От сессии до сессии… или Из жизни советских студентов

Практически любой советский человек (в просторечье – «совок») знает, что такое «резинотехническое изделие № 2». Это презерватив. Во времена СССР продавались такие изделия в любой аптеке по цене четыре копейки за две штуки. Совки очень стеснялись их покупать, поэтому, приходя в аптеку, они озирались по сторонам и говорили шёпотом: «Дайте мне ЭТО» – или ничего не говорили, протягивая четыре копейки без сдачи. Провизоры (в основном женщины различного возраста), в свою очередь, стеснялись их продавать. Если иметь дело доводилось с молодыми девушками, они краснели и покрывались пятнами, а если покупателю «посчастливилось» нарваться на девушку бальзаковского (или любого другого) возраста, приходилось терпеть ехидные ухмылки (непонятно, почему), возможно, вызванные лёгкой завистью к предстоящему покупателю процессу.

Однако покупка приснопамятного изделия № 2 хоть и являлась процедурой достаточно неприятной, не могла сравниться с адскими муками его использования по назначению. Дело в том, что отечественная резина отличалась твёрдостью, жёсткостью и упругостью, как линия партии, и при надевании на причинное место приносила такие физические страдания, что физиологические инстинкты меркли и угасали перед стремлением поскорее выкинуть четырёхкопеечное средство унизительной пытки в мусорное ведро или унитаз.

Официально секса в Советской стране не было. Были любовь (кстати, не только к Родине), страсть, ревность и масса другого, а вот секса не было! На самом деле он БЫЛ, причеё вполне беспорядочный, зачастую (о, ужас!) вне брака и совсем нередко в рамках нахальной супружеской неверности. И поскольку импортных презервативов в наличии не имелось, а про прелесть отечественных вы теперь всё знаете (простите, если вы знали это и раньше, и я разбередил сейчас ваши воспоминания о героических мучениях во имя любви к сексу!), совки часто страдали различными венерическими заболеваниями. Тогда, конечно, бойцы интимного фронта не болели СПИДом или гепатитом С, поскольку об этих болезнях никто ничего не знал, а стало быть, никак не мог ими заразиться. Зато гонорея (в просторечье – «триппер»), трихомониаз и в самом худшем случае – сифилис частенько становились нежданной добычей любвеобильных граждан. Первые два недуга имели достаточно яркие и неприятные проявления, поэтому о них пострадавшие узнавали в течение нескольких дней, последняя напасть отличалась более скудными симптомами, но значительно более тяжёлыми последствиями и обычно выявлялась при случайном обследовании.

Студенты-медики как активные сторонники свободного секса находились в передовых рядах страдальцев от вышеперечисленных инфекций. Поговорка «Тот не мужик, кто хоть раз не переболел триппером» почти точно отражала происходящее. Конечно, среди студентов и даже медиков находились «ботаники», для которых единственным светлым чувством оставалась любовь к учебнику по истории КПСС или атласу по анатомии, но, поверьте, их было абсолютное меньшинство.

Поскольку венерические заболевания отнюдь не являлись редкостью, их счастливые обладатели не посыпали голову пеплом и не неслись прямиком в КВД. У каждого приличного ловеласа, особенно если за его плечами уже был груз двух-трёх курсов медицинского института, имелась своя нехитрая схема лечения неприятных болезней, более или менее успешно с ними справлявшаяся. Насколько успешно, об этом можно было только догадываться, так как ни о каком контроле лечения (как, кстати, и о нормальной диагностике) речь, конечно, не шла. Тем не менее после периода вынужденного простоя бойцы любовного фронта возвращались на передовую с новыми силами.

* * *

Привычно мучась от жажды и лёгкой утренней тошноты, я сидел в поликлинике в кабинете терапевта, распираемый от гордости, что мне доверили столь ответственную работу, с трепетом поглядывал на электрокардиограф, стоявший на процедурном столике и ждавший звёздного часа. Я уже опробовал прибор накануне на Рыжем: кардиограмма, должен вам сказать, получилась так себе. По крайней мере, мне так показалось, возможно, в силу моих скудных познаний.

В кабинет зашла добрая толстая буфетчица тётя Нюра, посмотрела на меня понимающе, с искренним состраданием и пробормотала:

– Сейчас приду.

А минут через пять моя благодетельница вернулась с большой кружкой простокваши.

– Пей, касатик, поправляйся, – сказала она, с умилением глядя на меня.

– Спасибо, тётя Нюра, спасла, – поблагодарил я, судорожно глотая прохладную тягучую массу.

Тётя Нюра забрала пустую кружку, вздохнула и пошла по своим делам. Наступило блаженство.

Я начал немного соображать и подумал про Татьяну. Вела она себя как-то странно, вроде и общалась с нами нормально, но и близко к себе не подпускала. Ни меня, ни Бороду. Честно говоря, мы и сами не особо усердствовали, так как постоянно были заняты то работой, то досугом с Сашкой Хвостовым. Да и мешали мы друг другу изрядно, когда выдавалась свободная минута…

Я, должно быть, на некоторое время погрузился в сон, но сильный грохот заставил меня открыть глаза. В кабинет влетела женщина непонятного возраста с бюстом не менее восьмого размера, ростом точно не ниже меня и весом с бегемота средней упитанности.

«Брунгильда, – промелькнула у меня в голове паническая мысль. – Именно так она должна была выглядеть!»

«Брунгильда» огляделась по сторонам, отдышалась, вытерла пот носовым платком, плюхнулась на табурет, который застонал, но выдержал всю прелесть её тела, и выпалила со значением:

– Я Степанида Антоновна. Завмаг!

* * *

Позволю себе ещё одно лирическое отступление. В Советском Союзе, как вы уже поняли из моего рассказа, был тотальный дефицит продуктов питания. Так же, даже ещё хуже, обстояло дело с промышленными товарами. Все поголовно пользовались духами «Красная Москва» (если ещё удавалось их добыть!), носили кургузые брюки и юбки – гордость фабрики «Большевичка» и, если это можно так назвать, туфли Усть-Урюпинской обувной фабрики.

Парадокс заключался в том, что, отправившись в гости в сколь-нибудь приличный дом, на столе вы могли рассчитывать найти всё: и копченую колбаску, и икорку, и закуски самые разнообразные, и многое другое. «Откуда бралось такое изобилие?» – спросите вы. И вот тут мы подходим к такому замечательному изобретению социализма, как «блат».

Блат – это связи, которые позволяли совку что-либо раздобыть или что-либо сделать. По блату ходили в кино на нормальные фильмы и в театры на хорошие спектакли, по блату поступали в институты и получали приличную работу, по блату доставали продукты питания и импортные шмотки. В особо дефицитных случаях устраивался даже «конкурс блатов», когда искомый раритет доставался тому, чей блат оказывался самым крутым. Феномен блата породил ещё один феномен. Только в СССР слово «нет» стало абсолютно неоднозначным. Если вы спросите американца или любого другого француза, сколько оттенков у слова «нет», он только пожмёт плечами. Советский же человек всегда отличал слово «нет» от словосочетания «совсем нет». Например, вы приходите в магазин и говорите: «У вас есть джинсы?» Продавщица отвечает вам: «Нет». «Совсем нет?» – спрашиваете вы. Это значит: «Я понимаю, что джинсов по семьдесят рублей у вас нет. Но, может быть, за сто двадцать они найдутся!?» Дамочка за прилавком задумывается, и зачастую действительно оказывается, что «нет» и «совсем нет» – это абсолютно разные вещи. Джинсы волшебным образом появляются, причём нужного вам объёма и роста.

Все отношения «по блату» можно разделить на две группы: «дружеские» и «коммерческие».

«Дружеские» отношения – это когда у меня есть товарищ, например, директор магазина. Мне нужны модные брюки, которых, понятное дело, нет в широкой продаже. Я обращаюсь к товарищу, и он мне из дружеских побуждений дарит или по себестоимости продаёт те самые брюки.

«Коммерческие» отношения, в свою очередь, тоже можно разделить на две группы.

Первая – это отношения типа «ты мне – я тебе». Предположим, я директор продуктового магазина, а Вы – промтоварного. Вы мне добываете шубу для жены, а я Вам взамен – колбасу, икру и крабов в эквивалентных по цене количествах. Или моя дочь хочет поступить в медицинский институт, а Вашего сына надо пристроить на работу в посольство Мавритании. Я помогаю Вашему сыну, Вы – моей дочери.

Вторая – отношения типа «товар-деньги». У меня есть дефицитные брюки, государственная цена которых пятьдесят рублей. За пятьдесят рублей у меня их, конечно, нет. Но за сто есть! Или если даже их «совсем нет» сегодня, вы даёте мне сто рублей, и завтра они будут!

Во всех этих товарно-денежных цепочках ключевую роль играл завмаг. Это такой маленький князёк на вверенной ему государством территории, который получал весь дефицит, распределял его, решал, кому чего сколько и по какой цене продать. Продавцам тоже кое-что доставалось от знатного пирога, но лишь жалкие объедки со стола всемогущего хозяина. Поэтому иметь своего завмага почиталось большим счастьем для любого совка. В конце концов, даже если сегодня вам не нужна шуба, её всегда можно обменять на колбасу и билеты в театр!

* * *

Но вернёмся в кабинет терапевта Гореловской ЦРБ.

«Завмаг – это хорошо», – подумал я и участливо спросил:

– Чем, девушка, я могу быть Вам полезен?

При слове «девушка» Степанида Антоновна стыдливо покраснела и произнесла громким шёпотом:

– Клянись, что никому не скажешь.

– Могила, – ответил я почему-то тоже шёпотом.

Она подскочила ко мне и вцепилась в отворот халата. Я попытался было вырваться, но силы оказались явно неравными, и я смирился с неизбежностью.

– Ты умеешь лечить… ну, эти болезни? – спросила она.

– Какие болезни? – не понял я.

– Ну, эти… Которые там… – ответила «Брунгильда» и ткнула себя между ляжек, каждая из которых по ширине обхвата дала бы фору столетнему дубу.

Тут я догадался, что какой-то очень смелый самец умудрился мало того, что вступить в интимную связь с этим мастодонтом, так ещё и заразил её нехорошей болезнью! «Бедняга, – подумал я. – Если он ещё здесь, его надо срочно разыскать и объяснить, что появление в радиусе ста километров от Горелово может оказаться последним событием в его удалой жизни». Однако положение Степаниды было незавидным: она не могла обратиться с такой болезнью ни к кому из местных врачей. Это же позор! Навсегда! Ко мне она пришла от безысходности, ведь я чужак и вряд ли буду распространяться, особенно если об этом просит завмаг.

– Разумеется, я Вам помогу, – сказал я с достоинством. – Я сам схожу в аптеку и всё куплю, Вам не надо светиться.

– Спасибо, – выдохнула она с облегчением. – Сколько я тебе должна?

– Только за лекарства. Я ведь тоже смогу к Вам обратиться?

– Конечно, в любое время дня и ночи.

И это оказалось как нельзя кстати. В Горелово была страда. Страда – время уборки урожая. Урожая чего – мы так и не поняли, вроде бы, ничего интересного в округе не росло. Но на время страды, длившейся целых два месяца, в деревне устанавливался сухой закон. В магазине вообще не продавали спиртного. Нас, однако, это уже не касалось. Излеченная Степанида Антоновна снабжала нас горючим бесперебойно и по себестоимости. Иногда даже со скидкой, причем большой. Всё, как положено. Ты мне – я тебе!

Званый ужин у Сани

Как-то утром после активного отдыха с перерывами на кратковременный сон под палящим солнцем на берегу реки мы обнаружили нашего друга Рыжего с физиономией вовсе не рыжей, а ярко-красной, как задница молодой макаки. Он, как и всякий светлокожий блондин, сгорал на солнце моментально и весьма обстоятельно. При этом любое движение и прикосновение даже лёгкой одежды приносили ему настоящие муки. Мы поняли, что он не транспортабелен и абсолютно не способен к любому виду труда. Как люди весьма сердобольные, мы наполнили холодной водой большую бочку и поместили в неё нашего несчастного товарища. Тот благодарно скривил подобие улыбки и задремал, напоминая своим положением аллигатора, поджидающего несчастную жертву. Только вот ничего хорошего нашему аллигатору ждать не приходилось…

Посмеиваясь над новоявленным Диогеном, мы отправились на работу.

После пятиминутки к нам подошёл Саня и заговорщически прошипел:

– Часов в семь приходите ко мне в гости. Выпьем, закусим. Девчонки приедут, скучно не будет.