Атаман. Черная месса

Следование «образу» не переходило разумных границ. «Ельцин» с «Горбачевым» не думали ссориться. «Гитлер» не пытался проповедовать человеконенавистнические идеи – пил чай и нахваливал пирог с яблоками. В отличие от «брежневских» бровей его косая челка была подлинной.

«В самом деле шоу уродов, – думал про себя Олег. – Зачем я здесь? Что у меня общего с этими больными на голову людьми?»

Тем временем толстенькую «Аллу Борисовну» уговорили спеть. Встав у доски, она надула губки бантиком и прижала друг к другу коленки. Включили караоке, и «дива» запела, безбожно фальшивя.

«И ведь все сейчас будут аплодировать. Понятно, почему этим уродам так нравится встречаться. Ведь только они сами и принимают друг друга всерьез, остальные смотрят на них как на шутов гороховых».

– Сообразим насчет гадости? – вдруг просипел ему кто-то на ухо – Хоть за рубли, да за свои.

«Высоцкий, – понял Олег. – Будет говорить одними цитатами».

– А то здесь поют такими злыми голосами, – «Володя» быстро подтвердил предположение.

«Пора убраться, – решил Олег. – Еще перекинется эта зараза общего помешательства».

– Как к вам, извините, обращаться? – спросила через стол молоденькая «Бритни Спирс» с тяжелым подбородком.

– Петр Алексеевич.

Кириллов не хотел называть реальное свое имя, собирался назвать любое, первым пришедшее на ум. Но первыми на ум пришли имя и отчество генерала Крайнева.

Глава одиннадцатая

Кириллов так и не стал ни с кем завязывать контакта, делиться своими проблемами. От встречи с Максом и похода на тусовку тем не менее был свой толк. Он раз и навсегда понял, что не чета тем двойникам. Случай его особый и не подходит ни под какую закономерность.

Ни один из увиденных двойников не отличался таким сходством с прототипом, которое объединяло программиста и казачьего генерала. Здесь только нос, там подбородок, у третьего прищур глаз. Но в общем и целом никто не тянул даже на карикатуру.

Вернувшись домой, Кириллов еще раз встал перед зеркалом в ванной, держа обеими руками на груди портрет человека с твердым взглядом и старомодными, закрученными кверху усами.

Удивительно. Он не сшил себе подобие мундира, не пытается имитировать осанку. Не лезет из кожи вон, как все эти уроды. А сходства неизмеримо больше, чем у них.

Кириллов вернулся к работе, убедив себя не мучиться больше метафизическими вопросами о причинах и следствиях. Он по-прежнему проводил большую часть дня за компьютером, но кое- что в его жизни изменилось. Без особого усилия он приучил себя вставать и ложиться по расписанию. Не понадобился даже будильник – утром глаза открывались минута в минуту, будто пружина выталкивала его из постели.

Раньше по утрам веки не разлеплялись. Он валялся как труп, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом кое-как выползал опорожнить мочевой пузырь. В голове клочьями висел туман, во рту ощущался отвратительный привкус. Он взбадривал себя с помощью кофе и хватался за «комп» как за спасительный якорь. Ибо за пределами работы не мог найти другого смысла для нового дня.

Теперь он отправлялся рано утром на пробежку. По возвращении отжимался, делал растяжки для рук и ног. Вставал под контрастный душ, завтракал овсяной кашей, заправляя ее изюмом с черносливом. Никаких сигарет, никакого кофе с утра.

Он вообще бросил курить в квартире, выходил для этого на балкон или на лестничную площадку. Воздух в проветриваемой комнате был настолько чистым, насколько он вообще мог быть таковым в Москве.

Завел себе двух женщин по соседству – одна приходила к нему, к другой он отправлялся сам. С самого начала упорядочил отношения с обеими. Встреча раз в неделю, в определенный день и час. Никакой выпивки, минимум болтовни. Ни возлияний, ни излияний. Здоровый, энергичный секс, не отягощенный ничем другим.

Потихоньку собирал материалы о Крайневе. Заказывал ксерокопии статей или отдельных страниц из толстых томов. Одни называли генерала предателем и пособником врага. Другие говорили о переоценке ценностей: в конце концов, белый террор стал ответом на красный, начатый зверским убийством императорской семьи, расстрелами священников, захватами заложников по принципу социального происхождения.

Раньше Кириллов слабо интересовался историей, теперь она казалась ему более жизненной, чем сама жизнь вокруг. В теперешней суете все было стерто и неопределенно, как во сне. Тогда люди знали, за что бились, и бились насмерть.

«Незаурядный полководец…, – писали о Крайневе. – Человек, который честно и до конца боролся за свою идею… Нельзя обвинить его в предательстве – он никогда, ни одной минуты не признавал Советскую власть и боролся с ней всеми силами. Он считал ее царством Хама, растоптавшего подлинную Россию…»

* * *

…Конь щипал прошлогоднюю траву, проглядывающую местами из-под снега. Генерал остановился недалеко от железнодорожной насыпи, где на прошлой неделе партизаны пустили под откос немецкий эшелон. Впереди слева виднелся городок – двускатные крыши и покосившийся крест на костеле. Над парными башенками костела тучей кружилось воронье.

Мимо тянулись казаки со «шмайссерами» наперевес. Возвращались пешком после прочесывания леса – грязные, усталые, мрачные. Партизан не обнаружили. Единственный плюс: не прибавилось ни раненых, ни убитых.

За несколько метров до опущенной к земле морды генеральского коня каждый из них переходил на строевой шаг и отдавал Крайневу честь. Бойцы шли длинной вереницей, и всадник терпеливо продолжал держать правую ладонь у виска, где серебристые коротко подстриженные волосы переходили в серебристый курпей кабардинской папахи.

Последний месяц казаки не воевали в седле. Попробуй повоюй таким макаром против партизан. В лесу всаднику не разогнаться. Зато мишень из него отличная, одно удовольствие целиться!

Казаки постепенно превращались в пехоту, в пластунов, и это всех бесило. Бесило и другое: немецкое командование никак не решалось допустить их на фронт, к настоящим битвам. Коммунисты наступали, положение неуклонно ухудшалось, а казачьи части упрямо продолжали использовать для карательных акций и облав.

Конечно, партизаны тоже сила, способная попортить много крови. Дрались с ними и в Югославии, здорово потрепали титовцев при Сисаке и Баня-Луке. Да и здесь приходилось иногда попотеть. Но казаки жаждали другой войны – рысью в атаку, с шашками наголо. На пулеметы, на колючую проволоку, сквозь минные поля. Лишь бы против регулярных частей – когда сшибка лоб в лоб, когда можно рубить сплеча.

Ведь не к титовцам у казаков счет, не к белорусским «лесным братьям». Главный счет к коммунистам – у каждого свой, личный. К той самой Красной Армии, к тем комиссарам, кто расказачивал Кубань и Дон.

Крайнев понимал настроение своих людей, иначе кто бы выбрал его атаманом в Гражданскую, кто переизбрал бы сейчас? Он думал так же, как они, только знал гораздо больше. Знал, что Гиммлер, как фанатичный расист, не допускает даже мысли о возрождении казачества как полноправного союзника.

Скольких трудов стоило фон Паннвицу и Кес- трингу, Цейтцлеру и фон Клейсту пробить в сентябре сорок второго «добро» на формирование крупных добровольческих частей в казачьих областях. Уже тогда дальновидные люди в германском генштабе понимали, насколько тяжелой и продолжительной будет война с Советами. В такой битве нельзя пренебрегать ни одним штыком, ни одной саблей.

Но политика немцев по-прежнему оставалась половинчатой. Чего они боятся? Перебежчиков на другую линию фронта? Неужели они так плохо знают сталинский режим? Советская власть объявила предателями поголовно всех военнопленных, даже тех, кто попал в плен из-за ранения. Что тогда ждет казаков, воевавших с оружием в руках против «власти рабочих и крестьян»? Братские объятия?