Смола
Мария и Йенс настаивали, что на работе их отношения никак не скажутся, а госпожа Хордер начала замечать – с недовольством, – что Мария стала работать по дому еще усерднее. Ее не в чем было упрекнуть. То же касалось и Йенса. Он весь день пахал как лошадь, чтобы освободиться и вечером подержаться с Марией за руку. Они всегда пропадали в белой комнате, выпив с Эльсе вечерний кофе в гостиной, и со временем кофе в чашках становилось все меньше.
Чем больше они проникались друг другом, тем сильнее становилась боль Эльсе.
Она внушила себе, что так будет лучше всем, и начала незаметно подкладывать грязь на пол, который Мария только что вымыла, оставлять пятна на скатерти, которую Мария выстирала, и воротить нос от приготовленной ею еды.
«Йенс, мне кажется, нам нужно найти другую помощницу. Мария плохо справляется, – сказала она своему сыну, пока Мария была на острове по делам. – Я уже поговорила с вдовой Энджел. У нее много опыта, и предложение ее заинтересовало».
Скрупулезная вдова Энджел была далеко не ангелом. И Эльсе едва могла представить, что она куда-то упорхнет с ее сыном.
Кулак Йенса ударил по столу с такой силой, что боль Эльсе тотчас же увеличилась в разы.
«Ни за что! Если Мария уедет, я уеду вместе с ней!» – прогремел его голос. Это был уже не ребенок, а мужчина, которым он стал с Марией. Его голос был глубоким, как никогда прежде.
На секунду Эльсе почувствовала себя беспомощной, но постаралась не поддаваться панике. Эти слова пронзили ее в самое сердце. Йенс и раньше бывал упрямым, особенно когда умер отец – но тогда его упрямству хотя бы было объяснение. Однако он никогда не поднимал голос на мать. Ее ужаснуло, что он посмел говорить таким тоном с человеком, который любил его больше всех на свете. Эта ситуация напомнила ей о старшем сыне, но прежде всего подтвердила теорию о том, что Мария была угрозой.
Вдруг Эльсе услышала звук подъезжающего велосипеда – приехала Мария.
«Хорошо, если ты против… – сказала она так приветливо, как только могла. – Ты же знаешь, что я желаю тебе только лучшего, Йенс. Мы же так любим друг друга. Ты ведь не бросишь свою больную мать!»
Йенс повернулся и вышел. Его больная мать осталась одна в гостиной. Она сидела, смотрела в пустоту и думала о том, что это худший день в ее жизни.
Через какое-то время он снова зашел в комнату. При виде младшего сына у Эльсе Хордер потеплело на душе. Она снова увидела его нежный взгляд. Он тепло улыбался – так, как умел только он. Его темные глаза светились.
«Мария ждет ребенка», – счастливо сказал он.
Йенс и Мария сыграли свадьбу по любви, но в спешке. Их поженил мэр Корстеда. На свадьбу пришло несколько знакомых – они желали молодоженам счастья и размышляли о том, не поселится ли скоро на Ховедет еще один Хордер. «Вы заметили, что у невесты немного выделяется живот?» Но из вежливости все просто сплетничали, ничего не спрашивая напрямую. И, несмотря ни на что, гости радовались за молодых, потому что никто не сомневался – Йенсу пришлось нелегко после смерти отца и внезапного исчезновения старшего брата, хоть он никогда и не говорил об этом. Но Йенс ведь вообще говорил немного. Он был добрым и всегда готовым помочь, никогда не говорил больше необходимого, и поэтому с ним практически невозможно было завязать разговор. Мало кто думал, что ему вообще удастся найти девушку. «А может, она сама его нашла?» Гости рассматривали все варианты. Девушка была милой и красивой, но немного грустной. «А может, все это устроила его мать?»
После венчания гостей пригласили к столу. Домой Йенс и Мария отправились в сопровождении матери жениха, когда ей показалось, что им уже пора спать. Ее снова мучили боли.
Мария так и жила в белой комнате за мастерской, где Йенс составлял ей компанию на полутороспальной кровати, пока его мать спала в доме на двуспальной, мучаясь от болей.
* * *В глубине души Йенс мечтал о сыне, Мария – о дочери, а Эльсе Хордер – о несчастном случае. И все три желания по-своему исполнились.
У Марии родились близнецы.
Их назвали Карл и Лив. Мама малышей не возражала против этих имен. У бабушки были другие варианты, но их никто не поддержал.
Сразу после рождения детей Йенс смог уговорить Эльсе отдать им с Марией спальню на втором этаже. Эльсе, конечно, сопротивлялась, но все же переехала в старенькую детскую Йенса. Комната была крохотной, к тому же Эльсе не нравился запах в ней. Но поскольку достаточно места для двух взрослых и двух колыбелей было только в спальне, Эльсе ничего не оставалось, как освободить ее.
Йенс настаивал на переезде в родительскую спальню и по другим причинам. Хоть сама Мария не говорила об этом, но во время беременности она сильно поправилась, и избавиться от лишних килограммов у нее пока не получалось. Йенс догадывался, что в старой кровати ей было тесновато. Во всяком случае, ему в ней точно было тесновато.
Детские колыбельные Йенс сделал сам прямо к родам Марии, когда стало окончательно ясно, что они ожидают двойню. Хоть он никогда раньше и не мастерил колыбельные, у него получились две самые прекрасные кроватки, какие только можно вообразить. Йенс с любовью оттачивал каждую деталь, так же, как и его отец, когда мастерил гробы. Закончив работу над второй кроваткой, Йенс склонился над ней и подумал о том, какая счастливая жизнь их ждет впереди.
Пока Мария была беременна, мать Йенса была просто невыносима. Можно было подумать, что гормоны бурлили не у невестки, а у самой Эльсе, когда она кричала и просила принести ей кусок хлеба или чистое полотенце. Несмотря на стесненные условия, Эльсе почти все время проводила в своей комнате, просила приносить ей туда ужин, да еще и во всеуслышание жаловалась на меню.
Мария продолжала выполнять свои обязанности по дому насколько ей хватало сил. Для общего блага она старалась с улыбкой воспринимать нелепые капризы свекрови, но на самом деле Мария была вне себя и втайне мечтала о том, чтобы Эльсе провалилась сквозь землю. Ей казалось, что Йенс чувствовал то же самое, но не говорил об этом. Мария знала, что у Йенса с матерью была сильная связь, но не решалась проверять, прочнее ли была его связь с ней, его женой.
Несмотря на то что Йенса раздражало поведение матери, он был благодарен жене за ее любовь и двоих детей, и ничто не могло вывести его из себя. И вопреки упорным попыткам Эльсе обратить на себя его внимание он был прежде всего занят заботой о близнецах, Марии и наслаждался тем неземным счастьем, которое переполняло его день ото дня.
Так продолжалось какое-то время.
Однажды, пока Мария была в сарае, а Эльсе спала у себя в комнате, Йенс зашел проверить детей, как он всегда делал в обеденное время. Мальчик лежал на полу под колыбелью. В луже крови.
Моя бабушка
Мне никогда не рассказывали о том, что тогда произошло с моим братом Карлом. Я знаю только, что, когда мы были маленькими, с ним случилось несчастье, а потом бабушка переехала к своей двоюродной сестре на материк. А мы так и остались жить в нашем доме. Время шло, и мы становились больше. Особенно мама.
Про бабушку я узнала гораздо позднее. От нее самой. До этого я и понятия не имела, что у меня вообще есть бабушка. Но как-то раз она просто появилась у нас в доме, поселилась в комнате за мастерской, стала печь блинчики каждое утро. Так продолжалось почти весь месяц. Это был декабрь.
Папа не хотел разговаривать о ней. Видимо, он хотел поговорить не о ней, ас ней, и мне это казалось очень странным. Я любила есть ее блинчики и слушать рассказы про материк, но мне не нравилось, как она действовала на папу. Мама ее тоже не любила.
Не только из-за храпа. А храпела бабушка громко-прегромко! Если она спала днем, то это было слышно во всем доме.
Мама не любила ее прежде всего потому, что, когда она к нам приехала, все стало только хуже. Мне кажется, что-то вывело папу из себя. Во всяком случае, когда она сказала, что хочет забрать меня на материк и отдать там в школу, потому что для меня так будет лучше. Они не знали, что я тогда стояла за дверью и все слышала.
Дорогая Лив,
Твоей бабушки Эльсе становилось слишком много. Не так, как меня. По-другому. Честно говоря, мы так радовались ее отъезду, когда ты была еще совсем крошкой, и я совершенно не ожидала, что она вернется спустя столько лет. Тебе тогда как раз исполнилось семь.
А мне почти удалось забыть о ней.
Когда я снова увидела ее, меня словно схватили за горло, словно кто-то перекрыл весь воздух на Ховедет. Она покидала нас как раненое животное, ищущее место, чтобы умереть, и в глубине души я надеялась, что так и произойдет. И вот она снова здесь, стоит и улыбается, оскалив зубы, живая и невредимая, еще здоровее, чем была. Как же ее много!
Я не знала, что ей нужно. И не знала, понимала ли она, что тогда натворила. Она писала твоему отцу письма, но он сжигал их все, даже не прочитав. Даже не говоря об этом.
С тех пор, как она уехала, мы не обсуждали ее. Никогда не говорили о том, что произошло. Мы защищали себя.
Я снова забеременела.
С любовью, мама.
Возвращение
Эльсе Хордер поняла все с первого раза и расценила поступок сына как предательство, когда он попросил ее уехать с Ховедет.
Точнее – приказал ей.
Она злилась и сначала решила, что это она выгонит их из дома, что это сын должен переехать. Но сделать это она так и не смогла. К тому же ей было невыносимо думать о том, что она останется в доме одна: без Силаса, без Могенса, без Йенса… со всеми воспоминаниями и болью в полном одиночестве. Ее двоюродная сестра была вдовой. Она решила помочь Эльсе и предложила ей свободную комнату. Мысль о том, чтобы навсегда покинуть остров, все больше привлекала Эльсе. Выход, который больше походил на освобождение.
Очень удивительно, что, живя среды природы – в окружении леса, лугов и моря из чистого воздуха, – можно быть запертым в клетке (именно так чувствовала себя Эльсе), а потом вдруг взять и стать свободным как птица среди навязчивых городских фасадов, острых углов и пелены выхлопных газов. Так и произошло. В городе она снова вдохнула воздух полной грудью. И даже болезнь отпустила ее. Боли сошли на нет, кровотечения прекратились, а вскоре она стала считать себя совсем здоровой.
Двоюродная сестра была очень умной, в прошлом работала медсестрой, и с ней Эльсе чувствовала себя в надежных руках. Говорить с кем-то «не из этих мест» было для нее облегчением. То же самое касалось жилья. Наконец-то Эльсе переехала в дом, где царил полный порядок. С годами ей все сложнее было понять, как покойный муж и младший сын могли жить среди кучи мусора.
Эльсе пришлось признать, что ее жизнь до и после несчастья была ужасной. После того как Йенс и Мария стали родителями, ее так мучили боли, угнетенность и необъяснимая злоба, что она не могла держать себя в руках. Она предъявляла своей невестке множество бессмысленных требований, вместо того чтобы помочь молодой матери, – она только огрызалась, препятствовала Марии, искоса смотрела на нее и чувствовала, как ее саму что-то душит изнутри.
Эльсе постоянно лежала на кровати, потому что пыталась сбежать – там эти омерзительные чувства при виде счастливых молодоженов не переполняли ее. Никогда она еще не чувствовала себя такой одинокой и ненужной, как после рождения близнецов. И никогда еще материнская ревность не была ей так ненавистна. Словно смирительная рубашка, которую она сама на себя надела, но не могла из нее вырваться. Нехватка прощения и любови смешивалась в ней с неумолимой тягой к тому, чтобы кто-то наконец заметил ее мерзкое поведение, – она это заслужила и прекрасно знала об этом.
Когда ее отправили в маленькую комнату, где со всех сторон давили стены, а ежедневный плач мальчика проникал сквозь известь словно кислота, она заглушала себя лекарствами и сном, удерживая тем самым эту удочку кошмара. Она стала мечтать о том, чтобы наконец на том свете встретиться со своим любимым Силасом и вновь обрести покой.
В день, когда произошло несчастье, она помолилась о том, чтобы уснуть вечным сном. Об этом она тоже рассказала сестре, которая заверила Эльсе, что с ее храпом это было бы проблематично.
Все же было то, что Эльсе не сказала никому. Перед тем как случилось несчастье, ее посетило плохое предчувствие, которое никак не отпускало ее.
Мария очень хотела дочь. Об этом Эльсе прочитала в ее блокноте, который нашла у невестки в нижнем ящике прикроватной тумбочки. «Мысли» – вот что было написано на блокноте. Эльсе, конечно же, прекрасно знала, что плохо читать чужие секреты, но желание заглянуть в закрытый мир молодой пары в конечном счете пересилило моральные убеждения.
Мария писала, что хотела родить девочку, и ее желание исполнилось. Однако в дневнике было кое-что еще, что обеспокоило Эльсе:
«Я так счастлива и благодарна судьбе за двух здоровых малышей. Это настоящий дар. Все же что-то терзает меня изнутри. Я совершенно не могу осознать, что теперь должна нести ответственность за целых ДВЕ жизни, хоть и разделяю ее с мужем. Йенс чудесный, я люблю его больше жизни. Но это же Йенс… иногда он просто уходит в себя. А от его матери помощи не дождешься!
Справимся ли мы? Справлюсь ли я? Сын спит неспокойно. Много плачет. Из-за него я сама практически не сплю. Это сводит меня с ума. В самые тяжелые моменты я думаю о том, что лучше бы у нас была только дочка».
О том, что она подозревала Марию, Эльсе не могла признаться ни самой себе, ни сестре. Но с каждым днем эта мысль все больше мучила ее.
Прошло больше шести лет, прежде чем она решила вернуться. За все это время она не получила от них ни весточки. На ее письма никто не отвечал, и телефон на Ховедет так и не установили. Позвонить можно было из трактира в Корстеде, но туда они, очевидно, больше не ездили. Когда Эльсе как-то раз позвонила в трактир, ей ответили, что Йенс Хордер в городе теперь появлялся редко. Эта новость встревожила Эльсе, как и то, что она увидела, выйдя из такси на Ховедет.
Тут словно никому ни до чего не было дела. Вещи расползлись повсюду, еще больше, чем раньше. И не только они.
Когда Мария вышла из дома встретить незваных гостей, Эльсе с трудом узнала ее.
Некогда изящная фигура Марии раздалась и стала совершенно бесформенной. Было видно, что ей тяжело передвигаться. Чтобы сделать несколько шагов и спуститься по ступенькам, она опиралась на стену, а ее легкая походка сменилась на тяжелое переваливание.
Эльсе постаралась скрыть удивление.
– Мария, это ты? – сказала она приветливо. – Давно же мы не виделись.
Мария кивнула и с усилием улыбнулась – то ли от вида свекрови, то ли от того, что улыбаться ей было тяжело физически.
– Здравствуй, Эльсе. Какой сюрприз… Не знала, что… Я позову Йенса.
Такси, которое привезло Эльсе с парома на Ховедет, медленно разворачивалось и вскоре скрылось, повернув в сторону Хальсена и главного острова.
Мария проводила машину взглядом.
– У нас теперь мало кто бывает, – сказала она.
– Но почта ведь приходит? – спросила Эльсе, сама не до конца понимая, какой ответ она хотела бы услышать.
– Да, почта иногда приходит, – ответила Мария, не поднимая на Эльсе глаз. – Приносят письма от… ну, ты и сама знаешь. Я позову Йенса.
Эльсе подумала о Могенсе. Все эти годы она не получала вестей от старшего сына, но слова о том, что он все еще присылает деньги на Ховедет, успокоили ее. На конвертах всегда была пометка «Хордер, Ховедет». Это ведь мог быть любой Хордер с острова – и мать, и брат.
Она сама раньше писала «Йенс Хордер» на всех своих конвертах.
За Марией захлопнулась дверь мастерской, и доносившийся из нее беспрерывный громкий стук резко остановился.
Взгляд Эльсе проследовал за парящей в воздухе снежинкой, которая плавно опустилась на землю и растаяла. Двор явно уже несколько лет не засыпали новым гравием, поэтому маленькие камешки были затоптаны в землю. Где-то виднелись иссохшие травинки – это означало, что летом участок зарастал. Эльсе посмотрела вокруг – повсюду были груды мусора, стеснявшие пространство. Дул холодный ветер, и она вздрогнула. Из-за лежавших на участке запчастей вдруг вышла черная кошка, но, увидев Эльсе, спряталась обратно.
Через некоторое время пришел Йенс.
Эльсе не видела сына с того самого кошмарного дня, когда он выгнал ее из дома и отвез на паромную пристань. Тогда она даже на секунду задумалась, посадит ли он ее на паром или же в последний момент решит бросить рядом на свалке. В таком случае впервые за много лет он бы отвез что-то ненужное на свалку, а не домой.
Йенс, в отличие от жены, не растолстел – как раз наоборот. А вот борода отросла знатно. Юношеские усы теперь стали густыми, и волосы спускались ниже ушей. Кепка была все та же. При виде Йенса у Эльсе возникло странное чувство: он, с одной стороны, был похож на отца, а с другой – уже не был похож на того ребенка, каким она его помнила.
– Здравствуй, мама, – сказал Йенс и неловко поцеловал ее в щеку. Ей захотелось удержать его в своих объятиях хоть на мгновение, но он быстро отпрянул. – Мы не знали, что ты приедешь, – сказал Йенс, посмотрев на две большие сумки, которые она отодвинула в сторону.
Эльсе уже не могла думать о том, лгал ли он или действительно не читал ее два последних письма.
– Я уеду, – сказала она. – Но надеюсь, что мне можно погостить у вас немного… – Она замешкалась. – Мне хотелось посмотреть, как здесь идут дела.
– Дела хорошо, – сказал Йенс. – А как поживает?..
– Кузина Карен. Мне очень нравится жить у нее. Я, к своему удивлению, очень полюбила большой город.
– Как там хорошо… в городе… особенно в декабре, – сказала Мария. Эльсе восприняла это как настоятельную просьбу невестки скорее вернуться восвояси.
– Как долго ты хочешь пробыть у нас?
Взгляд Йенса уперся в далекий угол мастерской – туда, где была дверь в белую комнату.
Эльсе пожала плечами.
– Я думала, это будет зависеть от…
В тот же момент из-за угла сарая выбежала та, от кого это будет зависеть. Она вернулась после прогулки на поле.
– Пап, а можно барашек…
Увидев Эльсе, девочка вдруг остановилась.
– А это еще кто? – спросила она и показала на бабушку, одновременно с недоверием и любопытством. Но больше – с недоверием.
Эльсе хотела ответить, но Йенс прервал ее.
– Эта женщина поживет у нас некоторое время. Так что там с барашком?
Девочка вытаращила глаза. Было ясно, что к гостям, которые остаются с ночевкой, она не привыкла.
– Что с барашком, Лив?
– Он опрокинул одну из… Пап, а где она будет жить?
Лив не могла отвести взгляд от незнакомки, которая некоторое время будет жить у них. А у Эльсе при виде внучки ком подступил к горлу.
Девочка, слава богу, выглядела здоровой. Она была больше похожа на отца, чем на мать. В ней не было ни грамма лишнего веса, волосы были подстрижены коротко, а глаза – темные и глубокие. По ее движениям и одежде можно было подумать, что это мальчишка. На ней были поношенные джинсы, которые, по-видимому, очень давно не стирали; кожаные ботинки, которые когда-то были белыми, просто их давно не чистили, и дырявая блузка. В кожаном чехле, пристегнутом к ремню, висел перочинный нож, так естественно, словно все дети носят такой, и судя по затертой рукоятке – она им часто пользовалась.
– Эта женщина остановится в белой комнате. Я могу отнести ее вещи, а потом схожу проверить барашка. А ты пока можешь отвязать лошадь и прогуляться, если хочешь.
Лив повернулась и радостным галопом поскакала выполнять поручение, а Йенс живо схватил сумки матери и понес их в самую дальнюю комнату дома.
Эльсе не отводила от него взгляд.
– Пойду поставлю кофе, – донеслось где-то позади. Это была Мария, которая тяжелыми шагами поплелась к дому.
Эльсе подумала, что мусор, вероятно, может быть свален и в комнатах, и очень боялась, что ее подозрения подтвердятся.
В белой комнате она едва нашла место для своих сумок, да и ничего белого там уже не было, поскольку вещи высоко громоздились вдоль стен. Та роскошная кровать, которую когда-то изготовил Силас, стояла за недоделанными изделиями из мастерской и чем-то очень похожим на хлам со свалки. Тут было все: банки, люстры, лыжи, подушки, старые картинные рамы. И все это – в плачевном состоянии. «Зачем им все эти вещи?» – спрашивала себя Эльсе.
Сначала Эльсе думала попросить у Йенса разрешения переехать в свою старую комнату на втором этаже, но, увидев, в каком она состоянии, – расхотела переезжать. Во всяком случае, лес мусора в белой комнате был лучше лосиной головы, которая испуганно таращилась на нее и висела прямо перед кроватью.
Очевидно, что мест, поддающихся уборке, на Ховедет не осталось.
Свет и воздух
Я заперла лошадь в сарае и хотела, как обычно, насладиться этим счастливым моментом, когда мы с Карлом могли расчесать ее и погладить, но в тот день я не придумала ничего лучше, чем просто сидеть и наблюдать за тем, как она ходит и топчет землю. Я никак не могла выкинуть из головы эту женщину. Еще никогда такого не было, чтобы кто-то просто появился у нас на пороге и переехал в нашу комнату. Иногда с главного острова приезжали люди, которым нужно было что-то починить, но теперь это происходило все реже, и они все равно потом тут же уезжали домой. Папа говорил, что он лучше бы сам забирал и отвозил эти вещи хозяевам. Он им не доверял.
Я им тоже не доверяла. Я доверяла папе.
Вместо того чтобы принимать покупателей у нас дома, он стал отвозить рождественские елки на небольшой участок гравийной дороги на выезде из Корстеда и продавать их там. По-моему, в последний раз он продавал елки на прошлое Рождество. Потом он решил, что пусть все растет само по себе.
Незнакомка была очень старой, с маленькой сумочкой в руках, в пальто с блестящими пуговицами и белыми волосами. Таких женщин мы видели только на главном острове. Карл их немного побаивался из-за слишком белых волос, но он никому об этом не говорил, кроме меня. Я его успокаивала и повторяла ему папины слова: «Белые волосы – это естественно. У всех нас когда-нибудь такие будут, если только мы не умрем раньше».
Мы с Карлом внимательно рассматривали волосы друг друга, а еще внимательнее – папины и мамины. До того как приехала незнакомка, которая оказалась нашей бабушкой, мы еще не находили на Ховедет ни одного белого волоска – если, конечно, не считать животных и того мужчины на трехколесном велосипеде, который приехал, чтобы попросить папу сделать урну для его жены и трубку для него.
Мне кажется, что белые волосы как трава – начинают больше расти, если их сначала коротко подстричь. Во всяком случае, мы заметили, что у папы стало больше белых волос, с тех пор как к нам приехала бабушка. Они, конечно, выросли не за один день, но с каждым днем их становилось больше. Я заметила, что наутро после ее приезда, когда они говорили обо мне на кухне, у папы появилось много белых волосков среди темных. И даже на бороде. Карла это даже немного испугало.
Это случилось прямо накануне Рождества.
Впрочем, то была лучшая осень в моей жизни. Как-то раз мы с папой вместе пошли ловить речных камбал. Мне впервые разрешили пойти на рыбалку, и я никак не могла дождаться, когда смогу сама ловить рыбу и радовалась тому, что это время мы проведем с папой вдвоем. В лодке мы говорили обо всем на свете. Он рассказал мне, что глубоко под водой рыбы не тонут, но если вдохнут воздух – задыхаются.
Мне казалось, что все как раз наоборот.
Еще папа рассказал, что, убивая рыб, мы им помогаем, иначе они задохнутся без воды. Когда мы поймали красивую тонкую камбалу с двумя кривыми глазами, он показал мне, как это сделать. Он ударил рыбу по голове специальной палкой. Сначала я подумала, ничего страшнее я в жизни не видела.
– Вот, Лив. Теперь она мертва, – сказал он потом.
Но как же она могла быть мертвой, если она все еще дергалась. Я испуганно показала на нее и открыла рот, хоть и не могла ничего сказать.
– Она дергается из-за нервных окончаний, – сказал папа. – Это естественно. Она уже точно мертва, и обещаю тебе, что она ничего не чувствует. Мы сделали для этой рыбки все, что могли, поэтому с чистой совестью можем съесть ее на ужин.
– Но, папа…
– Что?
– Она же вернется обратно?
– Обратно?
– Да, как листья… и трава. Ты же говоришь, что все возвращается.
Папа посмотрел на воду. Он курил трубку, и в нашей лодке стоял чудесный аромат дыма и моря.
– Да, рыбка тоже вернется обратно.
Я подползла к нему чуть ближе, устроилась у его ног, вдыхала запах дегтя и слушала скрип дерева. За краем лодки виднелось синее небо и недвижные комочки-облака. Моря мне не было видно, но я знала, что оно там, сразу за скрипящими досками.
– Вернется как новая рыбка? – спросила я.