Мне надо кое в чем тебе признаться…

Он потупился.

– Извини, что напрягаю… просто у меня перехватывает горло от страха, и я не знаю, как себя вести… Ты единственная, кому удается укрепить мой дух.

– Не беспокойся, это моя работа, и я верю в тебя.

Я едва не завопила «Аллилуйя!» при виде его робкой улыбки. Он пришел в себя, по крайней мере на ближайшие несколько часов, поэтому я позволила себе показать ему фотографии картин в каталоге.

Как это часто случается со мной, я увлеклась рассказом Идриса о его работе, принялась мечтать об успехе и потеряла счет времени. Я знала, что впереди у нас много свершений, то есть в основном у Идриса, а у меня опосредованно. Кстати, именно за это я любила свою профессию. Когда мой взгляд случайно зацепил настенные часы, я поняла, что не заметила, как стемнело, а Ксавье не появился, хоть и обещал. Было около восьми вечера.

– Идрис, не обижайся и не воображай, что я тебя выгоняю, но мне нужно домой. Тем более что мой муж прилетел сегодня ночью…

– Извини, Ава.

– Да хватит уже извиняться! Я сама виновата, что не посмотрела на часы.

Он обошел вместе со мной галерею, чтобы выключить освещение. Я взяла сумку, пальто и ключи, и мы вдвоем вышли на улицу. Закрывая дверь, я едва не захлопала в ладоши – шел дождь. Я быстро нырнула в вестибюль, схватила огромный зонт и открыла его, прокрутив купол над собой.

– Ты, что ли, рада дождю, Ава?

Я скорчила притворно смущенную мину. Я одна из немногих, кто любит дождь зимним вечером. Мне нравятся капли в свете автомобильных фар, нравится необходимость поторопиться, быстрее укрыться. Как это элегантно – прятаться под зонтом, перепрыгивать лужи, в особенности как сегодня, в туфлях на высоких каблуках. Покалывание влаги и холода, прокладывающих себе дорогу по шее, под одежду, вызывало дрожь блаженства. А потом наступала очередь главного вознаграждения: вбежать в дом, вытереть волосы теплым полотенцем и зажечь огонь в камине. Но сегодня я вряд ли успею это сделать!

– Хорошего вечера, Идрис, и пожалуйста, не забывай то, о чем я тебе сказала. Пиши! Не прекращай писать картины!

Я встала на цыпочки, поцеловала его и умчалась, как и предвкушала, вприпрыжку, перескакивая через лужи.

Я влетела в дом и, проигнорировав шумные восторги собаки и кошки, встретивших меня на пороге, как они делали это каждый вечер, быстро прошла на кухню, где дети с няней сидели за столом. Получается, Ксавье все еще в клинике… Недолго же он включался в привычный ритм.

– Хлоя, прости меня, умоляю. – Я поцеловала няню.

– Ничего страшного, я взяла на себя смелость накормить их.

– Ты сущий ангел. Не знаю, что бы без тебя делала.

На ее лице отразились привычные робость и смущение, она не выносила комплиментов.

– Давай! Беги домой!

Она пулей выскочила в прихожую, а я наконец-то поздоровалась с детьми.

– Ну как прошел день, все о’кей? – поинтересовалась я у Пенелопы.

Она безразлично пожала плечами.

– А у тебя, мой дорогой?

Титуан поднял большой палец, ответить по-другому он не мог, поскольку рот был набит макаронами, большую ложку которых он приготовился проглотить.

– До завтра, – заглянула к нам Хлоя.

Пенелопа помахала ей рукой и послала воздушный поцелуй – значит, у нее все же не такое паршивое настроение, – а Титуан быстренько дожевал макароны и вскочил, чтобы поцеловать няню.

– Хорошего вечера, – пожелала я.

Пока они доедали, а я готовила ужин для взрослых, дети выложили мне все, что случилось за день. Вынуждена признать, что слушала их вполуха. Но по звукам голосов и их ссорам я поняла, что они в порядке, все хорошо, ничего серьезного не случилось, и значит, сегодня ночью мы все четверо сможем спать спокойно. Но для этого требовалось, чтобы вернулся Ксавье!

Рокот мотоцикла раздался спустя три четверти часа. Месье бурно выразил радость, приветствуя хозяина громким лаем. Ксавье, конечно же, не торопился уйти от него, они успели даже покататься вдвоем по полу, не сомневаюсь. Я все еще возилась с ужином, когда он приблизился сзади, взял меня за талию и положил подбородок на плечо. По тому, как сильно он надавил на него, я поняла, что Ксавье устал.

– Не надо было ждать меня с ужином…

Я подняла на него глаза и поцеловала в щеку.

– Мог бы сегодня вечером явиться пораньше, – упрекнула я.

Он вздернул бровь с позабавленным видом, а я легонько ткнула его локтем в бок.

– Нальешь нам вина? – попросила я.

– Слушаю и повинуюсь!

После ужина мы устроились на диване, прижавшись друг к другу, и я блаженствовала в объятиях Ксавье. Я очень соскучилась по нему. Он рассеянно гладил меня по волосам и подробно расспрашивал о вернисаже и об Идрисе. Однако когда после нескольких фраз я замолчала, он на это никак не отреагировал, потому что ушел мыслями в свой далекий мир. С ним такое бывало после возвращения из Африки, он вечно витал в облаках, адаптируясь к повседневной жизни.

Когда поездка Ксавье подходила к концу, он душой по-прежнему пребывал где-то вдали от дома, и его одолевали заботы. И всякий раз меня преследовал один и тот же вопрос: не стало ли это путешествие лишним? Тем, из которого он уже не возвратится? Останется мыслями там? Не покажется ли ему жизнь, которую мы ведем, пресной? Всегда, когда после окончания своей миссии он приезжал к нам, его оглушал физический и моральный диссонанс. Помимо центра защиты животных он работал также в диспансере и в школе деревни, где жил. Поэтому неудивительно, что, оказавшись в своем большом доме с женой-галеристкой и с красивыми, здоровыми и ни в чем не нуждающимися детьми, Ксавье неизбежно испытывал трудности с совмещением в сознании двух вселенных. В течение нескольких дней он переживал молчаливый внутренний протест, который был очевиден только мне. Это, к счастью, длилось недолго, поскольку муж умел возводить перегородки и поддерживать равновесие между выполнением своего долга там и нашей жизнью здесь.

– Как сегодня было в клинике? – спросила я, чтобы вернуть его в реальность, а также потому, что меня это заботило.

Ведь я была накрепко привязана к этому месту нашей первой встречи и первой ночи любви. И не только. Мы прожили там несколько лет, вплоть до рождения Титуана. С его появлением семья разрослась, и пришлось бы раздвигать стены, если бы мы захотели остаться в клинике. Да и мне было не совсем комфортно: изводил непрерывный лай собак и скулеж бездомных животных, которых регулярно подбирал Ксавье. Я подозревала, что перемен жаждал и он, в противном случае мой муж и носа не высунул бы из своей ветлечебницы, даже по воскресеньям.

– Мой подменщик оставил дикий бардак! Придется попотеть, чтобы привести все в порядок и восстановить нормальные условия работы, потому что он все делал как попало!

Да, в ближайшие дни Ксавье будет редко радовать нас своим присутствием. Заметив, что он зевает, едва не вывихивая челюсть, я предостерегла его:

– Будь все же осторожен для начала, не хватайся за дело слишком рьяно, адаптируйся постепенно.

Он состроил скептическую гримасу, как если бы мое беспокойство было смешным и нелепым.

Глава третья

Жизнь вошла в привычную колею. Я носилась, как сумасшедшая, чтобы все успеть, – давно не устраивала вернисаж, отвыкла. В последние годы я утратила драйв и находила тысячи оправданий, чтобы отложить на потом очередное дело или отменить нужную встречу. Я потеряла хватку и часть уверенности в себе. Не говоря о том, что в течение дня я почти не пересекалась с Ксавье и детьми и мне их очень не хватало. В первую очередь мужа и его поддержки, которую я особенно ждала после его долгого отсутствия. А ведь это было мне не в новинку. Как я пожаловалась Кармен, организуя мероприятие для Идриса, я упустила тот факт, что оно совпадет с приездом Ксавье. Вообще-то это не так уж страшно, неустанно повторяла я себе, мы наверстаем упущенное позже. В этом году у него добавилось проблем в клинике, расписание было перегружено. Когда мы встречались по вечерам, на его лице были написаны усталость и озабоченность. Мне это не нравилось. Не только его пациенты, но и я нуждалась в нем. О чем он не догадывался…

Суббота, до вернисажа оставалось пять дней. Неправильно, конечно, закрывать галерею в субботу, но сегодняшняя суббота была особой – Идрис только что принес несколько своих полотен, – и я опустила жалюзи сразу после обеда. Картины в большинстве своем были огромными: Идрис нуждался в большой площади, в пустынности полотна, чтобы, нанося гуашь, выражать себя размашистыми мазками кисти, ладоней или пальцев. Ближайшие несколько часов мы должны были провести, прикидывая, как развесим работы, и продумывая дизайн выставочного пространства. Я любила эти минуты наедине с художником, когда я еще была единственной, кто видел его произведения и наблюдал за первым расставанием автора со своим детищем. Это всегда необыкновенно волнующе. Кто-то проживал такие моменты молча, почти отрешенно, кто-то выплескивал избыток эмоций, приходя в возбуждение, что иногда было трудно вынести. К моему крайнему удивлению, у Идриса все прошло спокойно, без признаков паники. Он даже вел себя достаточно активно, тогда как я побаивалась, как бы он не самоустранился, окаменев от маячившего перед ним вызова и давления, которое он сам на себя оказывал. Но все вышло наоборот, Идрис без колебаний возражал мне, если считал нужным. Он даже не сообразил, что я постепенно отошла в сторону, предоставив ему возможность действовать самому и только наблюдая за ним. Я была довольна, что он дает себе волю, распрямляет спину, обретает веру в себя. Идрис вел нескончаемый диалог с собой, а может, и со своими работами. Они защищали его от страхов и сомнений, и его творчество составляло единое целое с ним. И это было очень красиво. Внутренний голос нашептывал мне, что не стоит слишком привязываться ни к нему, ни к его живописи, что в ближайшее время его откроет галерист или арт-дилер получше меня или по крайней мере имеющий больший, чем я, вес, возьмет под свое крыло и вознесет на вершины Олимпа. Мне же останутся удовлетворение и гордость за то, что именно я подставила ему плечо и помогла сделать первый шаг. Такое уже случалось, и не раз. Папа постоянно предостерегал меня: Ава, дорогая моя, не привязывайся к художникам, они нам не принадлежат, и ты должна научиться отпускать их.

– Ава? Все в порядке?

Я подняла голову, усталость делала печальные догадки особенно болезненными…

– Да, конечно! А что?

Он махнул рукой, указывая мне на пространство экспозиции.