Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара

В том же 1984-м кружками ленинградцев заинтересовался КГБ. На разговор был приглашен Михаил Дмитриев. Органы просили рассказывать, что обсуждается на семинарах. Чубайс решил сделать из Дмитриева «двойного агента»: то, о чем стоило рассказывать в Комитете, заранее обсуждалось, чекистов уводили по ложному следу. Для убедительности Михаил ссылался на собственные неразборчивые стенографические записи.

Впрочем, вскоре ленинградцы получили железную, непробиваемую политическую крышу. Гайдар привлек часть команды к подготовке программных реформаторских бумаг. Этой крышей – правда, через существенное число рукопожатий – оказалось уже не андроповское, а черненковское Политбюро.

Декабрьский, 1983 года, еще при умиравшем Андропове, пленум ЦК КПСС принял решение о разработке «программы комплексного совершенствования всего механизма управления». В январе 1984-го Госплан и еще несколько ведомств, включая ГКНТ (что важно в контексте нашей истории), получили поручение подготовить предложения по организации работы над программой, что и было сделано уже в феврале. Была создана Комиссия Политбюро по совершенствованию управления, включавшая и Горбачева, и Рыжкова. Руководил Комиссией по должности Николай Тихонов, предсовмина, а, по словам Гайдара, «реальным мотором» был Николай Рыжков.

Дальше нужно «следить за руками». При Комиссии была создана рабочая группа, в которую входили замы руководителей нескольких ведомств, и научная секция, которую возглавил председатель ГКНТ и директор ВНИИСИ академик Джермен Гвишиани. Соответственно, Гвишиани транслировал задание Станиславу Шаталину, а тот подключил к работе над предложениями по «совершенствованию» своих учеников. Любимый же ученик Гайдар официально привлек к подготовке реформаторских текстов для верхов своих ленинградских коллег.

Сын Михаила Гвишиани, генерала МГБ, одного из руководителей депортации чеченцев, лишенного звания после смерти Сталина, Джермен Гвишиани учился в МГИМО, где познакомился с дочерью Алексея Косыгина Людмилой. Поженились они еще студентами. Гвишиани-младший занимался проблемами управления в США, даже давал читать своему тестю книги теоретика менеджмента Питера Друкера. Чета Гвишиани играла для Косыгина роль Семьи в широком смысле – они, по сути дела, были неформальными советниками премьера.

Академик-философ Теодор Ойзерман иногда приглашался на дачу Косыгина в «Архангельское», чтобы поучаствовать в работе над текстами советского премьер-министра – председатель правительства доверял видному толкователю марксизма. Весной 1971 года Ойзерман вместе с Людмилой Косыгиной и Джерменом Гвишиани перерабатывали черновик выступления главы правительства на XXIV съезде КПСС. Они предложили Косыгину выбросить из речи абсурдный пассаж: утверждалось, что реальные доходы рабочих с 1903 по 1970 год увеличились в 8 раз, а крестьян – в 12. Председатель правительства, как выяснилось, тоже обратил внимание на эти данные и даже звонил руководителю ЦСУ Владимиру Старовскому, просидевшему к тому времени в своем кресле три десятка лет и способному объяснить происхождение любой цифры. Данные считались официальными и утвержденными на самом «верху». На таком «верху», что был выше председателя Совета министров, чья реформа уже тогда фактически остановилась. Этот загадочный невидимый «верх», казалось, не имел лица. Не у немощного же Брежнева утверждались доклады – действовала какая-то слабовидимая коллективная тормозящая сила…

Гвишиани быстро продвигался по карьерной лестнице в Госкомитете и долгие годы проработал там зампредом, став одним из самых известных и, как судачили в те годы, богатых сановников. Председателем Комитета его едва ли могли назначить: как правило, руководитель ГКНТ был вице-премьером – не мог же зять стать официально замом своего тестя. К тому же Комитет возглавлял близкий Косыгину человек – его многолетний зам Владимир Кириллин. Гвишиани хватало и неформального «семейного» влияния на Косыгина, которое, впрочем, едва ли выходило за пределы домашних дискуссий и работы над ошибками в текстах речей. Считалось, что ВНИИСИ «подарили» Джермену Гвишиани, хотя скорее ему дали возможность развивать то дело, которое он считал важным: в 1972 году, в самый разгар детанта, зять Косыгина стал соучредителем Международного института прикладного системного анализа (International Institute for Applied Systems Analysis – IIASA) в Лаксенбурге близ Вены – и это был совместный советско-американский проект, своего рода «Союз – Аполлон», но не в космосе, а на земле.

Будущий сотрудник гвишианиевского НИИ Петр Авен даже побывал в IIASA в 1975 году, еще студентом экономфака, затем в 1977 году прошел там через летнюю школу, а в 1989-м и вовсе уехал туда работать (об этом важном для формулирования реформ этапе мы расскажем позже).

Летом 1984-го в лабораторию № 12 пришла официальная команда писать бумагу для Комиссии. В «лавке» в период отпусков на хозяйстве сидел только Олег Ананьин. Он-то и сделал первый скромный набросок. А с осени началась уже коллективная активная работа, занявшая остаток года и часть 1985-го.

«Я познакомился с Гайдаром довольно поздно, в апреле 1985-го, – вспоминал Сергей Васильев, – прямо в помещении ВНИИСИ. Тут же были Авен и Широнин. Получаса общения хватило, чтобы понять, что мы думаем совершенно одинаково, – вспоминал Сергей Васильев, – Гайдар очень быстро выдвинулся в качестве основного идеолога группы. Гвишиани не очень хорошо разбирался в экономике, поэтому он спокойно транслировал достаточно радикальные идеи Егора на заседаниях Комиссии. А поскольку существовал запрос на новые идеи, то до поры до времени такой радикализм сходил с рук».

Питерцев Гайдар подключил сначала к рецензированию материалов – их к этому процессу допустили официально, после специального письма, в котором запрашивалось разрешение, а затем и к подготовке отдельных разделов докладов. Больше того, у ленинградцев и москвичей появился доступ к большему объему информации об экономике. Егор Гайдар вспоминал: «Указание Политбюро ЦК КПСС по тем временам было волшебным словом, открывавшим любые двери. А потому наши возможности получать реальную информацию о состоянии народного хозяйства и протекающих в нем процессов резко расширились».

Работа имела несколько итераций, что естественно, когда речь идет об общении с верхами. Одна из версий общеконцептуальной бумаги сохранилась в личном архиве Олега Ананьина, и по ней можно судить, как выглядели такого рода документы. Называлось все это вполне по-советски многоэтажно: «Материал научного секретариата научной секции Комиссии Политбюро ЦК КПСС по совершенствованию управления». А чтобы не было ощущения сотрясения основ, речь шла прежде всего о реформировании предприятий: «Основы концепции хозяйственного механизма функционирования производственных объединений (предприятий)». И вообще вся логика очень осторожных изменений шла именно через создание стимулов для предприятий. По сути, еще одна итерация косыгинской реформы плюс опыт соцстран. В этом документе было четыре раздела: «Закономерности экономики развитого социализма на современном этапе и цели перестройки (понятно, что самой горбачевской перестройки еще не было, а слово появилось, притом что оно явно заменяло запретное слово «реформа». – А. К.) хозяйственного механизма функционирования производственных объединений (предприятий)»; «Принципы организации и функционирования предприятий и производственных объединений»; «Основные элементы механизма функционирования…» (самое важное – использование фонда зарплаты, распределение прибыли, права предприятий в области ценообразования, взаимоотношения предприятий с органами управления); «Аппарат управления производственных объединений и предприятий».

Материал начинался с базовой концептуальной конструкции, где, конечно же, не было ничего антисоциалистического: «Современный этап совершенствования развитого социализма в СССР – это этап, на котором решается историческая задача соединения достижений научно-технической революции с преимуществами социалистической системы хозяйства. Главные черты этого процесса – интенсификация экономического роста и дальнейшее развитие социалистических производственных отношений».

Поневоле вспоминается шутка тех времен, скорее всего академического происхождения: как правильно писать – «развитой социализм» или «развитый» и, соответственно, «недоразвитой» или «недоразвитый»?

Одним из побочных продуктов работы на Комиссию стала совместная статья Гайдара, Ананьина, Герасимовича и специалиста по НЭПу Юрия Голанда «К разработке концепции совершенствования хозяйственного механизма» – в ней уже прямо упоминались отдельные рыночные механизмы и сферы их функционирования, то есть технология реформы. Статья была подготовлена в конце 1984-го и опубликована в первом номере «Сборника трудов ВНИИСИ» за 1985 год.

Голанд не был экономистом и, тем не менее, не случайно оказался в ряду соавторов. Окончив физфак МГУ, он работал в знаменитом Институте физических проблем, был ученым секретарем Научного совета по проблеме «Физика низких температур» и человеком чрезвычайно близким к Петру Капице, который поощрял его занятия историей, в том числе экономической. С 1970-х Голанд направлял в верха многочисленные записки о том, как улучшить состояние экономики, и, будучи в хороших отношениях с академиками-физиками, вышел на представителей других секций АН СССР, в частности, состоялось его знакомство с Гвишиани. В начале 1980-х благодаря контактам с Герасимовичем и Шаталиным он начал писать диссертацию в Институте системных исследований о хозрасчете на предприятиях, а потом работал по теме своей диссертации с командой, готовившей концептуальные бумаги для Комиссии Политбюро. Безусловно, главный его труд – фундаментальная монография о НЭПе «Дискуссии по экономической политике в годы денежной реформы 1921–1924 годов».

Диагностика в этой статье сочеталась с обсуждением разных вариантов того, что потом будут называть экономической политикой. Авторы указывали на исчерпание резервов экстенсивного роста (то есть за счет увеличения объема используемых ресурсов). Прямо говорилось о структурной несбалансированности, порождающей одновременно и дефицит, и затоваривание, об «инфляционном давлении», «избыточной занятости», отсутствии «четкой зависимости оплаты труда от результатов производственной деятельности». Содержалась в тексте и апология всеобъемлющей реформы: «Опыт показывает, что частные меры по совершенствованию хозяйственного механизма не позволяют решить указанные выше проблемы, обеспечить перевод экономики на интенсивный путь развития. Для этого необходима комплексная перестройка всей системы управления народным хозяйством (курсив мой. – А. К.)».

Ученые анализировали два полярных по своему содержанию сценария экономической политики: один – по сути сталинский, второй – рыночный. Причем рыночная система описывалась очень точно, в том числе такое ее свойство, как «максимально возможное ограничение централизованного вмешательства в функционирование рыночного механизма». Но при этом оба пути оценивались как «бесперспективные». Социалистическая собственность и план должны сохраниться, сугубо рыночная реформа «неосуществима», а «при ослаблении централизованного управления трудно поддерживать сбалансированность в экономике».

Базовые идеи советников Комиссии Политбюро состояли в том, чтобы, во-первых, «разгрузить органы хозяйственного руководства от решения частных, текущих проблем, от необходимости доводить и контролировать широкий круг детальных плановых показателей», во-вторых, «создавать и поддерживать такие общие условия хозяйствования», чтобы «заинтересовывать предприятия в выявлении внутренних резервов роста производства и выявлении его эффективности, что обеспечит поступление в систему управления достоверной информации». Главное в такой модели – «система экономических рычагов и нормативов».

Словом, никакого диссидентства, чистая прагматика с учетом понимания ограниченного коридора возможностей, очень осторожные формулировки в духе реформаторских идей 1960-х. Или даже 1930-х, когда Глеб Кржижановский боролся с плановым фетишизмом: все те же дискуссии о характере ценообразования и увеличении эффективности капиталовложений и работы предприятий. Еще в 1941 году Александр Бирман написал статью о хозрасчете в промышленности: «Никакой план не в состоянии учесть всего многообразия условий работы предприятия. Чтобы обеспечить выполнение государственного плана, необходимо расширить права хозяйственников».

Самым серьезным документом, вышедшим из научной секции Комиссии, как писал Гайдар в книге «Дни поражений и побед», стала 120-страничная «Концепция совершенствования хозяйственного механизма предприятия», подготовленная по заданию Рыжкова. Некоторые разделы в этом документе писали Васильев и Игнатьев. «Речь в названном документе, – отмечал Гайдар, – шла о достаточно осторожной экономической реформе, важнейшей предпосылкой которой было ужесточение финансовой и денежной политики. Предполагалось отказаться от директивных плановых заданий, ввести стимулы, связанные с прибылью, сохранить строгое нормативное регулирование заработной платы, постепенно либерализовать цены по мере стабилизации положения на отдельных рынках, осуществить осторожные меры по либерализации внешнеэкономической деятельности, создать рядом с государственным частнопредпринимательский и кооперативный секторы экономики. За основу многих предлагаемых решений были взяты наработки венгерской реформы 68-го года и ее последующих модификаций».

Но вот результат работы. 1985 год: «Джермен Гвишиани, вернувшийся от Рыжкова, подтвердил: политическое руководство страны не готово к столь радикальным преобразованиям… В отвратительном настроении заехал к отцу… под дождем поехал домой. Включил телевизор – выступление Горбачева на совещании по научно-техническому прогрессу. Во многом – наши слова, наши предложения, записки… идеологически область допустимых уступок явно расширяется».

А предыстория такова. Реформаторское крыло снова стало подталкивать партию к проведению пленума по научно-техническому прогрессу – очередная попытка с тех пор, как, по словам Горбачева, «впервые вопрос о проведении пленума по научно-техническому прогрессу был поставлен в речи Брежнева при вручении ордена Украине в 1973 году». В конце 1984-го на одной из спичрайтерских дач была высажена бригада для подготовки доклада на пленуме. Среди «писарей» были такие заметные академические и номенклатурные фигуры, как Вадим Медведев, Абел Аганбегян, Степан Ситарян, Аркадий Вольский. Медведев вспоминал: «К нам в Серебряный бор приехал Рыжков и, не скрывая своего огорчения, сообщил о принятом решении» – то есть об отмене пленума.

Поползли слухи. Из записей Анатолия Черняева от 7 января 1985 года: «Арбатов сообщил: отменен пленум по НТР, т. е. вопрос об НТР снят. То ли потому, что не хотят Горбачева в роли докладчика… то ли потому, что нечего сказать или невозможно сделать то, что будет сказано».

Произошло это во многом потому, что прочерненковская часть истеблишмента боялась усиления Горбачева, который и без того уже укреплял свои позиции: вел заседания Секретариата ЦК, иногда – Политбюро, выступил на идеологическом совещании в декабре 1984-го с основным докладом, что указывало на его серьезный политический вес, триумфально съездил в Великобританию, обаяв Маргарет Тэтчер.

Сказать на пленуме, как мы теперь понимаем, было что, только – рано. Вместо пленума в июне 1985 года прошло то самое совещание по НТП, которое упомянул в «Днях поражений и побед» Егора Гайдар. Однако все равно готовности к реализации стройной программы преобразований не было. Да и сама идея ускорения, «вздыбливания», мобилизации, которая стала лейтмотивом апрельского (1985 года) пленума, когда к власти пришел Горбачев, была далека от того, что писали молодые экономисты, чьи идеи не сводились к перенаправлению бюджетных средств на развитие машиностроения и ВПК (к чему ускорение в результате и свелось).

Подняв на дыбы Медного всадника, не озаботились пониманием того, куда, собственно, его конь опустит свои копыта. Всадник и его скакун так на время и застыли во вздыбленном состоянии.

С этого времени Гайдар сосредоточился на проблемах теории реформы в СССР, ее потенциальных контурах и сдерживающих факторах. Об этом его статьи, написанные в соавторстве в том числе со Станиславом Шаталиным – как раз в период, который закончился тем, что учитель и ученик перешли в созданный Александром Анчишкиным Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса (ИЭПНТП АН СССР).

Летом 1985 года Шаталин после долгого пребывания в статусе невыездного побывал в Великобритании, а вернувшись оттуда, снова вызвал к себе любимых учеников и попросил – в инициативном порядке на этот раз – написать бумагу о возможной концепции реформ. У Шаталина было достаточно связей, чтобы отправить такую записку наверх, но успеха эта попытка повлиять на руководство страны не имела.

Горбачевская эпоха вселила новые надежды, но главное, о чем уже в то время, на рубеже 1985–1986 годов, писал Гайдар, – это риск отказа от реформ. В статье «Хозяйственные реформы в социалистической экономике: некоторые дискуссионные вопросы», написанной вместе с Олегом Ананьиным и, вероятно, совпавшей по содержанию с запиской, посланной в верха по инициативе Шаталина, авторы предупреждали: «Радикальная трансформация форм и методов хозяйствования, перестройка всех взаимосвязанных элементов хозяйственного механизма связаны с риском утраты контроля за экономическим развитием… Это обуславливает привлекательность компромиссных, „осторожных“ вариантов перестройки хозяйственного механизма». В этой статье, опубликованной в начале 1986-го и все еще под брендом ВНИИСИ, Гайдар и Ананьин отмечали, что реформы лучше проводить «в условиях относительной сбалансированности экономики», но намекали на то, что, скорее всего, реализовывать их придется «в условиях несбалансированности», пытаясь одновременно ограничить возможный ущерб для населения.

Да, писали экономисты, реформы – этот риск, но история страны предъявляла примеры и более рискованных стратегий – это был завуалированный намек на сталинские методы хозяйствования. А вывод такой: «В сложившейся ситуации максимальный риск связан с отказом от перестройки действующей системы хозяйствования или проведения частных, паллиативных мер».

Вот к какому заключению пришел Егор Гайдар после неудачного опыта работы на Комиссию Политбюро. Но с этим риском ему придется столкнуться еще не раз – до того времени, когда он сам в 1991 году возьмет на себя другой риск – отказа от «частных, паллиативных мер» в реформировании экономики.

Неслучайным оказался и переход Гайдара в новый Институт Александра Анчишкина. Александр Иванович в то время имел заслуженную репутацию едва ли не самого блестящего экономиста, и с его именем связывались надежды на подготовку прагматичной программы реформ. Своего рода «полигоном» для апробации идей стала та самая Комплексная программа научно-технического прогресса, одним из организаторов работы над которой и был Анчишкин – по сути, под ее совершенствование и создавался Институт экономики и прогнозирования НТП, новое место работы Егора Гайдара.

Вторая пятилетка, 1986–1991

Звезда пленительная гласности

Ускорение – яркий политический лозунг и в то же время – грубая ошибка в экономической политике. По сути дела, все то, чем занимались передовые экономисты начиная с 1982 года, было отброшено. А вот всерьез о возможной реформе, а не просто «вздыбливании» руководство задумалось уже ближе к 1987 году. В статье «Российские реформы», написанной на английском языке, Гайдар отмечал: «…первыми же своими шагами горбачевское руководство подорвало фундамент финансовой стабильности, которая сохранялась в России с 1947 года: были введены налоги на алкоголь, и уровень государственных инвестиций вырос. Попытка повысить уровень инвестиций примерно втрое с 1985 по 1986 год привела к колоссальному финансовому дисбалансу. К 1987 году финансовая стабильность ушла в прошлое, дефицит бюджета вырос с 1 % ВВП почти до 7 %. Быстро росло денежное предложение, и на потребительском рынке это обернулось острым товарным дефицитом».

Политика ускорения обернулась масштабной инвестиционной накачкой, производством ради производства – экономические эксперименты с совершенствованием показателей предприятий оказались не нужны. Евгений Ясин писал: «И опять предприятиям приходилось заниматься уже порядком забытым делом – производить и сдавать на склад неукомплектованную продукцию, на которую нет заказов. Благодаря этим испытанным методам партийного руководства хозяйством ускорение все-таки было достигнуто. Темпы прироста промышленного производства в 1985–1986 гг. составили в среднем 4,4 % против 1–2 % за предыдущие два года, в сельском хозяйстве – 3 %. Цена – новая волна разбазаривания ресурсов».

В 1986 году упали цены на нефть. Начался процесс исчерпания ресурсов модели роста, основанной на получении нефтедолларов и их обильном расходовании. Затормозился нефтяной экспорт, после 1983 года стал падать его стоимостной объем. Перестала расти добыча. Советский Союз брал много товарных кредитов, стоимость их обслуживания неуклонно повышалась. В работе «Аномалии экономического роста», опубликованной в 1997 году, Гайдар писал: «К началу перестройки нарастание внешнего долга страны приобрело лавинообразный характер».

«Аномалии», этот сравнительно небольшой текст – размера брошюры или научной монографии, – наверное, был первой серьезной работой в постсоветской экономической науке об особенностях современного экономического роста в приложении к СССР, России и странам бывшего восточного блока. Но Гайдар анализировал проблему роста не только с точки зрения экономики – он увязывал экономику с политическими и социальными процессами.

Позднесоветский экстенсивный рост, основанный на нефтедолларах и кредитах, был неустойчивым и несбалансированным, таившим внутри себя неизбежный обвальный спад и финансовый кризис. Но он-то и завершил формирование советского урбанизированного и образованного среднего класса, который в перестройку стал основным двигателем политических перемен. Для того чтобы началась демократическая волна, достаточно было небольшого толчка – политическая либерализация была социально и экономически подготовлена. Спустя короткое время, писал Гайдар, «экономический кризис, рожденный сокращением нефтяных доходов, крахом стратегии экономического роста предшествующих двух десятилетий, придал этой волне дополнительную энергию. Лишенные силовой поддержки из Москвы, стали рушиться коммунистические режимы Восточной Европы».

В 1986 году лаборатория № 12 Всесоюзного НИИ системных исследований, который, кстати, годом раньше перешел из-под кураторства ГКНТ к Госплану СССР, распалась.

Работа на партийно-правительственную верхушку почти сразу стала раздражать Олега Ананьина. И он, несмотря на возражения Шаталина, ушел в Институт экономики, обратившись к Станиславу Сергеевичу с вопросом, на который у него не было ответа: «А вы можете гарантировать, что останетесь во ВНИИСИ надолго?» Для Гайдара завершился этап изучения опыта соцстран – пора было заниматься формированием концепции реформ в самом СССР, причем реформ более радикальных, чем предполагалось ранее.

Произошло и событие иного – личного – свойства. У жены Гайдара Ирины в 1985-м случился роман с заведующим лабораторией Владимиром Герасимовичем. Это была настоящая личная драма – разрушалась семья с двумя детьми. Ирина впоследствии вышла замуж за Владимира, но спустя несколько лет их брак распался. При этом Герасимович не то чтобы был другом Гайдара, но степень близости отношений была такова, что завлаб нередко бывал дома у старшего научного сотрудника и лучшего пера лаборатории. Драма стала еще и «общественной»: эта история сильно разозлила Станислава Шаталина, Герасимовича разбирали на партбюро, что, впрочем, ни семью, ни отношения в лаборатории не спасло. Работать вместе Гайдар и Герасимович, естественно, уже не могли. А тут еще и сам Станислав Сергеевич высказал намерение уйти к Анчишкину в новый Институт.

Егор переехал из Строгино, где жила молодая распадающаяся семья, в бабушкину квартиру на «Кировской». Лия Лазаревна еще была жива в то время. В 1986-м женой Гайдара стала Мария Стругацкая, лучшая подруга первой супруги Егора Ирины Мишиной: все они были частью детской дружеской компании в идиллическом подмосковном летнем Дунино – деревне по Рублево-Успенскому шоссе.

Короткий период работы Гайдара в Институте экономики и прогнозирования НТП был не слишком примечателен. Андрею Нечаеву, тогда еще толком не знакомому с Егором, запомнился его доклад в ИЭПНТП о Китае, точнее, одна фраза из него: «Китайские экономические реформы пролегли через площадь Тянаньмынь». Подход Гайдара показался Нечаеву новаторским: он изучал экономические предпосылки политических решений и политические предпосылки экономических шагов. Впрочем, к формированию своей команды внутри Института Егор относился серьезно и звал с собой множество своих коллег. Правда, в результате, как шутили его друзья, в ИЭПНТП Егор руководил группой, а «группа» состояла из одного Юрия Александровича Левады, известного социолога, годившегося Гайдару в отцы.

Вообще говоря, сам факт того, что гуманитарий и социолог существенную часть своей жизни – до основания Всесоюзного центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) – работал в экономических институтах, сначала ЦЭМИ, а потом ИЭПНТП, примечателен. Математические и управленческие проблемы имели гуманитарное измерение – во всех этих процессах присутствовал человек. Человек руководящий, принимающий решения, испытывающий на себе последствия этих решений. И при всей компьютерно-математической проективности работ экономистов тех лет и сдержанности в оценках и выводах это была сфера, где могли заниматься наукой ученые других специальностей и иного, не математического и не технического, склада.

Одну из самых интересных статей того глухого периода, «Проблемы экономической антропологии у К. Маркса», Юрий Левада опубликовал в 1983 году в «Сборнике трудов ВНИИСИ» – она как раз об экономических мотивах поведения человека. Экономика как антропология – этот подход был чрезвычайно важен. И Гайдар как человек гуманитарной, а не только экономической культуры это прекрасно понимал. Потому и общался с Юрием Александровичем, и пригласил его в свою группу в новый Институт на том этапе, когда нужно было думать о будущем, анализируя быстро меняющееся настоящее.

Не случайным оказалось и то, что Юрий Левада стал участником знакового экономического семинара молодых экономистов в августе – сентябре 1986 года в «Змеиной горке».

Разрозненные усилия московской и ленинградской команд нуждались в подведении итогов: к чему, собственно, пришли молодые экономисты после нескольких лет интенсивных обсуждений устройства экономики СССР и путей возможных реформ. Оставалось только найти механизм такого обобщения сделанного. Организационным мотором снова стала ленинградская часть команды.

Весной 1985-го на конференции в Наро-Фоминске Сергей Васильев познакомился с Борисом Ракитским, тем самым, к которому Гайдар когда-то едва не ушел в ЦЭМИ, и его женой Галиной, специалистом по трудовым отношениям. Классик пригласил молодых ленинградцев в подмосковную школу Гавриила Попова, который в то время уже не был деканом экономфака МГУ, но продолжал заведовать кафедрой управления. Попов, будущий первый мэр Москвы, впоследствии стал одним из главных ненавистников команды реформаторов, но в те годы делить ему с молодыми экономистами было нечего, да, может, и не знал, что его доклад о крестьянской реформе 1861 года в подмосковном Пушкино на так называемой «Гавриилиаде» в январе 1986 года слушали два ленинградца – Васильев и Чубайс.