Утро седьмого дня

А, так ты человек? Ну виси и не рыпайся!
Искал на Голгофе Адама? Проваливай:
он мне задолжал – потянет на пожизненное.
Согнаны как скот в загон все твои праведники:
уложены штабелями по закоулкам подвальным.
Милости просим к нам, полюбуйся на это месиво.
Вон там всем трупам труп – назывался Самсоном —
в обнимку с костями жуткого Голиафа.
Вот валяется Ог – а был большим человеком:
мы свалили его как дерево дровосеки.

Я честна: мзду не беру, но не гоню мздоимца,
за царя не возьму раба, за старика – младенца.
Никакими подарками от меня не отмазаться.
Всякого зверя подманит хитрец охотник,
а со мной встретится – так даже не охнет.
Моё полное имя: Глухая-ко-Всяким-Просьбам.
Вовремя плачу долг, отвечаю по обязательствам.

Кто это там висит? Чей сын, говорите?
Из чьего семейства мой – ха-ха! – погубитель?
Вот его родословная в такой толстой книге:
я прочла в ней все имена, не поленилась.
От дурня Адама по сие глупое время.

Меня не объедет никто. Круг за кругом —
все приползут сюда, все вписаны в эту книгу.
Это всё для тебя, Иисус, или как тебя там.
Ради тебя стараюсь, в три дня созидающий!
Оттуда, где висишь, глянь сюда! Что, уверовал?
Никто никогда из моих когтей не вырвется!

Ах да, приходили какие-то двое,
Которые не застали меня дома:
Енох да Илья, или как там их кличут.
Я их обыскалась по всей моей книге.
Лазала в ту дыру, отколь взвыл Иона.
Ангелы лестницей Якова дурили:
может, эти по ней наверх и удрали?

Тут пока остановимся.

Смерть стыдливо умалчивает о ещё одной потере, совсем недавней. Всего шесть дней назад из её сейфа был необъяснимым образом похищен некто Лазарь…

Но обо всём в свой черёд.

Интересно, что свидетели и исполнители голгофской казни видели кресты и распятых на фоне неба. Такая особенность ситуации. То есть чтобы увидеть распятого, нужно посмотреть вверх, в небо. А что ещё мы видим, глядя в небо? Ничего. Иногда облачка и птичек. А так – ничего.

А вот если отвести взор от креста, посмотреть вниз, то можно увидеть много всякой всячины. Траву, кустики, деревца, жучков, мушек. Кошек, собак. Людей, по-разному одетых, стоящих или куда-то спешащих. Ну и конечно, дома, улицы, двери, окна…

Тени, движущиеся с разной скоростью.

Час третий

Тени Сапёрного переулка

Время от времени я бываю в одном издательстве. Оно недавно переехало и помещается теперь в Сапёрном переулке, дом десять. Я иду на работу или с работы – и ровно на полпути это издательство, куда можно зайти. Очень удобно.

В доме почти напротив когда-то жила руководительница кружка поэтов Дворца пионеров «Дерзание», в котором я состоял в старшешкольные годы. Её звали Нина Алексеевна Князева. Она жила тут в огромной коммуналке, вытянутой вдоль длиннющего коридора, в трёх комнатёнках, с тяжело больной дочерью. Собственно, комната была одна, но разгороженная на три, так что у дочери была каморка, у Нины Алексеевны кабинет (он же спальня) да ещё столово-гостиная, в которой умещались пара шкафов и довольно-таки большой старинный обеденный стол. Оставалось немножко пространства вокруг стола, чтобы нам рассаживаться, когда мы приходили к Нине Алексеевне в гости. Мы – то есть «поэты» и любители стихов в возрасте преимущественно от четырнадцати до восемнадцати-двадцати. Нас бывало иногда двое-трое, иногда много. Читали стихи, толковали о кино, о книгах, о стихах и поэтах, пили чай с печеньем, рассуждали, шутили, смеялись, спорили…

Последний раз я там был, когда Нина Алексеевна, уже разбитая инсультом, лежала на кровати в своей кабинето-спальне. Мы вместе с одной барышней из поэтического кружка «Дерзание» сидели на стульчиках возле кровати, а Нина Алексеевна глядела на нас своими удивительными лучистыми глазами и говорила с трудом, но внятно:

– Ах, Алла, ах, Анджей, ну как здорово, что вы пришли… Настоящий праздник души!

Через полгода или год она умерла.

Да, но я отвлёкся.

Вот – тот дом по Сапёрному переулку, номер десять.

Тут когда-то была слобода Преображенского полка, отсюда и названия переулков: Сапёрный, Артиллерийский, Манежный. Потом для полка выстроили казармы, а землю постепенно продали под застройку. Ещё на полвека позже на Шпалерной улице, относительно невдалеке, была возведена водонапорная башня, и весь этот район стал первым в Петербурге, получившим водопровод. Поэтому жильё здесь считалось комфортным – по карману состоятельным господам. В глубине дворов селилась публика попроще, а квартиры в фасадных частях доходных домов – для обеспеченных съёмщиков. В одной из таких квартир, переживших советскую коммунальную фазу, и находится теперь издательство, куда я иногда забредаю.

Вообще, в этом доме жило и бывало много всякого известного народу. В справочниках «Весь Петербург» (разные годы) по адресу «Сапёрный, 10» числятся персоны широкого спектра: от философа Николая Бердяева до юмористки Надежды Тэффи и от лицедея Павла Гайдебурова до церковного министра Антона Карташёва. А в этой самой квартире, на третьем этаже, где издательство, до революции тоже гнездилась редакция какого-то журнала. Кипела литературная жизнь. Бродили, наверно, писатели с всклокоченными шевелюрами, бегали пишмашинные барышни, художник какой-нибудь стоял вон там, у окошка, барабанил пальцами по подоконнику, глядя вдаль…

А этажом ниже, в просторной, богато обставленной квартире жило такое прекрасное семейство. Самое благополучное, милое и процветающее интеллигентное семейство, какое только можно себе представить. Отец семейства – инженер-путеец и кораблестроитель, директор акционерных обществ и военно-морских заводов, надворный советник, консультант правительства. Интеллигентнейший человек (сын врача, племянник литературоведа), разбогател не греховной наживой, а праведным трудом, умом и познаниями. У него жена, любящая и любимая, притом красавица и к тому же врач.

Ах да, я забыл назвать их по имени-фамилии. Он – Иоаким Самуилович Каннегисер (в обиходе – Аким Самуйлович), она – Роза Львовна Каннегисер, урождённая Сакер. Им обоим немного за пятьдесят. Прекрасный возраст, особенно если имеются взрослые дети. А они есть: два сына и дочь. Сергей, Леонид (он же Лёня, он же Лёва) и Елизавета. Гляньте на них – залюбуетесь. Сыновья крепкие, ладные, светлолицые. Елизавета, по-семейному Лулу, статная, живая, смешливая, забавница…

Вот если бы мы неведомым образом попали в их квартиру, ну, скажем, в декабре, к примеру, тысяча девятьсот пятнадцатого года. Или в январе шестнадцатого. Как-нибудь вечерком. За окнами тьма. Со двора, где садик, в приоткрытую форточку врывается снежный запах.

Просторная гостиная в три окна. Деревянный потолок, создающий ощущение покоя. Устойчивые резные стулья, круглый дубовый стол, диван… Все эти детали, однако, в тени, а в пятне тёплого света – печь-камин в замысловатом ренессансном стиле; перед камином кресло. В кресле – неясная фигура, мы видим только стриженый затылок и плечо. Ближе, на переднем плане, на полу – шкура белого медведя. На ней полулёжа – молоденькая золотистоволосая женщина в тёмном платье, почти барышня, однако со стальным блеском в чётко очерченных глазах. Назовём её Марина.

Марина(говорит никому, вернее, нам). Лёня – поэт, Серёжа – путешественник, и дружу я с Серёжей. Лёня для меня слишком хрупок, нежен… Цветок. Старинный томик «Медного всадника» держит в руке, как цветок, слегка отставив руку[3 - Здесь и далее в этой сцене использованы фрагменты из очерка Марины Цветаевой «Нездешний вечер» по изданию: Цветаева М. И. Избранные сочинения в 2 томах. Т. 2. Автобиографическая проза. Воспоминания. Дневниковая проза. Статьи. Эссе. М.; СПб., 1999.].

Лёня (входит в дверь, что справа; видно, кого-то провожал в прихожей. В руке на отлёте держит старинный томик). Ах, Кузмин, Кузмин! Какая утончённость – цыгана и старовера! Представьте, он сказал мне, прощаясь, что на тему «Медного всадника» скоро поставят балет!

Фигура в кресле оживает, встаёт и оказывается крепко скроенным высоким молодым брюнетом в студенческой тужурке. Это Серёжа.

Серёжа. Какая чушь. Что, Марина Ивановна, как вам понравился Михаил Алексеевич?

Марина. Лучше нельзя: проще нельзя.

Серёжа. Ну! Это для Кузмина редкий комплимент…

Лёня. Ах, знаешь, в нём, правда, есть странная простота. Мне кажется, что он доживёт до того, что напишет что-нибудь такое простое-простое…

Серёжа. Браво, Марина Ивановна, вы покорили нашего Лёву, он готов теперь поддакнуть самому отъявленному вашему парадоксу.

Лёня. Нет, правда, напишет. Что-нибудь про архангела Михаила. И про Богородицу, которая сидит на стуле и шьёт белые одежды…