Спасатель. Жди меня, и я вернусь

– Какая муха тебя сегодня укусила? – изумилась Изольда. – Зачем же, ничего не зная о человеке, говорить о нем гадости?

– Я же просто спросил! – запротестовал Женька. – И никакие не гадости, здесь у половины пациентов в историях болезни еще и не такое написано…

– Ничего такого в ее истории не написано, – сказала Изольда. – Просто жизнь у нее нелегкая, вот нервишки и подрастрепались. Никакой патологии, всего лишь маленький нервный срыв. Подлечится, отдохнет и будет как новенькая. А ты, прежде чем диагнозы ставить, выучись сперва – школу окончи, потом медицинский, интернатуру…

– Магистратуру, аспирантуру, кандидатуру-профессуру… – нараспев затянул Женька, потихонечку трогаясь в путь в обход Изольды. – Я в народные целители пойду, туда без диплома принимают!

– Ступай уже, шарлатан! – снова рассмеялась Изольда Вениаминовна. – Беги, пока я тебе на диплом, из которого ноги растут, красную печать не поставила!

И сделала вид, что собирается шлепнуть Женьку по упомянутому месту. Хихикнув, Женька резво подобрал зад и ускорил шаг.

Ближе к вечеру, покончив с делами, которых сегодня оказалось немало, он поднялся на второй этаж и, остановившись перед дверью занимаемого Шмяком двенадцатого номера, бодро простучал по филенке условный сигнал – два тире, три точки – семерку.

– Кто? – спросил из-за двери Шмяк.

– Конь в пальто, – ответил Женька.

На языке его одноклассников это называлось «борзануть». Пароль в этот раз был «Вихри враждебные», отзыв – «Повеют и перестанут», но Женьке все эти шпионские страсти как-то вдруг надоели, и он решил, что настало время уведомить об этом Шмяка.

И, как ни странно, Шмяк превосходно все понял.

Замок дважды мягко щелкнул, дверь отворилась, и Шмяк впустил Женьку в комнату, вопреки обыкновению даже не попытавшись высунуться в коридор и осмотреться.

Продолжая ломать устоявшиеся традиции, он сам забрал у Женьки поднос со своим ужином и лично поставил его на стол. К немалому удивлению Соколкина, он был трезв – пускай не как стеклышко, но все-таки трезв, а не пьян в стельку, как можно было ожидать.

– Жрать хочешь? – деловито спросил он.

– Нет, – так же деловито ответил Женька.

Это была правда. Последние два часа он провел на кухне, по просьбе тети Тани помогая ей с посудой и чисткой картошки, и по ходу дела наелся так, что почти всерьез побаивался лопнуть.

– Тогда докладывай, – усаживаясь за стол и вооружаясь вилкой, потребовал Шмяк.

– Веселова Анна Дмитриевна, пятьдесят четыре года, номер четыре, – отбарабанил Женька. – Диагноз – легкое нервное расстройство на почве житейских неудобств, связанных с инвалидностью.

– Дай-то бог, – не совсем понятно отреагировал на его доклад Шмяк, с хрустом уминая салат. – А скажи-ка, Иваныч, – продолжил он после небольшой паузы, – можно ли засунуть в компьютер фотографию человека и выяснить, как он выглядел двадцать лет назад?

– Можно, – сказал Женька. Удивляться и строить предположения он уже устал и просто действовал по ситуации – слушал, смотрел и отвечал на поступающие вопросы, даже не пытаясь понять, с какой целью их ему задают. – Только комп должен быть нормальный, не чета тем дровам, что стоят у Семена Тихоновича в кабинете. И еще нужна специальная программа. Купить ее почти наверняка можно, но поискать придется. А что?

– Ничего, – махнул вилкой Шмяк. – Забудь. Ерунда это все. Скорее всего, я просто обознался.

– Вы знакомы, что ли?

– Забудь, – повторил Шмяк. – Говорю же, обознался.

Он оттолкнул тарелку, положил вилку, встал и, подойдя к комоду, вынул из верхнего ящика большой почтовый конверт из плотной бледно-желтой бумаги.

– Возьми, – сказал он, протягивая конверт Женьке. – Пускай до моей выписки у тебя побудет. А если что…

– Что «если что»? – не дождавшись продолжения, спросил Женька.

Шмяк со скрежетом потер щетинистый подбородок, пребывая в явном затруднении.

– Когда «если что» случится, ты это заметишь и поймешь, – сказал он.

– И что тогда?

– Конверт возьми, – сказал Шмяк и почти силой впихнул конверт Женьке в руки. По ощущению конверт был почти пустой; если в нем что-то и было, то это «что-то» размерами не превосходило сложенный вдвое лист писчей бумаги. Конверт был заклеен, а поперек клапана белела полоска бумаги, на которой виднелась чья-то витиеватая роспись. – Что тогда, что тогда… Сам сообразишь!

Он вернулся за стол, оставив слегка оторопевшего Женьку стоять посреди комнаты с конвертом в руках, взял вилку, но тут же с лязгом швырнул ее обратно.

– Ты пойми, Иваныч, – развернувшись к Женьке всем корпусом, почти просительно сказал он, – это по-настоящему важно. И ты, ежели что, действуй по обстановке. Не как сопливый пацан действуй, не как сын бездомной уборщицы – извини, конечно, но из песни слова не выкинешь, – а как взрослый, серьезный мужик.

– Гм, – сказал Женька.

– Только так, и не иначе, – серьезно сказал Шмяк. – И без никаких «гм». Понимаю, это нелегко. Но вот я тебя сейчас подучу. Просто представь, что ты – это не ты, а герой какой-нибудь книжки с приключениями. Или, скажем, одной из статей твоего Спасателя. И действуй соответственно. Как будто это не ты, а он. А ты сидишь дома на мягком диване, читаешь про него и восхищаешься: вот это парень! Вот жжет!

«Совсем свихнулся», – подумал Женька.

– Вам бы выспаться, – сказал он вслух, – отдохнуть…

– Да, пожалуй, не помешает, – неожиданно легко согласился Шмяк. – Ты иди, Иваныч. Я поем и лягу. А поднос в коридор выставлю, потом заберешь. Лады? Только без обид!

– Какие могут быть обиды? – пожал плечами Женька. – Приятного аппетита. И спокойной ночи.

Он направился к двери, но его остановил неожиданно резкий окрик Шмяка:

– Стоять, боец!

Женька замер на полушаге и осторожно обернулся.

– Конверт спрячь, – нормальным голосом сказал Шмяк.

Женька затолкал конверт за пазуху и вышел, чувствуя, как он покалывает кожу твердыми уголками. Очутившись в пустом, ярко освещенном коридоре, он услышал, как за спиной дважды клацнул запираемый дверной замок. Покосившись на укрепленную под потолком видеокамеру, Женька Соколкин одернул свитер и заторопился к лестнице: за всеми своими делами он до сих пор не сделал алгебру, а завтра ожидалась контрольная.

6

В большой, чтобы не сказать огромной, гостиной жарко горел камин. Пляшущие в его закопченной пасти языки пламени, как в зеркале, отражались в натертом до блеска паркете. За стеклянной стеной дремал под толстым снеговым одеялом идеально ухоженный вишневый сад, и, глянув в ту сторону, Андрей подумал, что в пору цветения вид из окна, должно быть, открывается просто потрясающий. Мягкая мебель с белоснежной обивкой манила в свои объятия, суля райскую усладу тощему журналистскому седалищу, в углу солидно и неторопливо тикали старинные напольные часы в резном футляре красного дерева, и размеренно качающийся за толстым граненым стеклом, надраенный до солнечного блеска бронзовый маятник коротко посверкивал, отражая огонь камина. Все здесь дышало покоем и устоявшимся, привычным, незыблемым достатком, наводя на мысль, что если свободного журналиста Липского и собираются мордовать, то происходить это будет не здесь и не сейчас. Кому, в самом деле, охота оттирать кровавые сопли с белых кресел и мозаичного паркета из ценных пород дерева?

На низком стеклянном столике красовался натюрморт, состоявший из хрустального графина с жидкостью, цветом напоминающей слабо заваренный чай, но явно таковым не являвшейся, двух хрустальных же стаканов, открытой коробки с тонкими сигарами, настольной зажигалки в виде Эйфелевой башни и бронзовой пепельницы. Перед уходом русоволосый супостат с газовым баллончиком в кармане и чужим ноутбуком под мышкой предложил угощаться и вообще чувствовать себя как дома, но Андрей не спешил: сначала надо было хоть немного успокоиться, собраться с мыслями и разобраться в обстановке. Уж если наносить массированный удар по легким и печени, так надо хотя бы получить от этого удовольствие, а в своем теперешнем состоянии Андрей вряд ли мог ощутить и по достоинству оценить вкус предложенной элитной выпивки и табака.

По комнате, заставив Андрея вздрогнуть, прокатился густой, басовитый медный удар.

– А, чтоб тебя! – покосившись на часы, пробормотал Липский.

Витые черные стрелки на бронзовом циферблате показывали половину пятого. Снаружи начинало смеркаться. Подойдя к камину, Андрей достал сигареты и выкурил одну, задумчиво глядя в огонь. Часы продолжали неторопливо тикать, отсчитывая бесцельно уходящие в небытие мгновения его жизни. Липский выбросил в камин коротенький окурок, подошел к стоящему посреди комнаты белому концертному роялю, поднял крышку и, тыкая указательным пальцем в клавиши, с запинкой проиграл куплет «Чижика-пыжика». Рояль оказался основательно расстроенным, что немного сгладило кощунственность его поступка. Присев, он попытался наиграть «Амурские волны», сбился, начал с первого такта и снова сбился на том же самом месте.

– Ля-минор, – негромко произнес у него за спиной незнакомый мужской голос. – Ля, а не ре.