачества и привычного для телерадиокомпании пьянства, оставался при работе и деньгах благодаря исполнительности. Он мог отвезти куда угодно и когда угодно и даже, если Куплину посреди ночи хотелось ехать в соседний город в любимый ресторан или, чтобы побалагурить с тамошними телевизионщиками, он без пререканий собирался и садился за руль.

Маленький нефтяной город был велик только для ленивых пешеходов, поэтому падкие на бесплатное журналисты прибыли к Дворцу культуры быстро. Перед их веселой гурьбой беспрепятственно распахнулись все двери, и слава муниципальной телерадиокомпании, в числе наиболее твореспособных его сотрудников, направилась к столам со стремительностью голодной саранчи, не обращая внимания на Хамовского.

– Вы куда, мать вашу!!! – вскричал он, еле удерживая в груди, срывающуюся с цепи собаку.

– Мы со столов похватаем немного, Семен Петрович, да уйдем, – мирно попросил Куплин.

Хамовский имел относительно журналистов, работавших в телерадиокомпании, мнение, что тот, кто стелется, достоин того, чтобы об него вытирали ноги, и всегда должен оставаться на полу. Половая тряпка не должна мелькать перед глазами. Конечно, нормы этикета в общении власти с журналистами, предписывающие необходимость их бесплатного кормления, могли бы сдержать Хамовского, но при виде телевизионщиков, он вспомнил, что Куплин ворует его бюджетные деньги. Сила воспоминаний перекусила цепь, сдерживавшую внутреннюю собаку…

– Дома жрать будете, дармоеды! – вскричал Хамовский. – Не для вас корм, сучье. Говнюки. Заразы.

– Семен Петрович,… – хотел возразить Куплин.

– Заткнись! – заорал Хамовский, не контролируя себя. – Ваше дело задницу мне лизать и там корм находить! Я ж про вас все знаю. Алкашня. Сидите в своем телевидении и там делайте, что хотите, а здесь публичный дом не нужен. И без вас хватает.

Эмоциональная корреспондентка Крякина расплакалась от обиды, журналисты начали понемногу отступать от столов, а собака Хамовского лаяла уже неостановимо.

– Ну что вылупились, засранцы, идите отсюда по добру! Придурки! Тут нормальным людям еды не хватает, – Хамовский отер губы, – а тут еще холопы приперлись!

На шум вышли официанты, участники самодеятельности и те из приглашенных, кто покинул зрительный зал.

– Ну мы же снимаем,… – опять попробовал оправдаться Куплин.

– Снимайте в другом месте! – грозным басом выстрелил Хамовский. – Девок своих снимайте! Валите на хрен!

Такого провала телерадиокомпания маленького нефтяного города еще не знала. Команда журналистов с позором миновала двери Дворца культуры, только недавно пройденные с триумфом. «Хундай» принял их на борт, и телевизионщики поехали назад, на телестудию, наполняя салон микроавтобуса женскими рыданиями и мужской руганью, которая будучи неслышной Хамовскому, имела прямые указания на несовершенства главы, облекала его в физиологические формы животных и гонимых обществом людей, указывала путь куда идти, а также создавала словесные конструкции, не поддававшиеся никакому анализу, но свидетельствовавшие об адресате, как о крайне несуразном и ограниченном создании.

Корреспондентская опять наполнилась шумом. Спиртное взяли по пути, и оно со звонкими вздохами покидало бутыль, вливаясь в различную посуду, от рюмок до чайных чашек. Колбаса, порезанная ломтями, привлекала фальшивым мясным цветом, а огурчики, похожие на окаменевшие и позеленевшие беличьи хвосты, готовились тушить водочный огонь, уже стекавший по жадным стенкам пищеводов, под антиправительственный тост:

– Чтоб он сдох!!!

– Так оскорбить, да еще публично! – возмутился телеоператор Ступоров, когда закусил. – Если бы Хамовский не был главой города, я бы отвалил ему!

– Ну хам, просто хам! – не переставала всхлипывать Крякина, редактор информационных программ, худенькая светловолосая женщина, похожая на альбиноса. – Я больше не смогу на него работать. Столько труда – каждый сюжет выверяли. Вот неблагодарная скотина.

– Полный придурок дядя Сеня! Мероприятия отсняли, оттранслировали, что ему еще надо?! – задалась вопросом Валер, работавшая в телерадиокомпании заместителем Куплина. – Еды пожалел скотина!

– Даже разбираться не стал, облаял, обозвал, – напомнил Куплин. – Это нельзя оставить без ответа. Мы, конечно, под ним, но даже унитаз может расколоться от такого поноса. Наливай по следующей.

Разлил Павшин.

– Ну что повторим тост, – с лошадиным смехом сказал он, – чтоб Хам сдох!

В каждой отдельно взятой комнатушке маленького нефтяного города ругать главу города Хамовского, как и Президента России, было безопасно и приятно. Замахнувшись на глыбу, сам себе кажешься горой, пусть даже посторонним не заметной, но так ощутимой внутренне.

– Может его, дурака, задом-наперед прокатим по экрану, или сами озвучим его за кадром? – предложил монтажер. – Вот будет потеха!