Спасатель. Жди меня, и я вернусь

4

Ноги в казенных тапочках почти беззвучно ступали по ковровой дорожке, что покрывала ступени ведущей на второй этаж лестницы. Человек крался, стараясь производить как можно меньше шума, освещая путь крошечным светодиодным фонариком – одним из тех, что стараниями трудолюбивых и многочисленных китайцев широко распространились по всему миру, став едва ли не более доступными, чем обычные электрические фонари. Лет двадцать назад, когда крадущийся по лестнице человек, как и храпевший (по его мнению) у себя в палате Медведь, находились на пике профессиональной активности, такой фонарик мог стать для любого из них неплохим подспорьем в работе. Он давал тонкий яркий луч, который почти не рассеивался и, недурно освещая все, на что падал, был практически незаметен со стороны. Вот где, в самом-то деле, он был двадцать лет назад?

Впрочем, то же самое можно было сказать о мобильных телефонах, цифровых фото-, видео- и аудиоустройствах, компьютерах и электронных носителях информации, способных вместить хоть всю Британскую энциклопедию и при этом легко помещающихся в кармане. С этими высокотехнологичными штучками-дрючками всегда так. Человек, почти всю свою сознательную жизнь бегавший на угол к телефону-автомату всякий раз, когда возникала необходимость позвонить, перестает понимать, как он обходился без мобильника, уже через неделю после того, как внук с барского плеча подарил ему свой морально устаревший «самсунг» с убитой батарейкой. А упомянутый внук, который только что не родился с мобилой в руке, цифровым плеером на шее и ноутбуком под мышкой, по прошествии энного количества лет тоже наверняка получит возможность со смесью восхищения и горечи воскликнуть: «Вот это вещь! Где ж она была в мои молодые годы?»

Справедливости ради следовало бы добавить, что поднимавшийся по лестнице человек, как и Медведь (он же Шмяк), не особенно переживал по поводу своей неспособности объять необъятное и поспеть за бурным развитием современных технологий. Он – вернее, она, потому что это была женщина, – так вот, она вовсе не спешила выйти в тираж и похоронить себя на какой-нибудь занюханной даче среди грядок с капустой, луком и каким-нибудь, не к ночи будь помянут, сельдереем. Старый конь борозды не портит, да и старость пока что была скорее призраком, маячащим на горизонте миражом, чем суровой реальностью с ломотой в суставах, скачками давления и проблемами с мочевым пузырем. Она была не старая, а зрелая и опытная, и маленький шпионский фонарик сейчас пришелся ей ко двору ничуть не меньше, чем двадцать лет назад.

Поднявшись на второй этаж, она из предосторожности погасила фонарик и немного постояла неподвижно, прислушиваясь. За дверью комнаты, расположенной слева от лестницы, кто-то тяжело, мучительно храпел, как будто и не спал вовсе, а умирал от приступа запущенной астмы. Она была здесь впервые, но подробный план здания надежно хранился в ее идеально, несмотря на поздний час, причесанной голове, и, даже не включая фонарь, она могла с уверенностью сказать: это не Медведь, его комната справа от лестницы, третья по счету от угла.

Первая дверь направо от лестницы вела в ординаторскую. Проходя мимо, женщина услышала внутри негромкие голоса и тихий, мягкий, как масло, зазывный женский смех. Когда-то она сама умела так смеяться, а при необходимости могла прибегнуть к этому старому как мир женскому оружию даже сейчас, в свои… Да нет уж, дудки; упоминать о том, сколько ей на самом деле лет, она избегала даже мысленно. Правда, в отличие от дурочки, которая в эту минуту обжималась в темной ординаторской с молодым врачом, она никогда не отдавала себя мужчинам бесплатно и без пользы для дела – ну, исключая разве что самые первые несколько раз, когда была еще совсем юна и не являлась частью Системы.

Медведь тоже был частью Системы, но теперь это осталось в прошлом. Затеяв свою собственную игру, он автоматически обрек себя на одиночество и бесславную гибель. Он пошел против Системы, и Система не осталась в долгу: теперь ОНА шла на него, воплощенная в хрупкой, рано начавшей седеть женщине в надетом поверх ночной сорочки темно-синем шелковом халате.

Палата, расположенная между ординаторской и занимаемым Медведем двенадцатым номером, пустовала. Найдя это весьма удобным, верная дочь Системы темным призраком заскользила дальше. У нее были чересчур худые, почти лишенные мускулатуры ноги, напоминавшие две кочерги или пару палок, вставленных в подол просторного халата. Она всегда стеснялась своих ног и, когда могла, носила брюки, но здесь и сейчас эти жалкие хворостинки служили ярким дополнительным штрихом к создаваемому образу.

Наконец она остановилась перед дверью двенадцатой палаты и прислушалась, затаив дыхание. В восьмом номере продолжали храпеть; из ординаторской снова послышался зазывный женский смешок, звякнуло стекло – не так, как звенят, соприкасаясь, бокалы, и не так, как звякает, легонько ударившись о край наполняемого фужера, горлышко бутылки, а так, как звенит потревоженная толчком посуда на случайно задетом столе. Этот звук означал, что флирт перешел в фазу активного физического контакта и что на ближайшие несколько минут о медицинском персонале можно смело забыть. Больше в темный коридор не проникало ни звука, если не считать чуть слышного журчания талой воды в водосточном желобе под крышей, доносившегося со стороны расположенного в конце коридора окна.

Убедившись, что все спокойно, посланница Системы опустила руку в карман халата и вынула оттуда универсальный ключ – отмычку, подходящую к замкам всех занимаемых пациентами палат. Чтобы находящиеся здесь на излечении богатенькие алкаши, наркоманы и психи при желании могли тешиться иллюзией уединения и притворяться, что обитают не в частной психушке, а в доме отдыха или отеле, им позволяли запираться в палатах. Но, поскольку это все-таки был не отель, а именно психушка, персонал должен был иметь свободный доступ в палаты – если понадобится, то и вопреки желанию постояльцев. Поэтому замки в дверях комнат, как в каком-нибудь американском отеле, открывались универсальной отмычкой, которая хранилась у сестры-хозяйки. Сегодня в конце дня, перед уходом домой, эта косолапая растяпа заходила к парализованной пациентке, чтобы сменить постельное белье, случайно (ну, разумеется, а как же еще – нарочно, что ли?) залитое клюквенным морсом. Чтобы перестелить постель, пациентку пришлось пересадить в кресло, и по ходу этой операции отмычка незаметно перекочевала из кармана белого медицинского халата в карман синего шелкового халата Анны Дмитриевны Веселовой. Раз-два, и готово, а завтра кто-нибудь найдет отмычку в коридоре первого этажа, где-нибудь у двери кладовой постельного белья, и толстозадая раззява получит нагоняй за халатное отношение к вверенным ей материальным ценностям. И поделом: не надо щелкать клювом.

Отмычка вошла в замочную скважину как по маслу, издав серию мягких, едва слышных щелчков. Запертый на два оборота замок открылся послушно, без малейшего сопротивления; повернув ручку, она бесшумно переступила порог.

Час расплаты настал. Медведю долго удавалось ускользать от возмездия, но теперь его время истекло. Пришло другое время – время собирать камни, отдавать долги и возвращать то, что было незаконно присвоено два десятка лет назад. Снова прислушавшись и не услышав ничего подозрительного, грозная тень в синем шелковом халате включила фонарик и бесшумно заскользила через маленькую прихожую в сторону спальни.

5

Ей пришлось остановиться, когда в тишине погруженного в темноту помещения послышался знакомый маслянистый щелчок взведенного курка и хриплый голос, дыша парами неусвоенного алкоголя, негромко произнес:

– Все-таки я не обознался. Явилась, старая сука!

– Ты тоже не молодеешь, – не оборачиваясь, сказала она. Тонкий луч фонарика упирался в кровать, на которой лежала сооруженная из одеяла примитивная кукла. – Надеюсь, у тебя хватит ума и самообладания не спустить курок. Перебудишь весь пансионат.

– Ну и что? – возразил Медведь, и по голосу чувствовалось, что он ухмыляется. – Пусть бы насладились зрелищем твоего чудесного исцеления. Какая была бы реклама для этой богадельни! Слепые прозревают, безногие начинают бегать по лестницам… А все целебный подмосковный воздух, хвойные ванны и консультации знающих специалистов!

Ствол пистолета коснулся ее затылка, аккуратно, почти нежно раздвинув пышную, уложенную волосок к волоску прическу.

– Какой сюрприз, – куражась, потому что свято верил в силу оружия и в свои собственные силы, продолжал Медведь. – Будь ты помоложе, я бы с удовольствием воспользовался ситуацией.

– Ты бы обязательно попытался ею воспользоваться, если бы еще был на это способен, – не осталась в долгу она.

– Врешь, старая швабра, дело не во мне, – как и следовало ожидать, слегка осатанел он. – Просто я лучше сделаю это с подкладным судном, чем с тобой, тощая ящерица!

– Хватит, – кладя конец беспредметному спору, сказала она. Луч фонарика по-прежнему освещал пустую кровать, пистолетный ствол твердо упирался в затылок; карман халата и то, что в нем лежало, были недосягаемы, потому что руки приходилось держать на виду: в таких ситуациях Медведь не любил шутить, не признавал полумер и действительно мог, наплевав на возможные последствия, нажать на спусковой крючок при малейшем намеке на сопротивление. – Хватит, Медведь. Игра сделана, ставок больше нет. Ты долго бегал, но, сколь веревочке ни виться… Ты ведь сам понимаешь: теперь, когда мы тебя нашли, снова убежать не удастся.

– А я попробую, – сказал он. – Терять-то все равно нечего!

– Ну, почему же, – возразила она. – Я уполномочена передать, что при разумном поведении ты имеешь все шансы сохранить жизнь. Просто отдай то, что тебе не принадлежит, и можешь спокойно коптить небо дальше.

– Пой, ласточка, пой, – недоверчиво ухмыльнулся он. – Кому ты это рассказываешь? И потом, у меня нет ничего, что не принадлежало бы мне по праву. Ничего такого, по крайней мере, на что у тебя было бы больше прав, чем у меня.

– Речь не обо мне, – сказала она.

– Правда? А о ком же?

– Не валяй дурака, ты отлично знаешь ответ. Система! Эта вещь принадлежит ей, и бегать от нее бесполезно.

– Опомнись, старая ты дура! – воззвал Медведь. – Какая Система?! Твоей Системы давным-давно не существует! Банда кретинов… Выдумали дурацкое словечко «Система» и молятся на него, как на чудотворную икону. А оно давно ни черта не означает. Если вообще когда-нибудь означало…

– Ты кого сейчас пытаешься убедить – себя или меня? – иронически поинтересовалась она. – Это в обоих случаях бесполезно. Мы оба знаем, что Система была всегда и всегда будет. Люди и названия меняются, империи проходят, а Система остается. Она – мозг и нервы любого государства, и поэтому ни одно государство не может без нее обойтись. И не было случая, когда одиночка сумел одолеть или хотя бы обмануть Систему, будь он хоть семи пядей во лбу. А у тебя столько не наберется, даже если мерить лоб от бровей до загривка. Думаешь, ты двадцать лет бегал от нас и оставался в живых только потому, что такой умный и ловкий? Не обольщайся! Просто до тебя не доходили руки, да и нужды не было. Теперь нужда появилась, руки дошли, и – вот он ты, вот она я, и никуда ты, голубчик, теперь от нас не денешься.

– Это мы еще поглядим, – тяжело, с присвистом дыша, пообещал Медведь, явно впечатленный этой холодной, полной снисходительного презрения речью. – А ну, вперед! Пошла, пошла. Туда, к кровати. Ишь, чего захотели – отдай! А кто вы такие, чтоб я вам такие подарки делал? Ну, кто?! Да никто, вот кто. Эта штука многими жизнями оплачена. Все они там лежат, ребятушки мои. Из одного котелка хлебали, сто раз под пули вместе ходили… Всех вот этой рукой положил! Думаешь, на тебя она не поднимется? Да легко! Раздавлю, как вошь, и никакая Система тебе, старой шалаве, не поможет. Подушку дай, – потребовал он. – В одном ты права: зачем шуметь, когда можно все сделать тихо?

Женщина наклонилась, чтобы взять подушку, которую ее собеседник, похоже, вознамерился использовать в качестве глушителя. Он был прав, полагая, что обещание оставить его в живых – всего-навсего уловка. Тот, кто бросил вызов Системе, будет физически уничтожен – вот именно, раздавлен, как вошь. Он это превосходно знал, потому и сказал, что терять ему нечего. Женщине, в отличие от него, было что терять, и она не горела желанием стать случайной, бесцельной жертвой этого загнанного в угол, обреченного неудачника. Поэтому, наклонившись вперед, в результате чего затылок наконец перестал ощущать давление приставленного к нему ствола, она погасила фонарик и в мгновенно наступившей темноте, резко обернувшись, сильно ударила левым предплечьем по запястью сжимавшей пистолет руки.

Послышавшийся из дальнего угла глухой звук падения на ковер чего-то тяжелого возвестил, что маневр удался. Она прошла отменную боевую подготовку и бог весть сколько курсов переподготовки, такие фокусы всегда отменно ей удавались. Но противник тоже был не лыком шит и дал это понять, мощным ударом сбив ее с ног. Возможно, она сумела бы сгруппироваться и устоять, но край матраса предательски ударил ее под колени, и она упала поперек кровати, ударившись затылком о стену.

Медведь навалился сверху, воняя табачищем и перегаром. Он был тяжелый и сильный, как самый настоящий медведь, и теперь, когда эффект неожиданности был потерян, все преимущества оказались на его стороне. Пружинный матрас затрещал под тяжестью двух отчаянно борющихся тел. Случайный свидетель этой сцены мог бы принять ее за попытку изнасилования, тем более отвратительную, что и насильнику, и его жертве уже давно перевалило за пятьдесят. Но случайных свидетелей тут не было и не могло быть, а значит, не было и головы, в которую могло бы прийти это глупое сравнение. Мужчина и женщина, в молчании барахтавшиеся на кровати, боролись за жизнь, точно зная, что живым отсюда может уйти только один из них.

Почувствовав, как пахнущие табаком, твердые, будто деревянные, пальцы противника подбираются к ее горлу, женщина изо всех сил уперла подбородок в грудь. Одновременно она попыталась нанести удар ногой в пах, но промахнулась. В следующее мгновение пятерня мужчины, легко преодолев сопротивление и едва не сломав ей при этом челюсть, сомкнулась на шее, мертвой хваткой сдавив гортань.

– Ну вот и все, – прохрипел Медведь. – Потерпи, касатка, это недолго. Твоя правда, шуметь незачем. Мы по-тихому, без пистолета обойдемся.

Женщина отчаянно сопротивлялась, но мужчина был намного сильнее. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание из-за нехватки воздуха, она мертвеющей рукой нащупала карман распахнувшегося халата. Испуг, который она при этом испытала, на мгновение заставил потускнеть даже страх смерти: в кармане было пусто. Ладонь лихорадочно зашарила по смятой, развороченной постели и наконец, когда женщина уже почти смирилась с неизбежным, нащупала среди складок пододеяльника гладкий пластиковый цилиндр толщиной с указательный палец.

– Все, все, не брыкайся, – приговаривал Медведь. – Привет Сис… Ах ты сука! – изумленно воскликнул он, почувствовав, как в напряженные мышцы шеи вонзилась тонкая игла шприца.

6

Было, наверное, около трех часов ночи. Дежурный доктор Васильев мирно посапывал на диване в ординаторской, отвернув к спинке умиротворенное, уже нуждающееся в бритье лицо. Утомленная и одновременно взбудораженная его ласками сиделка Ирочка лежала рядом, положив голову ему на плечо, и сквозь полудрему обдумывала проблему, казавшуюся ей по-настоящему серьезной: как же она утром покажется людям? Макияж-то тю-тю, электричества нет и до утра, скорее всего, не будет, а в темноте, на ощупь, не очень-то накрасишься…

Она вздрогнула, услышав резкий, отрывистый стук, раздавшийся, как показалось, в одной из палат здесь, на втором этаже. Звук был такой, словно уронили что-то твердое, тяжелое, например опрокинули стул. Или свалились во сне с кровати и ударились головой о деревянный пол…

Последняя мысль мигом прогнала подступающий сон. Ирочка была не семи пядей во лбу, но в меру добрая и относилась к пациентам, как мать родная, – в основном потому, что ей за это хорошо платили и всегда существовала реальная возможность получить солидные чаевые. В такой меркантильности не было ничего зазорного: профессия – это то, что тебя кормит, а не то, что ты делаешь через силу, из принципа и во имя каких-то бестелесных, хотя и высоких идеалов. И, если ты работаешь хорошо, отдача должна быть соответствующая. Иначе – какой смысл?..

Включившееся воображение немедленно принялось рисовать картины, одна страшнее другой: рассеченный лоб или, хуже того, висок, темнота, паника, кровь, агония, смерть… И все это – в ее, Ирочкино, дежурство! Почти наверняка все было далеко не так страшно. Просто кто-то из пациентов проснулся – скажем, по малой нужде, – пощелкал выключателем ночника, обнаружил, что света нет, и, бредя в потемках через комнату в направлении санузла, ненароком опрокинул стул. Скорее всего, именно так и было. А что, если нет?

Осторожно, чтобы не потревожить сон доктора Васильева, Ирочка выскользнула из его объятий, бесшумно поднялась и, на ходу оправляя халатик, на цыпочках двинулась к выходу. Ординаторская была слабо освещена мигающим, готовым вот-вот угаснуть синеватым огоньком спиртовки. Прихватив со стола мобильный телефон и включив подсветку, сиделка вышла в коридор.

Здесь, на втором этаже, сейчас находилось всего два пациента – в восьмом и двенадцатом номерах. Из восьмого, как и раньше, доносился похожий на рокот мощного дизельного мотора храп звезды российского кинематографа, служивший верным признаком того, что звезда в полном порядке – разумеется, настолько, насколько вообще может быть в порядке немолодой мужчина, который всю жизнь жег свечу с двух концов, предаваясь всевозможным порокам и излишествам. Бесшумно ступая по ковровой дорожке обутыми в мягкие тапочки на резиновой подошве ногами, Ирочка подошла к двери двенадцатого номера и прислушалась.

Внутри происходила какая-то непонятная возня. За дверью слышались шорохи, шаги, тихие скрипы и постукивания, словно обитатель палаты искал в потемках оброненную монету или затеял посреди ночи генеральную уборку. Точно зная, что живущий в двенадцатом номере психопат не жалует медицинский персонал, а женщин вообще не переносит, Ирочка тем не менее сочла своим долгом постучать в дверь.

В палате мгновенно воцарилась мертвая тишина. Сиделка снова постучала и негромко спросила:

– Простите, с вами все в порядке?

При этом она попыталась открыть дверь, но та была заперта. Снова постучав, Ирочка приблизила ухо к дверному полотну и испуганно отпрянула, когда изнутри в дверь запустили чем-то стеклянным – не то стаканом, не то чашкой. Ударившись о филенку, этот предмет с треском разлетелся вдребезги. Намек был более чем понятен: пациент хотел, чтобы его оставили в покое. Ирочка подумала, не разбудить ли Олега Борисовича (а вдруг это приступ буйства, во время которого больной может себе навредить?), но из палаты послышался характерный скрип пружинного матраса, за которым последовал длинный, протяжный зевок.

Немного подумав, Ирочка решила, что для нее самой в данной ситуации лучше всего успокоиться и считать, что и тут все в порядке. Связываться с чокнутым женоненавистником из двенадцатой палаты не хотелось, тем более что он явно пребывал в добром здравии – хотя, как обычно, далеко не в самом добром расположении духа. И пусть его, а то, того и гляди, всех больных перебудит. Тут все с нервами, все за большие деньги, и каждый за неурочную ночную побудку может закатить такой скандал, что о-го-го. Ну его, словом. Мало ли что могло примерещиться психически неуравновешенному человеку спросонья, в темноте! Скорее всего, он шарил по комнате в поисках таблеток снотворного – не мог найти, раздражился, а потом нашел, принял и лег. Стоит ли из-за этого мелкого происшествия, которое, если подумать, и происшествием-то не назовешь, беспокоить доктора? Еще немного постояв под дверью и больше ничего не услышав, Ирочка вернулась в ординаторскую.