Спецназовец. Шальная пуля

– Нет, – подумав, честно, как его и просили, ответил Асташов. – Но…

– И никаких «но». Тебя никто ни в чем не заподозрит, да ты и не будешь ни в чем замешан. То есть не был бы замешан, если бы мое предложение не было просто шуткой, и ты бы его принял. В этом случае от тебя требовалось бы только немного рискнуть, выступив на коллегии. Ну, и еще немножко денег на накладные расходы. А остальное – не твоя забота, никто не собирается заставлять тебя привозить в аэропорт бомбу. То есть не собирался бы, если бы мы говорили всерьез.

– Бы, – произнес Асташов, словно пробуя это короткое словечко на вкус. – Хорошая частица – «бы»! Шутка, говоришь? Ну-ну. Давай, шути дальше. Объясни, например, каких прибытков ожидал бы от этого дела ты сам, если бы взялся за него всерьез.

– Да тех же, что и ты! После такого теракта головы и погоны полетят не только у вас, но и в нашем управлении. Откроются вакансии, и занять ту, которая приглянется, – дело техники. Если честно, страсть как хочется побыть генералом! Ну, и получить от тебя немного мелочишки на молочишко тоже не помешало бы…

– Ишь, раскатал губу!

– А что? Ты-то, считай, ничем не рискуешь, вся грязная работа достается мне. То есть, пардон, досталась бы, если бы… Зато и выигрыш велик! Раскрыть такое дело, распутать паутину террористического заговора – это же о-го-го!.. Да меня после этого не то что генералом – маршалом сделают!

– И назначат пожизненным почетным директором ФСБ, – насмешливо кривя рот, подсказал Асташов.

– Вот именно, – сказал Томилин и широко зевнул. – Черт, засиделись мы с тобой, пора и на боковую. Надо такси вызвать, что ли…

– Ночуй тут, – разрешил Игорь Геннадьевич и, подумав, добавил: – Шутник.

Когда и как ушел Томилин, он не заметил. После ночного разговора осталась сухость во рту, головная боль и неприятное ощущение какой-то раздвоенности и недоговоренности. Ясно, Сашка, совсем как в школьные времена, нес разнузданную ересь, которая может прийти в голову только под воздействием алкогольных паров. Принимать его слова всерьез не следовало ни в коем случае, и тем более не стоило забивать себе голову, снова и снова их обдумывая.

Конечно, Асташову, как и любому жителю России, случалось по мелочи нарушать закон – переходить улицу на красный свет, превышать скорость и брать взятки. Последнее он никогда не считал преступлением, хотя за это могли посадить в тюрьму. Хотите покончить с коррупцией – постройте коммунизм и отмените деньги, да не просто отмените, а так, чтобы всем всего хватало с лихвой, и не было нужды в какой-то другой системе распределения – например, карточной. А пока есть деньги, пока одним людям чего-то не хватает, а другие могут им это дать, взяточничество будет существовать, и ничего вы с этим не сделаете. В советские времена крупных коррупционеров расстреливали, и что это дало? Да ровным счетом ничего! Брать на лапу – это законное право любого чиновника, и не об этом сейчас речь.

Речь идет о взрыве в аэропорту – фактически, о массовом убийстве мирных граждан. Да хоть бы и не массовом, все равно: к тому, чтобы обагрить свои руки кровью, Игорь Геннадьевич был не готов. И хорошо, что это была просто шутка! Дурацкая, мрачная, неудавшаяся, но – шутка, и не более того…

Он принял душ, выпил кофе и занялся привычными повседневными делами, стараясь не обращать внимания на мысль, которая упорно, как в запертую дверь, стучалась в сознание: а жалко все-таки, что это была всего-навсего шутка. Ведь блага-то она обещала нешуточные!

Порыв ветра швырнул в оконное стекло горсть холодных капель, дождик выбил на жестяном карнизе короткую барабанную дробь. По небу с приличной скоростью слоями, поэтажно ползли тяжелые темные тучи. Верхний эшелон облаков был сплошным, непроницаемо-серым, и на его фоне куда-то на юго-восток уносились, клубясь и ежесекундно меняя очертания, рваные грязно-фиолетовые клочья. Настоящий дождь пролился где-то далеко, на другом конце Москвы, а может быть, и за ее пределами, а здесь с неба лишь периодически брызгало холодной водой, как из неисправного душа.

Юрий Якушев сидел за столом у окна, курил и, щуря от дыма левый глаз, орудовал отверткой, пытаясь вправить мозги закапризничавшей дверной защелке. Механизм был архаичный, наверняка помнивший Брежнева, а возможно, еще и Хрущева. Свой срок он сполна отработал уже много лет назад, и теперь самое место ему было на помойке. Защелку надо было просто выбросить, купив и установив взамен нее новую. Но для этого следовало, как минимум, выйти из дома, а то, что Юрий наблюдал из окна, не располагало к прогулкам. К тому же, новая защелка с блестящей золотистой ручкой в старой двери смотрелась бы странно, как платиновый зуб в щербатой волосатой пасти бомжа, и резала бы глаз, напоминая о том, что Юрий уже не первый год старательно и небезуспешно игнорировал.

А кроме того, ему просто хотелось выяснить, сумеет он справиться с поставленной задачей, или его навыков и смекалки для этого окажется недостаточно. Юрий подозревал, что справится: для человека, способного с закрытыми глазами разобрать и снова собрать любое, даже впервые попавшее в руки стрелковое оружие, починить примитивную дверную защелку – пара пустяков.

Погасив в пепельнице коротенький окурок и поморгав слезящимся глазом, Юрий выкрутил последний винт и осторожно приподнял штампованную жестяную крышку корпуса. Действовать приходилось с оглядкой: в отличие от конструкции автомата, устройство защелки оставалось для него пускай нехитрым, но все-таки секретом. Несомненно, внутри находилась какая-то пружина, которая при неосторожном обращении могла выскочить и потеряться…

Послышался тихий щелчок, в дальнем углу комнаты что-то едва слышно звякнуло, и какая-то металлическая и пластмассовая мелочь дробно застучала по столу, разлетаясь и раскатываясь во все стороны. Происшествие оправдало самые худшие предчувствия Якушева: проклятая пружина не просто выскочила, но еще и ухитрилась расшвырять соседствовавшие с ней детали, про которые Юрий не знал ничего: ни сколько их, ни для чего они предназначены, ни в каком порядке были размещены внутри корпуса. Представлявшаяся пустяковой задачка в мгновение ока превратилась в головоломку с неизвестным количеством составных частей, определенный процент которых – например, пресловутую пружину, – еще предстояло найти. И искать предстоит, не зная, что именно ты ищешь и сколько именно неизвестных предметов должен найти…

– Елки-палки, – сказал Юрий, сгреб в кучку то, что осталось на столе, опустился на четвереньки и приступил к поискам.

Поиски заняли около получаса. Их результатом стали, помимо пружины, странной конфигурации непонятная штуковина из светло-серого алюминиевого сплава, слегка тронутый ржавчиной черный металлический шпенек, крошечная гайка и два разновеликих гвоздя – один ржавый, а другой нет.

Если гвозди явно не имели к разобранной защелке никакого отношения, а пружина, наоборот, имела, то насчет всего остального вопрос оставался открытым. Снова усаживаясь за стол и раскладывая на нем свою добычу, Юрий вспомнил описанный в каком-то романе из жизни полярников случай – вероятнее всего, выдуманный и вряд ли возможный даже теоретически, но тогда, много лет назад, показавшийся ему очень забавным. Пилот прилетевшего на какую-то полярную базу самолета перед сном решил почистить пистолет, разобрал его и зачем-то вышел, оставив оружие на столе. Кто-то из аборигенов воспользовался этим и, проникнув в комнату, подбросил к лежащим на столе деталям маленький винтик. А потом все местное население, собравшись в темноте за окном, давясь от хохота, наблюдало, как близкий к отчаянию покоритель воздушных пространств снова и снова разбирает и собирает пистолет, и каждый раз у него остается лишний винтик…

Позже, приобретя кое-какой опыт по части обращения с огнестрельным оружием, Юрий понял, что это была просто байка. Какие еще винтики! И где вы видели полярного летчика, который бы не знал устройства своего табельного пистолета? Да если бы даже и не знал, все равно надо быть фантастически, неправдоподобно тупым, чтобы не смекнуть, в чем дело, уже со второй попытки. Таких не то что в летчики – в магазин за хлебом без провожатого не пускают!

К сожалению, сейчас он сам очутился в незавидном положении героя такой байки, причем как раз таки достаточного тупого, чтобы не понимать, какие из лежащих перед ним штуковин являются частью разобранного им механизма, а какие – нет.

Вытряхивая из пачки очередную сигарету, Юрий усмехнулся: чего уж там – разобранного! Не надо скромничать, товарищ боец, называйте вещи своими именами. Тут все свои, стесняться некого. Так и скажите: сломанного, это будет точнее. Сломанного при попытке починить, но это уже детали, никоим образом не влияющие на конечный результат…

Чтобы не повторять былых ошибок, Юрий сначала выкурил сигарету и погасил окурок, и только потом взялся за дело. За час упорных размышлений, экспериментов и кропотливого труда он успел трижды собрать и снова разобрать коварный механизм, который всякий раз наотрез отказывался работать, даже так плохо, через пень-колоду, как делал это до начала ремонта.

Наконец, головоломка был решена. Откровенно говоря, Юрий не знал, удалось ли ему устранить неисправность, но изначальный, предусмотренный конструкцией порядок расположения деталей, кажется, был восстановлен. Найденная на полу гаечка в него никак не вписывалась, и оставалось только гадать, откуда она там, на полу, появилась. Порядок в квартире Юрия Якушева всегда царил воистину армейский, переизбытка мебели и вещей не наблюдалось; Юрий предположил, что принес невесомую железку с улицы на подошве – в протектор забилась или просто прилипла, а здесь, наконец, отвалилась, – но проверить это предположение он не мог, да и не особенно стремился.

Сейчас у него было дело поважнее: собрать, наконец, треклятую защелку и покончить с проблемой, которую сам же и создал на свою голову. Действуя с выверенной до доли миллиметра точностью нейрохирурга или подрывника, собирающего мудреную бомбу, способную одним махом снести полгорода, мысленно потешаясь над собой, Якушев осторожно, по одной, установил на места детали, нацепил на штифт коварную пружину, привел ее в рабочее состояние и, придерживая все это добро растопыренными пальцами, чтобы опять не разлетелось по всей квартире, потянулся за крышкой.

Он уже примеривался, как бы ему установить крышку на место, не нарушив восстановленного ценой таких неимоверных усилий порядка, когда со стороны прихожей послышалось пронзительное дребезжание дверного звонка. Юрий вздрогнул.

Вообще-то, жаловаться на слабые нервы ему не приходилось, но возня с капризной механической дребеденью его порядком взвинтила. К тому же он был сосредоточен, вот именно как хирург, тянущийся кончиком скальпеля к открытому сердцу пациента, и неожиданный резкий звук вызвал реакцию, которую обычно не мог вызвать даже близкий разрыв фугасного снаряда. Якушев вздрогнул, не установленная до конца крышка сместилась, чертова пружина победоносно щелкнула, и с таким трудом собранные в единое целое детали радостно рассыпались, мгновенно вернув дело его рук в состояние первобытного хаоса.

– А, чтоб тебя! – вполголоса выругался Юрий и, бросив прощальный взгляд на чепуховину, укравшую почти полтора часа его жизни, пошел открывать.

В проеме распахнутой двери взору Якушева открылось зрелище, заставившее его пожалеть о том, что он по обыкновению не посмотрел в глазок. На лестничной площадке стояли два дюжих молодца, оба с ярко выраженной кавказской наружностью, и притом одетые так, как умеют одеваться кавказцы, когда хотят пустить пыль в глаза – то есть, как парочка манекенов, слинявших из витрины дорогого фирменного бутика на Арбате или, скажем, на Тверской. Они были одного роста и примерно одинакового телосложения и при почти полной идентичности гардероба немного смахивали на близнецов или даже клонов. Впрочем, разница между ними все-таки существовала: тот, что справа, держал в руках сложенный мокрый зонт, а тот, который слева, носил усы и держал в левой руке туго чем-то набитый полиэтиленовый пакет с логотипом супермаркета. От них крепко и приятно тянуло смесью ароматов дорогого одеколона и хорошего табака, и, глядя на них, Юрий невольно вспомнил и как-то особенно остро ощутил, что стоит перед ними небритый, в выцветшей ветхой тельняшке, старых тренировочных шароварах и домашних тапочках и, по всей видимости, являет собой не особо презентабельное зрелище.

Впрочем, он был у себя дома и не ждал гостей. А если бы и ждал, то уж никак не этих овечьих пастухов, разряженных в пух и прах, как дети арабского шейха.

Отношение Юрия Якушева к лицам кавказской национальности стало довольно сложным еще до того, как он в качестве рядового срочной службы отправился по стопам великого русского поэта «на погибельный Капказ воевать Шамиля». Поначалу на неоднозначную и вряд ли заслуживающую доверия, но по капле просачивающуюся в сознание трескотню средств массовой информации наложилась неразделенная юношеская любовь, классический треугольник, одной из вершин которого был молодой, красивый, остроумный и недурно обеспеченный материально джигит. Позже жизнь щедрой рукой добавила в этот невинный, в общем-то, коктейль кровь и страдания в количествах, превышающих все мыслимые пределы; не будучи ни расистом, ни шовинистом, ни воинствующим религиозным фанатиком и все прекрасно понимая, на неожиданное появление в поле зрения лиц кавказской национальности Юрий реагировал чисто рефлекторно: тело мгновенно приходило в состояние полной боевой готовности, мозг начинал со скоростью оборонного суперкомпьютера просчитывать варианты нападения и защиты, а рука сама собой искала оружие.

Такая реакция была сродни поведению несчастных тузиков и барбосов, в давние времена безвинно замученных отцом отечественной физиологии профессором Павловым. Бедные собачки в очередной раз сослужили людям добрую службу: вспомнив о них, Юрий устыдился своего инстинктивного поведения и не стал ни захлопывать дверь перед носом у гостей, ни причинять им физические увечья различных степеней тяжести.

Победа разума над рефлексом оказалась не напрасной и весьма своевременной. Приглядевшись, Юрий обнаружил за спинами двух кавказцев третьего – пониже ростом, поуже в плечах и заметно старше своих спутников, он явно был у них за главного. Юрий понял бы это с первого взгляда, даже если бы не знал, кто перед ним, уж очень невозмутимое и значительное выражение лица было у этого нерусского гражданина.

– Какие люди, – сказал Юрий и отступил на шаг от порога, давая понять, что путь свободен.

На его месте гость, блюдя законы гостеприимства, верно, рассыпался бы в многословных, приторно-сладких, как рахат-лукум, выражениях своей несказанной радости по поводу нежданного визита. Но здесь был не Дагестан, а Москва, и на своей территории Юрий предпочитал для разнообразия придерживаться своих законов и правил. «Незваный гость хуже татарина» – звучит, конечно, немного оскорбительно как для татарина, так и для гостя, но следование этому правилу спасло немало жизней, а пренебрежение им столько же, если не больше, погубило.

– Милости прошу, – с оттенком нетерпения добавил он, видя, что никто из визитеров так и не тронулся с места.

Один из «клонов» – тот, что без зонтика, но с усами и пакетом – сунулся было в прихожую. Его повадка, как и выражение смуглой усатой физиономии, живо напомнили Юрию бодигарда, проверяющего сортир, куда нацелился хозяин, на предмет обнаружения в кабинке затаившихся киллеров, взрывных устройств и прочих живых и неживых предметов, могущих представлять опасность для жизни, здоровья и репутации драгоценного босса. Старший остановил его, положив на плечо крепкую сухую ладонь, и негромко, с легким акцентом произнес:

– Свободны. Подождите внизу, в машине.

Он обратился к своим телохранителям по-русски; это была мелочь, но Юрий ее оценил.

Телохранители попятились, сверля Якушева не особенно доброжелательными взглядами, обтекли хозяина с двух сторон и двинулись к лестнице. Хозяин, не глядя, поймал усатого за рукав.

– Куда понес, э? – сказал он, отбирая у охранника пакет. – Тебе нельзя, ты немножко на работе! Давай, иди, под ногами не путайся, слушай! Здравствуй, дорогой! – обратился он к Юрию. – Здравствуй, брат!

– Заходи уже, – проворчал Якушев и, не удержавшись, коротко, печально вздохнул. – Ну, что у тебя опять стряслось?

Кавказец сверкнул на него из-под густых, чуть тронутых сединой бровей темными, как спелые вишни, глазами. Впрочем, Юрий и без этой мелодраматической пантомимы знал, что играет с огнем. Магомед Расулов, бизнесмен, политик и глава одного из самых многочисленных и могущественных кланов не только Дагестана, но и всего Северного Кавказа, был не из тех, с кем можно разговаривать подобным образом, будь ты хоть президентом Российской Федерации. Юрий Якушев был всего-навсего отставным старшиной спецназа, но на тонкости душевных переживаний господина Расулова ему было наплевать с высокого дерева. В отличие от президента, он мог себе это позволить, поскольку, кроме чувства собственного достоинства, не имел за душой ничего, чем стоило бы дорожить.

Кроме того, в отличие от президента, Юрий был одним из тех, кто не так давно спас господину Расулову жизнь.

Положа руку на сердце, он до сих пор не знал, стоила ли шкура Магомеда Расулова той цены, которую за нее заплатили. А цена была немалая: два русских десантника, два гаишника, тоже русских, с пяток бандюков той же национальности и энное количество дагестанцев – сколько именно, Юрий не знал даже приблизительно, поскольку там, в горах, было не до подсчетов. От двух десятков до сотни – где-то так. Не многовато ли за одного усача? Плюс к тому один генерал ФСБ и десятка полтора его охранников. Напоминает список жертв небольшой войны, не правда ли? И все это – из-за одного кавказца, который, как все они, постоянно себе на уме.

– Не рад? – с невеселой улыбкой не то спросил, не то констатировал Расулов, переступая порог. – Знаю, о чем ты думаешь. Видел бы ты свое лицо, когда я тебя братом назвал. Э! С таким лицом в атаку ходят, слушай! Но, хочешь или не хочешь, ты – мой брат, и с этим уже ничего не поделаешь. Знаешь, как у нас говорят: если ты участвуешь в их делах, они – твои братья.

Против собственной воли Юрий отдал должное его дипломатичности. Горцы – народ гордый, обидчивый. Всегда такими были, а в последнее время их обидчивость многократно обострилась – не дай бог напомнить кому-нибудь, что еще вчера он с шутками и прибаутками резал русским солдатам глотки перед объективом видеокамеры и торговал рабами! Обидится насмерть, обратится за помощью в Гаагский трибунал, и тот, скорее всего, вместо того чтобы шлепнуть подонка на месте, примет его сторону – а как же, права человека!..

Но Расулов не стал обижаться – может, потому, что был умен и умел не обращать внимания на блошиные укусы, а может быть, и потому, что знал: Якушев – не Гаагский трибунал и не комиссия по правам человека, и фокусы, безотказно действующие на европейцев, с ним не пройдут. Этот не станет расшаркиваться, а просто даст в морду, и хвала аллаху, если при этом его кулак не выскочит наружу через твой затылок!