В Портофино, и там…

– Все сын, теперь все будет по новому. Запомни, будет из тебя человек!

– Ни фига не будет… – сквозь слезы просопел обиженный на весь белый свет Марк. – Моряком буду, как Витюня.

ПОДВОДНИКИ

Я вспомнил Мишку-моряка из своей очередной послеразводной комуналки, знаменитые «дуэты» на общей кухне…

– Ах ты, поганец, смореть на тебя противно! Самому небось не противно?! – орала Мишкина жена.

– А чего противного-то, не с проституткой же, – отбрехивался лениво Мишка. – Тоже, между прочим, жена…

– Чужая, урод! Чужая жена-то! – срывалась на визг моя неуровновешенная соседка, не желавшая ничего понимать в мужской логике.

– Так и я не свой был… Сильно выпимши… Не помню даже… Может вообще дверь перепутал, думал – ты это… Еще удивлялся, что не орешь… В смысле, до…

Встречаясь в коридоре или на кухне, соседки – Мишкина жена и секретарша из средней серьезности учреждения привычно одаривали друг друга ненавистными взглядами и принимались глубоко и шумно дышать, думая, наверное, что так должны выглядеть неприязнь и надменность. Скеретарша была известна в квартире как «сука брошенка», её муж хоть и был вписан в паспорт и в домовую книгу, но иных следов существования этого человека никто из жильцов не наблюдал.

Иногда пыхтения и взглядов оказывалось мало, и вход шло словесное подкрепление:

– Убью сука! Брошенка! Только глянь еще раз в сторону моего мужика!

– Убьешь, сука? Брошенка? – секретарша по профессиональному обыкновению повторяла услышанное, изменяя лишь интонацию.

Легко было представить себе как она переспрашивает начальника во время диктовки – также бесстрастно, по-деловому: «Сто тридцать шесть человеко-лопат?» Не знаю, что обычно диктуют секретаршам в средней серьезности учреждениях. Про крайней мере, в рабочее время…

– Я сука… – позволяла себе секретарша временное допущение. – Тогда, кто же ты, если кобель от тебя, как от кнута бегает? Да и кобель у тебя – на второй раз никому не нужен… На третий уж точно, недоразумение одно.

– Вся многочисленная, на пять комнат, коммуналка, за исключением, пожалуй меня и Мишки, объявленного «недоразумением», что по его мнению, сводило вину «на нет», ждала Палыча, старшего товарища Мишки. Считалось, что только он и способен урезонить пьяницу и гулену. Раньше, по крайней мере, ему это удавалось.

Когда-то оба недалеко друг от друга служили срочную, на подлодках. Палыч остался на флоте мичманом, по меркам моей коммуналки – что твой адмирал, а Мишка «сошел на берег». С тех пор и чудил. Рассказывал зато – заслушаешься, не хуже пацанов ит детсада, где коротал свое детство неведомый Марк.

«…Слышу чужой эсминец… Пеленг даю, кричу «Залп!» И сам себе жму на кнопку! Как дадим гадам! А потом – всплытие, банкет… Ну все, как у нас, подводников, водится. Ордена там секретные, поросеночек с хреном, спиртик, девочки из столовой…»

Жена Палыча говорила – через неделю – дней десять муж дома «всплывет». Обещал.

Но на этот раз Палыч решил в комунальные дрязги не встревать. Он не всплыл, не выполнил обещания. Остался в апреле восемьдесят девятого, седьмого числа, если память не изменяет, на дне Норвежского моря вместе со своим «Комсомольцем». А может быть, и не седьмого, а раньше когда… Может быть, кто-то такой же как Мишка, отчаяный, упредил командира, надавил на главную кнопку? Кто скажет… У нас знание остается силой только до тех пор, пока держится в тайне. Флот – не исключение.

Десять лет спустя я совершенно случайно оказался возле своего старого дома и на выходе из «Продуктов» встретил вдову подводника. Предложив помочь с сумками, был, в итоге, внепланово усажен за стол, накрытый к «Дню памяти погибших подводников», о существовании которого раньше не подозревал. Вдова Палыча, я и вдова Мишки – выяснилось, что минувшей зимой и его не стало – тихо сидели на кухне, где ничего не изменилось, даже стекло в форточке, треснушее еще при мне, за все годы никто не удосужился заменить. Выпивали молча, не чокаясь: сначала за Палыча, потом – за Мишку, опять за Палыча, снова за Мишку, за подводный флот… Потом, отчего-то, за секретаршу, «суку брошенку». На этот раз сложили стаканы до стука – вроде бы развелась со своим «привидением» и выходит, наконец, замуж «по-нормальному».

Мне неловко было интересоваться, при чем здесь павшие подводники и Мишка, тем более что за «суку брошенку» я выпил тоже в охотку, поэтому интриговавший меня вопрос задал уже на улице, потревожив вечных полировщиц скамеек у входа в подъезд. Я этих бабок помнил, они меня – нет.

– Мишка? Да послали его, дурака, в котельную в подвале, чинить там чего-то, а у него с водой не заладилось. Все бы и ничего, так ведь закрылся зачем-то изнутри, а открыться так и не смог… Ну это… Когда трубу прорвало, затопило до потолка. Вот Мишка-то наш и утоп. Пьяный был, поди, как обычно… Думали, что с бабой, а он там один. У меня вон на первом этаже до сих пор плесень на стенах от этого безобразия и собаку в деревню свезти пришлось – выла. А вам, гражданин, зачем это надо? Чего это интересуетесь?

– Для дела. Не сомневайтесь, – сухо и веско ответил я и, стараясь ступать твердо, пошел вовсвояси, сожалея, что не добавил «Благодарю за содействие, товарищи». Так было бы еще солиднее.

Все прошедшие с той поры годы, если замечаю на апрельском календаре седьмое, непременно выпиваю стопку за погибших подводников и за Мишку, обещая себе выяснить, когда страна отмечает День работников коммунальной сферы, и есть ли такой вообще. Наверное, Мишка бы меня осудил: не дело герою-североморцу тесниться в одном строю с лифтерами и дворниками.

«Всё. Забыли», – обещаю ему и одним честным глотком опорожняю рюмку. Не чокаясь. Не с кем.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

ПАСТУХ

Пивная банка жила на столешнице своей жизнью, осваивая новые маршруты, практически без остановок. Будь она рейсовым автобусом, её бы возненавидели. Время от времени, когда лодка особенно резко заваливалась на бок, банка врезалась в невысокий бортик, придуманный как раз для таких ситуаций, кренилась… Вот-вот полетит на палубу, превратив напиток на час-полтора в начинку огнетушителя, если переживет падение. Недолгая жизнь, зато яркая – с пеной, брызгами, пузырями! И бесполезная.

«Одна из нас. Живи пока», – определил судьбу банки Марк, сунув ее назад в холодильник. Ясно – за что пожалел, непонятно – зачем доставал.

Телефон занудствовал как женщина за окошком администратора «Я- всо-тый-раз-о-бъя-сня-ю-что-вна-шу-го-сти-ни-цу-толь-ко-по-бро-ни…» В отличие от неприхотливой бесхарактерной банки, он пытался бороться с качкой, настырно подползал к Марку, семафорил экраном, вызванил, вибрировал… Умел бы подпрыгивать и пускать дым – делал бы и то и другое; одновременно.

«Вызывает Пастух», сообщал экран.

«Овца на приеме», – ухмыльнулся Марк.

– Ян, – ответил он.

Утвердительно. Какие могли быть сомнения. Звонки англичанина, присматривавшего за лодкой, единственные, пожалуй, не раздражали Марка во время морских путешествий. Они не возвращали его на сушу с ее постылыми сухопутными проблемами, покольку Ян был необъемлимой частью столь любимой Марком портовой жизни. И симпатягой, редким симпатягой.

– Марк, ты впорядке? Не занят?

– Занят собой: второй завтрак, первый пропустил. Закругляюсь уже. Стою у берега, примерно в часе хода от Сан-Ремо. Как на качелях… У тебя что? Только, прошу, «хорошо» или «плохо», никаких подробностей. Умоляю…

Марк ладонью прикрыл микрофон от ветра, который то и дело пытался влезть в разговор, неуемный, и представил себе ухмылку приятеля.

– Не молчи. «Хорошо» или «плохо»?

– Да.

Они были старыми приятелями, особенно на вкус тинейджеров. Ян недавно отметил пятьдесят восемь и был старше Марка на бесконечные девять лет, но три четверти жизни, проведенные на соленых ветрах Северной Англии, оставили на его лице не меньше следов, чем рыбацкие сети, крючки, ножи и острые плавники – отметин на руках. Морщины на лице Яна становились заметны во всем нескончаемом множестве только когда тот улыбался, а вот руки никогда не менялись. Ни одна гадалка не взялась бы распутывать хитросплетения природных и тудовых следов и отметин, тем самым судьба Яна была навсегда скрыта от посторонних глаз, но только не от него самого.

«Рыбак свою судьбу с детства знает», – как-то заметил он, когда нынешние друзья еще только сближались.

«Настоящий рыбак», – уточнил Марк, наверное хотел сделать приятное собеседнику.

«Ненастоящий – говно, – сказал тот. – Тоже судьба, но другая».

Каждый раз, здороваясь с Яном, Марк представлял себе, как сотни изломаных линий и шрамов впечатываются в его собственную ладонь, передавая бесценную информацию, находящуюся так далеко за пределами слов, что можно всю жизнь подбирать ключ к ее расшифровке, но истинный смысл так и останется понят не до конца.

Сам Ян своих рук стеснялся, без нужды на показ не выставлял и любил приговаривать, что такие ладонями можно палубы драить не хуже, чем акульей шкурой; лучше, чище и не останется запаха рыбы. С этим образом все легко соглашались, сравнение с наждачной бумагой было бы приземленным, очень прозаическим, руки Яна этого не заслуживали. Соглашались и хитро улыбались в предвкушении следующих минут. Сам же объект внимания принимал обреченный вид: ну что ж, принимайтесь острить, бездельники…

Была у Яна привычка: разговаривая, он часто проводил обеими руками по непокорным остаткам рыжей шевелюры, будто листья невидимые смахивал с облетающего куста. Ни у кого не возникало сомнений, что именно этот жест, а гены и возраст, згубил некогда буйные кудри, если верить семейной фотохронике. Иногда в компании, за выпивкой, когда Ян, оглаживая макушку, в очередной раз задевал Марка локтем, тот говорил ему: «Оставь уже свою палубу в покое, приятель, там чисто», кто-нибудь непременно добавлял, что «под палубой тоже». Вот такая «двухтактная» шутка – заезженная, но ненадоевшая. У неё был и свой обязательный финал, как титры в конце фильма – неизменный тычок большим пальцем в живот ближайшему соседу из своих. Обычно ближе других к Яну оказывался Марк. Он охал, сгибался, якобы, морщился; публика ахала, радовалась, и выставляла пострадавшему выпивку, будто не знала все наперед. Марк уважал отношение англичан к традициям, но думал о них исключительно как о «заморочках». Обо всех традициях, включая чай, дамские шляпки, разговоры о погоде, монархию и отношение к монаршьей семье. Верность традициям забавляла его куда больше, чем они сами.

Если уж речь зашла о забавах, то лидерство среди них, по мнению Марка, бесспорно принадлежало «эпидемии» всеобщего похудения и борьбе за отказ от привычного, то есть нормального образа жизни в пользу здорового, то есть неведомого. Кстати, с точки зрения незыблимости традиций, установки на смену образа жизни выглядели, мягко говоря, не вполне логичным. Пессимисты, однако, осторожно предполагали, что их поколению не повезло – зарождается новая… Их не били только потому, что это ни на чтот не влияло; скучная прагматичная Европа.

Кишечной палочкой всходы новой традиции проникали в жизнь порта, унося каждый день очередного товарища, иногда – двух.

От всего есть сегодня прививки – от Гепатита, лихорадки, птичьего кашля, свиного насмотрка, сглаза… Но попробуйте отыскать вакцину против жены, которая разглядела единственную возможность гарантированного выживания своей второй половины в самой диете, скомбинированной с витаминами и в принципе непереносимой абстиненцией. Есть, разумеется, пара рецептов, но они все подсудны. С другой стороны, обычными средствами невозможно остановить женщину, сорвавшуюся в пике беззаветного служения мужниному здоровью.

ДИЕТА ВАЛЬКИРИЙ