Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

? Хорошая цитата подобна изюмине в хлебе, атаман, ? холодно отрубил он. ? Но не выпекай хлеб из одного изюма. Вам стоит заучить и другое, Заводовский: удача открывает двери даже там, где их нет. Я уже слышу, как мчится неистовая конница Шамиля…

? Где?! ? всерьез насторожился атаман и огляделся окрест.

? У себя в голове, генерал, ? снисходительно пояснил граф. ? Впрочем, неважно. Вам сего один черт не услышать, Заводовский. Зато вы, насколько я осведомлен, недурно выучились танцевать лезгинку? Браво! Важное, я бы сказал, просто стратегически необходимое качество для генерала.

? Батюшка-государь… ? В расширенных глазах атамана скакала мольба.

? Стыд не дым, глаза не выест. На первый раз прощаю вас, Николай Степанович. Но впредь не будьте буффонадным генералом. Ежели нет… и вы способны только на эти лубочные фокусы… обещаю, найду вам замену. Je vous arranderai ?a[47 - Я вам это устрою (фр.).].

И, уже не обращая внимания на стушевавшегося l'adjoint[48 - Помощник, заместитель (фр.).], окруженный подъехавшей свитой, граф обратился к человеку в пенсне из шумной компании гражданских чиновников.

? Что вы там без конца пишете, сударь? ? Воронцов указал на торчавший из седельного подсумка пухлый блокнот.

? Правду, чтобы ее потом не исказили, ваше сиятельство, ? приподнимая гражданскую шляпу, робко улыбнулся зардевшийся, как девица, молодой человек.

? И какую же правду, любезный? Хотите назвать мою армию «великой», как некогда назвал свою незабвенный Наполеон?

? Этот «маленький капрал»? ? По взволнованному лицу молодого человека блуждала судорога угодливости.

? Это первая твоя непростительная оплошность, любезный. ? Его сиятельство шутливо погрозил пальцем хроникеру, но и этого жеста было довольно, чтобы тот стал белее воротничка своей сорочки. ? Ты, братец, помоложе меня втрое, так внемли. ? Граф дрогнул тонко вылепленными крыльями ноздрей: ? Сей корсиканец, сей «капрал», как вы изволили сказать… великий из великих полководцев! Вы еще были в замыслах вашего непутевого родителя, когда его пушки сотрясали поля Европы… А от одного его имени трепетали короны всех монарших дворов! Не допустите таких же досадных ошибок обо мне, сударь. Вам придется много писать. Запаситесь терпением, молодой человек, и чернилами. Желаю удачи.

Свита засмеялась на разные голоса, но ее смех рассек напевный вскрик запевалы и дружно рявкнувших следом гребенцев:

Ой, да возвеселитесь, храбрые казаки…

Честь и славою своей! ?

Ой, да покажите всем друзьям пример,

Как мы из ружей бьем своих врагов!

Бьем, не портим боевой порядок,

Только слушаем один да приказ.

И что нам прикажут отцы-командиры,

Мы туда идем ? рубим, колем, бьем!

Разговоры, смешки, восклицания поутихли ? все слушали удалую казачью песню, которая наполняла идущих на смерть силою и отвагой… И только главнокомандующий ? граф Воронцов ? не свежел взором. Тягостно и неспокойно было на сердце старика. Его задумчивый взгляд блуждал по обочине большака; жухлая трава, малиновый татарник[49 - Сорное травянистое растение семейства сложноцветных с жесткими, колючими листьями и стеблем и с лиловато-красными соцветиями; разновидность репея.] и редкий кустарник были покрыты розово-желтой, белесой пылью; звериные тропы и солончаки, пересекавшие тракт, были обнажены и звучно тверды.

…Смеркалось, когда в какой-то момент задремавший в седле граф встрепенулся от бодрящей прохлады, равнодушно поднял уставшие глаза и был… потрясен.

Горы, все последние дни казавшиеся ему далекими, ирреальными, будто нарисованными рукой художника, вдруг встали перед ним пугающе огромной, непостижимой, но очевидной громадою. Их седые от белых, голубых, сиреневых снегов пики с фантастическими очертаниями и эфирной, какой-то воздушной линией вершин, вонзавшиеся в облака ? магнетизировали графа и его столичную свиту. И когда минуло первое оцепенение и он наконец оценил всю еще продолжавшую существовать даль между его армией, горами и небом (несмотря на день пути), когда он прочувствовал всю циклопическую грандиозность Кавказских гор, всю беспредельность этой мощи и величия, он против воли ощутил мороз мурашек, пробежавших по коже. От всего этого сурового торжества из камня и льда тянуло враждебным холодом и чем-то еще опасным и гибельным, до сроку скрытым от глаз. Живописные, мягкие горы Крыма были пигмеями в сравнении с этими исполинами…

Да, это был рай, но рай земной и дикий… Рай под тенью сабель его грозного врага Шамиля, с которым ему еще предстояло только скрестить клинки.

Память упрямо высекла резцом имена и портреты его предшественников, пытавшихся покорить Кавказ: Ртищев, Ермолов, Паскевич, Розен, Головин, Нейгардт… Теперь вот он ? граф Воронцов, любимец и надежда Его Императорского Величества Николая I.

? Это мой Эшафот… ? Беззвучно прошептали его бледные губы. Теперь граф уже не думал самонадеянно давать фору Шамилю. Неожиданно ему послышался, как той ночью в Червленной, лязг стальных челюстей адского механизма, но этот звук не принадлежал ни его пехоте, ни артиллерии. Он шел, как казалось графу, со стороны гор, где на фоне густого синего неба рельефно и остро зубчатились их молочно-белые гребни.

? Ладно, рано голову посыпать пеплом. Коней на переправе не меняют. ? Его сиятельство граф Воронцов злорадно улыбнулся бесстрастным кряжам. ? Завтра или послезавтра мы разыграем этот «пуп мира». Так, кажется, его называют туземцы?

? Они называют его «крышей мира», ваше высокопревосходительство. ? Флигель-адъютант Сколков бросил два пальца к виску.

? Какая разница! Мне нужен лишь один бой… Одно генеральное сражение.

Глава 5

«Сурова природа гор. В старые времена там умирало много детей. Но те, кто выживал, жили долго, больше ста лет.

Не все спетые песни остались… но те, что остались живут в веках. В детском возрасте умирали всё больше мальчики. Девочки оказывались выносливее, жизнеспособнее.

…Так и с легендами, песнями, былями… Мужские, джигитские, абреческие, боевые песни, истории о набегах, о сечах, о могилах и мести, о крови, об удальстве и храбрости почему-то сохраняются хуже, нежели песни о любви»[50 - Гамзатов Р. Мой Дагестан.]. Но как бы то ни было, горы и каньоны Кавказа хранят в памяти десятки, возможно, сотни легенд и песен о прославленном Шамиле. Им следует верить. Многим горцам эти истории спасали жизнь, многих пеших сделали конными. Многие робкие люди, услышав песню о бесстрашном храбреце, перестали бояться.

Приведем некоторые простые мужские и женские имена, например, у аварцев: Галбацi (Волк), Меседа (Золото), Чакар (Сахар), Батыр (Герой), Гюльжанат (Райский цветок) и т. д. // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь…Отца имама Шамиля звали Денгав (Доного), и поначалу Шамиля звали Шамиль ? сын Доного. Затем Шамиль стал Шамилем из Гимры (Гимринским), так как он был родом из высокогорного аула Гимры, еще позже ? Шамилем Аварским, потом Дагестанским, Кавказским… Став же всемирно известным, он вновь стал Шамилем, уже не нуждающимся в каких-либо уточнениях или дополнениях. Всенародному кумиру сего не нужно. И если б люди даже не знали, где находится родной аул героя или его могила, если бы не ведали, куда прийти поклониться, то все равно сказали б о нем: «…зато везде и всюду на Востоке бьется его живое сердце». Недаром седая мудрость гласит: «Какова борозда, таков и хозяин поля».

Одно из преданий повествует, как Шамиль сел в седло боевого коня и взял в руки оружие.

А дело было так: однажды на одном аульском годекане[51 - Собрание, совет уважаемых людей у горцев.] люди спросили у прославленного в боях Шамиля:

? Скажи, мудрый (аль-хаким) и великодушный (аль-карим) имам, как могло статься, что небольшой Дагестан мог веками сопротивляться могущественным тиранам[52 - Имеется в виду знаменитая своей жестокостью битва горцев с ордами Тимура-Завоевателя около аула Кумух; битва с войсками иранского шаха Надира.] и устоять против них? Как ему хватает сил вот уже двадцать с лишним лет противостоять всесильному Белому Царю?

И Шамиль ответил, перебирая в руках молитвенные четки ? субха:

? Ни Дагестан, ни Чечня, ни Кабарда с Ингушетией… никогда бы не выдержали такой борьбы, если бы в их груди не горело пламя любви и ненависти. Сей огонь и творит чудеса, и совершает подвиги. Этот священный огонь и есть душа правоверного Кавказа! Мне ли вам говорить, уважаемые? Чтобы увидеть плод своего труда, надо сначала очистить землю от камня, вспахать ее и посадить семя… Неусыпно следить за ним, поливать водой и бережно укрывать буркой от бури… ? опустив на грудь голову, молвил имам. ? Много, очень много есть что сказать мне об этом. Много дела было…

? Так поведай нам с самого начала…

? Где родился? Как жил?

? Просим тебя, о достославный Шамиль!

? Люди нашего годекана расскажут это своим сыновьям и внукам, соседям из другого аула, а те другим… И так от ущелья к ущелью, от горы к горе! Землей не будет съедено тело того, кого прославит Аллах!

Шамиль помолчал, выждал, не перебивая ничьих речей, ? скажут ли аксакалы еще чего, затем поднял голову, стряхнув папаху с гордо повязанной на ней белой чалмою.[53 - Чалмы на Кавказе обычно не носили. Чалму можно было увидеть лишь на некоторых представителях духовенства и важных людях среди жителей Причерноморья.В имамате Шамиля чалма была введена как знак отличия между гражданами разных званий и должностей.Кадиям, муллам и другим ученым людям – алимам – был присвоен зеленый цвет. Хаджиям – мекканским пилигримам, особо уважаемым в народе, – гранатовый, наибам – желтый и т. д. Сам Шамиль носил белую чалму, как и все простые мюриды. Впрочем, эти головные уборы не были чалмой в ее классическом, натуральном виде. Для горцев это было бы слишком хлопотно и не всегда по средствам. А потому роль чалмы в горах исполнял кусок кисеи, шелка, атласа или другой материи, обернутой вокруг обычной папахи // Казиев Ш., Карпеев И. Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке.]

? Это можно, не знаю, успею ли до намаза…

? Не успеешь за этим костром ? за другим доскажешь, ? горячо откликнулись голоса.

? Кто я такой? ? прислушиваясь к далеким звукам зурны, продолжил Шамиль, глядя на сидевших вокруг горцев.

Лицо учителя было сурово и замкнуто. Он улыбался редко, лишь излучинами губ, глаза от улыбки не мягчели, неприступно сохраняли свой неяркий булатный блеск. И весь он был скуп на краски, холодно-сдержан, похож на камень, которым так щедро усеяна многострадальная земля Дагестана.

? Кто я? ? задумчиво повторил имам. ? Сын садовника из далекого аула Гимры. Разве я особенный? Я не выше ростом и не шире в плечах, чем другие. В детстве… я и вовсе был хилым и слабым… Помню, как мать, возвращаясь с родника с кувшином воды, тяжело поднималась по каменным ступеням сакли… начинала разводить огонь в очаге и не могла сдержать слез… Наши родственники и соседи, глядя на меня, скорбно качали головами и говорили, что долго не протяну. ? Шамиль смолк, а на губах и скулах его отчетливей проявилась железная твердость. ? Я сначала носил имя Али. Но когда крепко болел и был близок к смерти, прежнее имя заменили Шамилем, в надежде, что вместе со старым уйдет и моя гиблая хворь. Мои глаза не видели большого мира… Уши не слышали шума больших городов. Меня воспитали родные горы и пастбища… суры Корана и клекот орлов. Я никогда не был хозяином завидного добра и богатства… учился в медресе в своем ауле, который не больше ослиной головы. Родители, навьючив лошадь, отправляли меня в Темир-Хан-Шуру, на базар, продать гимринские персики и то немногое, что рождала наша скудная земля. Долго я так ходил из года в год, со старой кобылой в поводу, по каменистым тропам. И вот что однажды приключилось со мной…

Было мне тогда не больше четырнадцати зим… В тот год засуха и зной стояли страшные… Много скота пало. Земля потрескалась и обуглилась, будто по ней прошел огонь. Трава покоробилась желтизной, ручьи пересохли, а реки обмелели…