Комендантский час

– Здравствуй, – ответил в тот же миг Александр.

– Иди сюда, Сашенька, милый, – послышался вдруг старушечий голос из угла комнаты.

Амалья еле улыбалась, расставив в стороны не распрямленные полностью руки, укутанные в шерстяной платок. Переминаясь, она то и дело будто прискакивала на кресле, но после возвращалась в исходную позицию.

Молодой человек подошел к женщине в годах и, прогнувшись в спине, навис над ней, вдыхая знакомый приторно-сладкий запах духов, перемешанный с ароматом табака. После письма матери, обличавшего старуху в лицемерии, жестокости, безраздумной строгости и равнодушии к бедам собственных детей, Александр не желал с ней общаться, однако, на виду соблюдал приличия.

Всего три страницы прояснили столько белых пятен в истории семьи, что Александр сначала и не знал, куда сбежать от столь несвоевременного откровения. Он, наконец, понял, почему дядя Богдан, будучи старшим из детей Амальи, сбежал из дома подальше от сумасшедшей женщины, раздавленной горем потери кормильца и нашедшей утешение в слепом повиновении самым строгим церковным порядкам. Когда-то, впрочем, Амалья не была рабыней собственного ригоризма, а была девушкой куда более свободных нравов. И её муж знал об этом. Однако именно в этом обстоятельстве молодая вдова позже и узрела корень своих проблем. Она считала, что это Бог наказал её, отняв молодого преуспевающего мужа, а потому нужно сделать всё, чтобы дети не выросли столь же порочными, как она. Желая отпрыскам лучшей доли, она держала их в черном теле, заставляя много работать, забыв о всяких удовольствиях. Нет более фанатичной веры, чем вера раскаявшегося грешника. И нет более жестокого тирана, чем женщина, безраздельно владеющая судьбами собственных детей.

После того, как Богдан нашёл свое место вдали от дома, о чем никому из родственников не сообщил, семью покинула Наталья, выданная насильно замуж, что так или иначе не помешало ей позднее искренне полюбить отца Александра и сделаться его счастливой избранницей. Связав себя узами брака, она стала свободнее, чем когда-либо. Последним в семье оставался Василий. Многие родственники Амальи отмечали, что мальчик «недалёк», хотя это было не совсем так: младший сын был вполне сообразителен, правда, касалось это весьма ограниченного круга вещей. Жестокость родительницы взрастила в нём скрытность, а она, в свою очередь, помогала утаивать и подкармливать многие желания, реализация которых была недоступна, пока Альшевская управляла семейными активами. Но Василий и понимал, что безграничная власть матушки не вечна. А потому оставался тихим, послушным и преданным. Ровно до тех пор, пока это было необходимо. Когда же крепкая женщина стала стареть, она вынужденно передала все дела сыну, который тут же разыскал старшего брата, сделав его распорядителем своего имущества в Сибири и за Уралом. Первым делом Василий принялся выстраивать имение. Ему осточертел городской дом Альшевских, он видел себя человеком, что вернёт роду былое величие, растраченное после смерти отца. И так оно и вышло. Сарганово расцвело. Старуха Амалья совсем отошла от дел, а Василий, предавшись бытию фанфарона, принялся играть роль хозяина жизни, что ему неплохо удавалось, пока не явилась смерть – истинная властительница человеческих судеб.

Обняв бабушку, Александр приметил её дневник, лежащий на соседнем столике. После он поднялся во весь рост и обратился лицом к публике, чей взор и так был направлен на юношу.

– Смерть моего дяди потрясла меня до глубины души, как, думаю, и всех вас. С прискорбием сообщаю, что несколько дней назад умерла моя мама, – сказал юноша, но на последнем слове его челюсть нервно содрогнулась, обнажив почти детское волнение.

– Боже мой, как же это так? – прикрыв лицо руками, заговорил Богдан.

– Какой ужас, упокой Господь её душу, – произнёс Ярослав.

Амалья же не почтила усопшую дочь ни единым словом, потупив взгляд в пол.

– Как это произошло? – спросил впечатлительный молодой человек, только что оправившийся от нервного обморока.

– Её погубила чахотка, она долго умирала, агонизируя перед смертью, – сказал честно Александр.

– Выходит, Господь не одарил её роскошью предсмертной безмятежности, – произнесла вдруг Амалья.

В зале повисло молчание. Но старший сын старухи уловил, о чем она говорит.

– Не представляю, какую мучительную смерть изберет Бог для тебя, карга, – сверля мать неистовым взглядом, бросил Богдан,

– Господа, я не хотел бы прерывать вашей…вашего разговора, но, позвольте, я ещё не закончил свой допрос. Госпожа Альшевская, будьте так любезны, проследуйте за мной наверх.

– Торопитесь куда-то? – спросил Богдан у полицейского.

– Все верно, кто-то изрубил семью в деревне кержаков, мне необходимо поспеть и туда. Помимо этого я бы хотел посетить Листопадское и опросить тамошних жителей, вдруг они поведают нечто интересное. Надеюсь, что история смерти Василия Альшевского вскоре проясниться.

Старуха без всякого труда поднялась на ноги и зашагала в сторону лестницы. Александр приметил, что в теле его бабушки, несмотря на кажущуюся хрупкость, все ещё теплится немало сил. Когда полицейский и Амалья покинули комнату, молодой человек сел напротив родственников.

– Дядя, когда вы приехали?

– Только сегодня. До этого я был в городе, решал дела, поскольку не хотел в такое время беспокоить Васю. Думал, что явлюсь на сам день рождения.

– Кем был этот полковник Седых?

– Так ты не в курсе? Близким другом Васи, – отвечал Богдан. – Они познакомились не далее нескольких лет назад, но быстро стали не разлей вода. Иногда вместе даже приезжали ко мне, в Сибирь, чтоб поохотится. Причем порой не брали меня с собой.

– У них было много совместных интересов: охота, баня, карты, – будто бы продолжал ответ дяди Ярослав. – Папа был сильно к нему привязан.

Когда Ярослав замолчал, внимание Александра переместилось с его голубых глаз на тонкие руки, обернутые белоснежной рубашкой. Левый рукав был почему-то немного задран, и офицер разглядел на запястье брата кусок зеленой татуировки, сделанной, очевидно, за границей и являющейся лишним свидетельством инфантильности сына покойного. Приметив взгляд Александра, Ярослав одернул рукав и махнул рукой в знак того, что позже обо всем расскажет.

– Надо же, и Вася, и Наташа. Что за напасть такая? – поражался дядя, поглядывая на пылающий оранжевым пламенем камин.

– Я был поражен не меньше вашего, – говорил Александр в ответ.

Он понимал, что ему необходимо всячески способствовать расследованию Венделя, ведь не исключено, что и смерть его матери была лишь частью какого-то плана. Но чьего плана? Александр уже уяснил, что история его семьи скрывает тёмные тайны, но неужели они не исчерпываются откровениями того злополучного письма?

Размышления юноши прервал дядя: « Не хочешь увидеть тело Василия»?

Вопрос вывел молодого человека из ступора.

– Надо все-таки проститься. Нехорошо вышло: ехал на день рождения – приехал на похороны.

Дядя поднялся с места, а вслед за ним поднялся и сын покойного.

– Ярик, ты посиди, а то ещё опять в обморок упадёшь, – сказал племяннику Богдан.

Бледный молодой человек, не проронив ни слова, вновь сел на диван. Вслед за толстяком поднялся и Александр.

– Так ты не бросил этой привычки? – шутя, спросил офицер своего брата.

– Падать в обморок? Нет, что ты. Это уже на всю жизнь.

Дядя вышел из зала и направился по коридору в главный корпус усадьбы. Поднявшись на второй этаж, он зашел в одну из комнат, где на двух сдвинутых вместе столах лежали прикрытые темной тканью тела покойных. Помимо этих столов, в комнате еще стояли шкафы, полки которых ломились от книг, и диванчик, на котором лежал кожаный саквояж, почему-то привлекший внимание юноши.

– А там что? – спросил он, указывая на закрытую сумку.

– Максим Иванович попросил ничего но трогать, но….

Богдан подошел к двери, выглянул из комнаты и, убедившись, что в коридоре пусто, нырнул к дивану. Отворив оба замка, он раскрыл саквояж, демонстрируя племяннику десятки бутылочек из зеленого полупрозрачного стекла, запечатанных маленькими пробками.

– Лауданум, – тихо констатировал толстяк.

Тут Александр сразу же припомнил, что его мать любила принимать настойки опиума от мигреней. Возможно, дурную привычку она переняла от своего старшего брата. Юноша вспоминал, что после выпитого лауданума его мать становилась невменяемо равнодушной ко всему вокруг, могла даже не отвечать на прямые вопросы, будто находясь в трансе. В большой разлад пришла ее память. Быть может, именно последний побочный эффект и толкал Наталью на употребление веществ, позволявших забыться.

– Зачем дяде Васе это все? – спросил офицер у Богдана.

– Кто знает? Этим снадобьем его снабжал Тимофей Сергеевич. Возможно, оно спасало моего брата от хандры, а может, и от отита.

– Отита? – спросил Александр, и его дядя, не проронив ни слова, подошел к составленным столам и приподнял край тряпки, прикрывавший лица покойных. Продемонстрировал племяннику два бледно-зеленых лица, одно из которых было обвито повязкой, призванной при жизни беречь воспаленное ухо, Богдан вернул край на место и перекрестился.

– Мне оставить тебя? – спросил толстяк у юноши, но тот отрицательно покачал головой: ему нечего было сказать бывшему хозяину дома, да и не любил он компаний мертвецов.

Родственники покинули комнату, спустились на первый этаж и вернулись в зал, где их ожидал Ярослав, обмахивающийся платком.

– Как же здесь жарко, кто распорядился так натопить? – спросил он, однако тут же услышал ответ своей бабушки, покидабщей комнату допроса.

– Не трогай камин! Свои порядки будешь учреждать в своем доме!