Оценить:
 Рейтинг: 0

Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Год написания книги
2022
Теги
1 2 3 4 5 ... 10 >>
На страницу:
1 из 10
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара
Андрей Владимирович Колесников

Либерал.RU
Распад Советского Союза стал среди прочего результатом отказа властей от рыночных преобразований. Промедление с реформами в 1980-х обусловило их радикальный характер в ситуации развала экономики уже постсоветской России в 1992 году. В книге Андрея Колесникова исследуется и оценивается интеллектуальная и политическая история российских либеральных реформ 1990-х в переплетении с биографией их главного архитектора Егора Гайдара. Радикальные преобразования стали авторским проектом Гайдара и его команды. Но при этом, как показывает автор, они были неизбежными и безальтернативными. Их окончательный успех зависел от того, насколько последовательным окажется развитие демократических институтов. Однако с годами политическая система приобрела авторитарный характер, а модернизация страны была остановлена. Что именно привело к такому итогу и возможны ли успешные реформы в России – на этот вопрос тоже пытается ответить автор. Андрей Колесников – эксперт Фонда Карнеги, бывший шеф-редактор «Новой газеты». Автор книг «Спичрайтеры», «Анатолий Чубайс. Биография», «Семидесятые и ранее», «Дом на Старой площади», а также книги «Диалоги с Евгением Ясиным», вышедшей в «НЛО». Лауреат Премии Егора Гайдара (2021) «за выдающийся вклад в области истории».

Андрей Колесников

Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

Несмотря на то, что я в свое время не имел возможности охватить точными исчислениями переход от принудительного к социальному рыночному хозяйству и предсказать точным образом все этапы этого перехода, я был, тем не менее, непоколебимо убежден в правильности этого пути; так теперь я уверен в том, что свобода, в качестве самой могучей силы человека и в качестве высшей ценности, в конечном счете все же пробьет себе дорогу и восторжествует.

    Людвиг Эрхард. Благосостояние для всех. 1956

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Все это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов,
Казалось. . . . . .
Узлы к узлам. . . . .
И постепенно сетью тайной
Россия. . . . . .
Наш царь дремал. . . .
. . . . . . . .

    Александр Пушкин. Евгений Онегин. Десятая глава

Пролог

Секретные планы преобразований, или «Заговор между Лафитом и Клико»

Реформы в России начинаются с секретных или полулегальных встреч. Будь то заседания будущих реформаторов на спортивной базе ленинградского Финансово-экономического института «Змеиная горка» в августе 1986 года или собрания противников русского самодержавия, которые Александр Пушкин называл «заговорами между Лафитом и Клико». Но главные решения принимаются верхами, и сами реформы начинаются сверху. И этими же верхами, увязшими в компромиссах и парализованными страхом перед последствиями преобразований для самих себя, останавливаются.

Компромиссность и страх превращают слово «секрет» в одно из главных в описании реформ по-русски. Александр I вступает на престол в 1801 году и проводит время с четырьмя приятными и европейски образованными молодыми людьми, которые формируют Негласный комитет. Они обсуждают назревшие реформы. В 1826 году Николай I начинает обсуждение крестьянского вопроса в Секретном комитете, в который среди прочих входят участник того самого, еще начала века, Негласного комитета граф Виктор Кочубей и любимое перо предыдущего царя, им же отправленный в ссылку Михаил Сперанский.

В атмосфере секретности в России плетутся либерально-модернизационные антиправительственные заговоры и в то же самое время в верхах с одобрения первого лица планируются реформы. Правда, в верхах, как правило, широкие и смелые замыслы со временем или отвергаются как нереалистичные и опасные, или реализуются на практике таким образом, что лучше бы их было и не начинать.

Юный Александр I признавался своему швейцарскому воспитателю Фредерику-Сезару Лагарпу, что «как только он будет коронован, то созовет представительное собрание для подготовки конституции, которая лишит его какой бы то ни было власти». С членами Негласного комитета он обсуждал в том числе возможную отмену крепостного права. Как писал Пушкин, император увидел в «Путешествии из Петербурга в Москву» Александра Радищева «отвращение от злоупотреблений и некоторые благонамеренные виды. Он определил Радищева в комиссию по составлению законов и приказал ему изложить свои мысли касательно некоторых гражданских постановлений». Но закончилось все тем, что мы сегодня назвали бы «административной реформой», которая ничего не изменила в самодержавном характере правления, а сам главный реформатор Михаил Сперанский, как «иностранный агент», был сослан за вымышленные связи с Наполеоном сначала в Нижний Новгород, а потом в Пермь.

Николай I, обжегшись на восстании декабристов, испугавшись Сенатской площади, как потом будут пугаться Майдана, вроде бы ни о каких реформах и думать не хотел, но в знаменитом разговоре с Александром Пушкиным 8 сентября 1826 года, по некоторым сведениям, обсуждал с поэтом преобразования в России. А свод показаний декабристов о внутреннем положении России по приказу царя был передан Секретному комитету, готовившему реформы. То есть государя не просто интересовало их мнение, он, по сути, задумывался над тем, чтобы заимствовать планы реформ у бунтовщиков.

Ход одной из ключевых реформ – крестьянской – модельно, на десятилетия и даже века вперед, показывает, как власть в России их планирует, а потом от них же и отказывается. Сухая хроника: в декабре 1826 года царь поручает Секретному комитету заняться крестьянским вопросом; в апреле 1827 года он передает в Комитет одобренную им записку Сперанского о необходимости запрета продавать крепостных без земли – предполагалось, что это будет первый паллиативный шаг к постепенному освобождению крестьян; в августе того же года начинается подробное обсуждение этой реформы; новый закон должен быть готов к декабрю, но… откладывается до 1830 года; после этого государь посылает проект брату Константину, а тот предлагает отдать замысел «на суд времени». В течение царствования Николая собиралось 11 комитетов по крестьянскому вопросу, и все – безрезультатно. И это то самое правительство, которое, согласно формуле из черновика письма Пушкина Чаадаеву, «все еще единственный европеец в России»…

Реформы в стране, даже будучи реализованы в ходе очередной волны европеизации, никогда не доводились до конца и оборачивались контрреформами или стагнацией.

Ментально-ценностный аспект реформ иной раз оказывается главным. Десталинизация при Никите Хрущеве уже сама по себе была реформой и создала основу для политических и экономических преобразований. В идеократии слова имеют огромное значение, и, если они меняются, начинают меняться и мозги. Поэтому, например, нельзя недооценивать усилия по подготовке новой редакции программы КПСС, работа над которой началась еще в середине 1958 года (хотя первые – отложенные – наброски были сделаны еще при Сталине, в 1947-м), или над новой версией советской Конституции: ее писали с 1962 года, в 1964-м был готов проект, предусматривавший переход от государства «диктатуры пролетариата» к «общенародному государству», а акцент делался на «всемерном развертывании демократии» и «народовластии». Группа, готовившая текст нового Основного закона, в записке, переданной в Президиум ЦК КПСС, предлагала всенародно избирать президента Союза ССР, сформировать двухпалатный парламент и учредить Конституционный суд. По воспоминаниям Федора Бурлацкого, работавшего тогда в интеллектуальной обслуге власти, Никита Хрущев возмущался: «Здесь какие-то мальчишки хотят переместить меня с поста предсовмина и назначить председателем Верховного Совета СССР» – так он воспринимал идею выборов президента. Проект, который был в результате принят в 1977 году, в этой части был несколько более сдержанным.

Дискуссии о возможности экономической реформы и подготовка общественного мнения тоже начались при Никите Хрущеве. А реализация стала возможной при Леониде Брежневе, когда Алексей Косыгин, войдя в альянс с антихрущевскими заговорщиками, понадеялся на то, что Леонид Ильич даст ему политическую крышу для перезагрузки социалистической экономики.

Дискуссия началась со статьи экономиста Евсея Либермана, опубликованной в газете «Правда» 9 сентября 1962 года. Портрет этого уже немолодого харьковского экономиста, увлеченного проблемами машиностроения и женатого на сестре пианиста Владимира Горовица, появился в журнале Time с аншлагом «Советы заигрывают с прибылью». Так бы мы перевели на «советский русский». Но более игриво и, в сущности, справедливо звучало бы: «Советский флирт с профитом». Потому что одно дело прибыль как категория из «Капитала» Маркса, другое – как скучный показатель в советском народном хозяйстве и совершенно иное – прибыль как двигатель экономической заинтересованности. В которой есть что-то глубоко несоциалистическое, даже не соответствующее «Моральному кодексу строителя коммунизма», который был принят незадолго до появления статьи.

Статья в «Правде» – не просто статья. Это почти всегда установка. Высший пилотаж – текст человека с ярко выраженными еврейскими именем и фамилией. Значит, было покровительство. Значит, наверху кто-то считал, что «так надо». Значит, экономическая реформа к тому времени перезрела, а общественная атмосфера вполне способствовала переменам. Хотя буквально через месяц после статьи состоялся Карибский кризис.

Статья в «Правде» была частью серьезной подготовки дискуссии о реформе. В 20-х числах сентября 1962-го состоялось неслучайное заседание Научного совета по хозяйственному расчету и материальному стимулированию при Академии наук СССР. И пошла-поехала дискуссия о реформе хозяйственного механизма, которая спустя ровно три года вылилась в знаменитый доклад премьера Алексея Косыгина на пленуме ЦК КПСС в сентябре 1965 года, с которого отсчитывают начало попытки реформы. Кстати, в «народе» реформу называли «либерманизацией», в чем проявлялось несколько скептически-ироничное отношение к ней.

Тем не менее именно в 1960-х на дискуссионно-реформаторской волне произошла реабилитация самих понятий «экономика» и «экономист». К людям, пытавшимся начать разбираться в реальной природе экономических процессов, уже нельзя было применить известный советский анекдот: «Папа, а кто такой Карл Маркс?» – «Это такой экономист». – «Как наша тетя Сара?» – «Нет, что ты, тетя Сара – старший экономист».

Экономисты вдруг стали востребованными. Это поняли не только представители самой экономической науки, но и заинтересованные в их работе руководители государства. И в первую очередь председатель правительства Алексей Косыгин. В мае 1968-го, набрасывая тезисы своего выступления на экономическом совещании, он записывает: «Впервые, пожалуй, вопросы экономических исследований стали занимать важное народно-хозяйственное значение… мы можем сказать, что только теперь у нас появились настоящие экономисты».

Конечно же, превращению экономики из «централизованной теологии» (авторство этого термина принадлежит основателю Высшей школы экономики Ярославу Кузьминову) в науку способствовали математические методы. Все тогда бросились в теорию оптимального функционирования – был большой соблазн выстроить идеальную работающую модель социализма. Но, сами того не замечая, возвращались к уже давно известным «буржуазным» теориям и моделям Вальраса, Парето, Бем-Баверка.

Неудивительно, что одним из «штабов» реформаторской мысли стал Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ): там шли поиски алхимической волшебной формулы всеобщей оптимизации, найти которую надеялись с помощью электронно-вычислительной техники. Но как можно было увязать друг с другом и уравновесить невероятное число материальных балансов – за 2000 отвечал Госплан СССР, за 20 000 – Госснаб, и т. д.?

Как развивалась реформа? Во исполнение решений сентябрьского (1965 года) пленума ЦК КПСС в январе 1966-го 43 предприятия 17 отраслей экономики заработали на основе новых принципов хозяйствования, до некоторой степени раскрепощавших инициативу предприятий: к священному понятию «план» добавились почти крамольные для ортодоксальной социалистической политэкономии категории «прибыли» и «премии», всепобеждающий «вал» заменялся показателем «объем реализации продукции». То есть продукт должен был быть не просто произведен, но и продан.

Сегодня очевидно, что косыгинская реформа, подталкивавшая директоров предприятий к почти рыночному поведению, в отсутствие рынка и частной собственности была обречена на провал. Казалось бы, во второй половине 1960-х экономика все-таки пошла в гору и официальные показатели роста оказались очень высокими. Это было связано с реформами, хотя, по оценке авторитетных экономистов, например Евгения Ясина, рост был спровоцирован инфляционным разогревом: минимум свободы подтолкнул предприятия к увеличению ассортимента и, соответственно, небольшому повышению цен. Кроме того, к концу 1960-х экономика столкнулась с еще одной проблемой: дефицитом рабочей силы. Егор Гайдар в книге «Гибель империи» приводил фрагмент из выступления Брежнева на пленуме ЦК КПСС 15 декабря 1969 года: «Основная задача… добиться резкого… повышения эффективности использования имеющихся трудовых и материальных ресурсов».

Характерно, что снижение «давления в трубах» реформ совпало с политическими заморозками, отсчет которых ведется с августа 1968-го, времени вторжения советских войск в Чехословакию. Кроме того, Косыгин был зажат аппаратно-политическими ограничителями. В чем они состояли, он и сам не мог сформулировать, многозначительно кивая на самый верх. Но выше его был Брежнев, который и сам в целом был не против «улучшений» и «совершенствований». Сама система – обезличенная и равнодушно-монументальная – останавливала попытки даже самых влиятельных персонажей минимальным образом ее реформировать.

В итоге простое повышение экономической самостоятельности предприятий не решало проблем экономики, основанной на плане. В начале 1968 года газета «Известия» опубликовала результаты опроса рабочих передового Луганского тепловозостроительного завода. Большинство затруднилось с ответом на вопрос, что дала реформа для производства и для них лично. Значительная часть ответила «мало» или «ничего».

О состоянии советской экономики вожди думали с тревогой, но выбраться из капкана социалистических методов хозяйствования они не могли и не хотели.

«У нас наметилась тенденция к замедлению экономического роста. Большие недостатки имеются в капитальном строительстве. Слишком медленно увеличивается производительность труда, эффективность общественного производства. Эти и другие моменты вызывают серьезное напряжение…»

Процитированные слова были произнесены в декабре 1969 года, что удивительно. Произнес их, что еще более странно, никакой не Косыгин, а Леонид Брежнев. Дело было на пленуме ЦК КПСС, речь его оказалась засекречена, в печати появилось только короткое сообщение о дежурном руководящем действе. Во втором томе «Ленинским курсом» – политиздатовском собрании «произведений» Брежнева за 1967–1970 годы этого текста, разумеется, нет.

Дежурно – скороговоркой – отчитавшись об успехах, Брежнев перешел к анализу трудностей. Можно, конечно, предположить, что тем самым он уязвлял Косыгина. О реформе Ильич особо не распространялся, а успехи открыто приписывал изменению системы управления – переходу от хрущевских совнархозов к отраслевым министерствам. Но его отчет как будто написан сегодня: удивительным образом, несмотря на принципиальную разницу между нынешним экономическом укладом и тогдашним, Россия пришла, в сущности, к тем же проблемам, что и в конце 1960-х. И этот результат обеспечен сегодня невероятной степенью государствоцентричности, верой во всемогущество государства, которому достаточно рационально вбросить в экономику побольше денег – и все сразу заработает. Модель раздаточного государства, которое лучше других субъектов экономики знает, что им надо, самовоспроизводится в России не десятилетиями, а веками. Собрали деньги – перераспределили деньги…

Брежнев сетовал на то, что дополнительные расходы, вызванные, как сказали бы сейчас, геополитической напряженностью, легли тяжким бременем на экономику. Но что же делать: «Если бы мы не помогли дать отпор проискам империализма в Юго-Восточной Азии и на Ближнем Востоке, это вдохновило бы американцев и их союзников на новые агрессивные акции где-то уже поближе к нашим границам… Если бы мы не сорвали планы контрреволюции в Чехословакии, войска НАТО скоро оказались бы непосредственно у наших западных границ». Аргументация узнаваема и спустя десятилетия.

Однако, говорил Брежнев, это очевидные объективные трудности. А вот как быть с эффективностью производства? Надо учитывать то обстоятельство, что «изменились главные факторы нашего экономического роста». Хочется ущипнуть себя – уж не сон ли это, не о нулевых ли, не о десятых ли, не о двадцатых ли годах XXI века эти слова, когда понимание изменения природы роста перекочевало из научных работ в публицистику, а оттуда прямиком в референтуру первых лиц государства. И – стало банальностью, которую и произносить-то неловко.

«Повсеместно ощущается недостаток рабочей силы. Имеет свои пределы и такой источник роста, как наращивание темпов капиталовложений в развитие производительных сил». Это больше не работает, признает Брежнев. «Значит, впредь нам приходится рассчитывать прежде всего на качественные факторы экономического роста, на повышение эффективности, интенсивности народного хозяйства».

Странно ловить себя на том, что хочется добровольно, а не как на политинформации в школе и в курсовой в университете привести цитату из Брежнева полностью: «Речь идет о том, чтобы наращивать производство и улучшать качество продукции не только за счет новых капитальных вложений и роста численности работников, но и все в большей мере за счет полного и рационального использования уже имеющихся производственных мощностей, внедрения достижений современной науки и техники, а также за счет рачительного отношения к каждой минуте рабочего времени, к каждой машине и механизму, к каждому грамму сырья и топлива. Речь идет о том, чтобы постоянно соизмерять затраты полученными результатами, добиваться, чтобы каждый вновь вложенный рубль давал максимальную отдачу… конечный результат соревнования с капитализмом определяется иным показателем. Коренной вопрос – это не только сколько ты произвел, но и какой ценой, то есть какими затратами общественно необходимого труда».

Ну и понятно, дальше – о нем, о научно-техническом прогрессе. О том же, о чем твердят и сейчас.

Больше того, внедрение результата этого самого прогресса напрямую зависит от управления нового типа. Так и хочется сказать – дигитализации, цифровой трансформации. И в этом не будет большой ошибки.

Об этом же говорил дорогой Леонид Ильич: «Ныне в мире создается настоящая „индустрия информации“, которую обслуживает сложная электронно-вычислительная и организационная техника, она опирается на серьезный математический аппарат и теоретическую базу. Ускорению темпов развития системы управления, информации и электронно-вычислительной техники мы придаем сейчас большое значение».

И мы, и мы придаем! И мы сейчас страдаем «превышением сметных ассигнований» – что бы ни строили, и мы срываем «план по освоению новой техники» – инновации внедряются медленно, неохотно, доля инновационных предприятий и продукции совсем невелика. Дорогой Леонид Ильич, вы будете смеяться, но и у нас, как вы справедливо заметили в своем выступлении, темпы роста зарплаты «опережают рост производительности труда».

«Не меньшую тревогу, – бубнит знакомый голос из прошлого, еще не изуродованный сердечно-сосудистыми заболеваниями, до этого еще почти пять лет, – вызывает и тот факт, что за последние годы непомерные масштабы приобрело строительство различного рода административных зданий, дворцов, стадионов, плавательных бассейнов и других объектов. При этом многие из них строятся вне плана, да еще объявляются „народными стройками“ или стройками, имеющими особое значение».
1 2 3 4 5 ... 10 >>
На страницу:
1 из 10

Другие аудиокниги автора Андрей Владимирович Колесников