Двоевластие. Роман о временах царя Михаила Федоровича

– Так и смекаю, а до того еще зарок дал. Помоги советом, – и князь рассказал про немца и его горе.

Шереметев покачал головою и произнес:

– Трудное дело, князь! – сказал он. – Тут ведь без тебя за пять дней у нас всего понаделалось.

– Да ведь я слово дал.

– Слово дал, держись! Только не иначе, как самому царю-батюшке челом бить надо.

– Ну, и ударю! Разве мало у меня заслуг пред царем? – сказал князь вставая. – Допрежь всего к боярину Нащокину поеду, чтобы он с дыбой повременил, а там и к царю.

– Ну, ин быть по-твоему! – ответил Шереметев. – А мальчонку в вотчину пошлешь?

– Хотел бы мать порадовать, да боюсь одного пускать опять на бабий дозор. Нет, пусть со мною погостит!

– И то ладно! Ну, я со двора!

– Да и я тоже!

Князь ласково простился с сыном и, поручив его Антону, поехал исполнять свое княжье слово, данное честным немчинам.

В грязном углу Китай-города, на Варварском кресте, под горою, обнесенные высоким тыном, стояли тюрьма и подле нее разбойный приказ со всеми нужными пристройками: караульной избой, жилищем заплечных мастеров и страшным застенком. В народе звали это страшное место почему-то Зачатьевским монастырем. Сюда-то и приехал князь прежде всего.

Соскочив с коня у ворот, он отдал повод часовому стрельцу и хотел войти в низкую калитку, как вдруг его заставил оглянуться страшный стон. Теряев поглядел направо от себя и вздрогнул. Из земли торчала женская голова с лицом, искаженным ужасом, и испускала нечеловеческие стоны; в пяти-шести шагах от нее торчала такая же голова, принадлежавшая уже трупу.

– Нишкни! – равнодушно прикрикнул на голову стрелец.

Князь отвернулся и быстро вошел в калитку. Он знал, что это казнится жена-отравительница, знал, что иной казни и нет для такой злодейки, и в то же время не мог побороть охватившее его сострадание.

А. М. Васнецов. На крестце в Китай-городе. 1922

Большой грязный двор с лужами не то грязи, не то крови, с тяжким смрадом гнилых ям, где томились узники, горелого мяса и разлагающейся крови, производил тяжелое впечатление страха и мерзости. Кругом валялись орудия казней и пыток и, к довершению всего, из дыр, закрытых решетками, слышался лязг цепей, а из огромного сарая – стоны и крики пытаемых. У князя замутилось в глазах.

В это время через двор к тюрьме пошел заплечный мастер, молодой парень с добрым лицом, покрытым рябинами. Он был в пестрядинных штанах, босоног, с сыромятным ремешком вокруг головы.

– Эй, – крикнул ему князь, – проведи к боярину Якову Васильевичу!

– Он в застенке! – ответил, остановившись, парень.

– Зови сюда! – закричал ему князь. – Скажи, князь Теряев кличет! Ну, чего же ты! Али шкуры своей не жалеешь!

– Кликнуть можно, – отозвался парень и лениво вернулся в страшный сарай.

Князь остался среди двора. Распахнулась низкая тюремная дверь, и оттуда вывели старика, по рукам и ногам опутанного цепями. Что-то страшное было в его лице. Князь вгляделся и увидел, что рот у него был разорван и оба уха отрезаны. Он отвернулся.

– Князь Терентий Петрович! – услышал он голос и обернулся.

Пред ним стоял боярин Колтовский, в одном кафтане и скуфейке, и ласково улыбался.

– Здравствуй, боярин! – поздоровался с ним князь и прибавил: – Страшное у тебя дело!

– Приобыкши, – ответил боярин.

Он был высок ростом и худ, как щепа, длинная черная борода делала его еще выше и тоньше; острый нос, тонкие губы и маленькие глаза под густыми бровями придавали его лицу зловещее выражение.

– По делу к тебе, боярин! Сослужи, а я ужо отслужу, как раб твой, – сказал князь кланяясь.

– Ну, ну, – перебил его Колтовский, – я для приятеля всегда рад. Да что мы тут? Пойдем! Да нет, не в застенок, а в избу! – усмехнулся он, заметив, как вздрогнул князь и покосился на застенок.

Они вошли в избу. Пройдя сенцы, Колтовский ввел Теряева в просторную горницу. В углу висели образа до самого низа. У стены пред высоким креслом стоял длинный стол с письменными принадлежностями. В горнице помимо этого стояли скамьи, табуретки, кресла и по стенам висели укладки, а угол занимал огромный рундук.

– Медком али вином потчевать повелишь? – спросил боярин, войдя в горницу. – У меня тут в укладке есть. Опять курник женка изготовила, с собой ухватил.

– Не пойдет в глотку, боярин! Спасибо на посуле! – ответил князь.

Боярин усмехнулся.

– А я приобыкши! – ответил он и раскрыл одну из укладок.

Князь увидел в ней чарки и кубки и целый ряд кувшинов, ендов и сулей.

Боярин взял с полки одну из сулеек, потом, нагнувшись и засунув руку в глубину укладки, вытащил муравленый горшок, взял две стопки, ложку и вернулся к столу.

– Мы здесь, князь, – говорил он, ставя все на стол, – по-домашнему, только без хозяйки. Случается, с утра уйдешь да весь день с ночью, да еще день без выхода тут. Как татарин – и не помолишься. Да вот и сегодня работы ахти сколько! Выпей, князь! Не хочешь? Ну, твое здоровьице! – боярин выпил стопку, крякнул и, запустив ложку в горшок, стал жадно есть курник. – А ты, князь, пока рассказывай, что за дело, – сказал он.

– Дело-то? А прежде всего мое, – начал князь и рассказал про похищение своего сына и про Федьку Беспалого. – И прошу, боярин, тебя о том, чтобы ты Федьку этого в приказ взял и опросил, для чего и по чьему наущению он такое сделал?

– Что ж, это можно, – ответил боярин. – Выдь-ка, князюшка, на двор да похлопай в ладоши!

Князь тотчас вышел и хлопнул. От сторожевой избы отделился стрелец и спешно подошел к нему.

– К боярину, – сказал князь, идя в горницу.

Боярин тем временем выпил еще стопку, и острый его нос закраснелся.

– Ты, Еремка? – сказал он стрельцу. – Возьми-ка ты с собою Балалайку да Ноздрю и идите вы на Москву-реку, супротив Козья болота, у моста. Так, князь? Ну, так туда. И опросите, там ли Федька Беспалый; он рапату держит. Слышь, жгли его не так давно.

– Знаю его, боярин, – отозвался стрелец.

– Бражничал, собака!

– Бывало!

– Ну, так бы и говорил сразу! Так бери этого Федьку и волоки сюда, а добро его стереги, оставь для того хоть Ноздрю. Потом дьяка пошлем в царскую казну взять. Иди-ка!

Стрелец поклонился и вышел.

– Вот и сделали. На допрос-то придешь? Звать, что ли?