Берне. – Близость его к нашей современности. – Полное собрание сочинений Ибсена

Берне. – Близость его к нашей современности. – Полное собрание сочинений Ибсена
Ангел Иванович Богданович

«Среди европейскихъ писателей трудно найти другого, который былъ бы такъ близокъ русской современной литератур?, какъ Людвигъ Берне. Не смотря на шестьдесятъ л?тъ, отд?ляющихъ насъ отъ того времени, когда Берне писалъ свои жгучiя статьи противъ Менцеля и ц?лой плеяды н?мецкихъ мракоб?совъ, его произведенiя сохраняютъ для насъ св?жесть современности и жизненность, какъ будто они написаны только вчера. Его яркiй талантъ и страстность, проникающая все имъ написанное…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

Берне. – Близость его къ нашей современности. – Полное собранiе сочиненiй Ибсена

Среди европейскихъ писателей трудно найти другого, который былъ бы такъ близокъ русской современной литератур?, какъ Людвигъ Берне. Не смотря на шестьдесятъ л?тъ, отд?ляющихъ насъ отъ того времени, когда Берне писалъ свои жгучiя статьи противъ Менцеля и ц?лой плеяды н?мецкихъ мракоб?совъ, его произведенiя сохраняютъ для насъ св?жесть современности и жизненность, какъ будто они написаны только вчера. Его яркiй талантъ и страстность, проникающая все имъ написанное, конечно, объясняютъ многое въ этой живучести, сближая читателя съ временемъ и людьми, о которыхъ идетъ р?чь. Но среди современниковъ Берне были писатели не мен?е талантливые, которые, однако, далеко не такъ близки намъ, не говоря уже о влiянiи, оказываемомъ ими на читателей. Гейне, безспорно, и выше, и разносторонн?е по таланту, Гуцковъ глубже, но ни тотъ, ни другой не волнуютъ васъ, не вызываютъ любви или ненависти, не заставляютъ страдать, не заражаютъ своею страстью. Тайна такой исключительной жизненности Берне лежитъ въ его характер?, съ одной стороны, съ другой – въ общественныхъ условiяхъ времени, когда писалъ Берне, и общности вопросовъ, которымъ посвящалъ свое исключительное вниманiе великiй н?мецкiй публицистъ.

Основная черта его характера – искренность, чарующая даже его враговъ и подкупающая читателя съ первой строчки. Чувствуется, что предъ нами не просто писатель, увлекающiйся собственнымъ талантомъ, наслаждающiйся процессомъ творчества, а челов?къ, борющiйся за д?ло жизни, выше и свят?е котораго для него не существуетъ. «Я никогда не стремился къ слав? хорошаго писателя, – говоритъ онъ, – никогда не хот?лъ считаться искуснымъ сочинителемъ. Моя природа возложила на меня священную обязанность, которую я исполняю, какъ могу. Мысли, слова – мои орудiя, которыми я дорожу до т?хъ поръ только, пока они мн? нужны, и которыя бросаю, какъ только употреблю ихъ. Мое самолюбiе никогда не радовалось и не оскорблялось, когда кто-нибудь хвалилъ или порицалъ мои орудiя; только своему д?лу я желалъ вид?ть надлежащую оц?нку». Меньше всего онъ придавалъ значенiя искусству ради искусства: «Искреннiя чувства не нуждаются ни въ какомъ искусственномъ украшенiи, и честныя мысли, подобно Минерв?, выскакиваютъ уже въ полномъ вооруженiи изъ головы своего отца». Въ стать?, посвященной книг? Гейне о Германiи, онъ подчеркиваетъ отрицательную сторону Гейне, объясняя, почему не считаетъ его настоящимъ писателемъ въ томъ смысл?, какъ выше говоритъ о себ?: «Если бы Гейне, влад?я такимъ р?дкимъ даромъ слова, отважился еще при этомъ сохранять въ себ? способность заставлять другихъ уважать его независимость, способность им?ть свои свои собственныя мн?нiя, чувства и мысли, обладать какимъ бы то ни было уб?жденiемъ, но уб?жденiемъ твердымъ и несокрушимымъ, сопротивляющимся порывамъ сильнаго в?тра точно такъ же, какъ еще бол?е опаснымъ капризамъ легкаго э?фира; если бы Гейне интересовался одобренiемъ только честныхъ и просв?щенныхъ людей и сочувствiемъ своей собственной сов?сти, а не увивался бы день и ночь около вс?хъ торговцевъ громкими репутацiями, онъ былъ бы превосходнымъ писателемъ въ полномъ смысл? этого слова».

Самъ Берне вполн? свободенъ отъ такого упрека. Его уб?жденiе, то, что онъ называетъ своею в?рою, составляетъ для него все, и того же требуетъ онъ отъ своихъ противниковъ. Отсюда его безпощадная критика всяческаго лицем?рiя и равнодушнаго отношенiя къ тому, что провор?читъ нашимъ уб?жденiямъ. Въ особенности достается н?мецкимъ ученымъ, которые, испов?дуя въ теорiи самыя высокiя идеи, мирно уживались на практик? со всякой мерзостью. «Н?мецкiй ученый им?етъ очень дешевую и удобную мораль… Н?мецкiй ученый либераленъ, доброд?теленъ, справедливъ, гуманенъ, снисходителенъ; но всему тому, чего могутъ требовать свобода, доброд?тель, справедливость и гуманность, онъ, по его мн?нiю, оказываетъ достаточную услугу, когда объявляетъ разъ навсегда, что именно хорошо, справедливо и гуманно; посл? этого онъ считаетъ себя христiански приготовленнымъ къ блаженн?йшей смерти и говоритъ: dixi et salvavi auimam meam. Но повторять это каждый день и каждый часъ, пока вс? не услышатъ; но говорить это не только въ безмолвной, темной книг?, но и подъ открытымъ небомъ; но высказывать это на народномъ язык? и доказывать справедливость своихъ словъ не только на труп? теорiи, но и въ живомъ практическомъ прим?ненiи,– н?мецкому ученому не приходитъ и въ голову. Онъ говоритъ: dixi. Неужели вы, глупцы, над?етесь обмануть Провид?нiе вашею лицем?рною латынью? Оно будетъ судить васъ въ день н?мецкаго суда, и тогда горе вамъ».

Изъ этой страстной преданности уб?жденiю вытекаетъ у Берне отрицанiе объективности въ публицистик?. См?ясь, разсказываетъ онъ, какъ на вопросъ знаменитаго французскаго публициста Прюдона, что онъ нам?ренъ проводить въ своей газет?, онъ, Берне, отв?тилъ: «Я буду хвалить то, что достойно похвалы, и порицать то, что достойно порицанiя». «Но отъ меня требовали, чтобы я хвалилъ нашихъ друзей и порицалъ нашихъ враговъ, какъ бы они ни поступали, и это требованiе было совершенно справедливо», заканчиваетъ онъ. Онъ не находитъ достаточно р?зкихъ словъ, чтобы осм?ять н?мецкое глубокомыслiе, съ которымъ современные ему публицисты разсматривали политическiя событiя, разбирая и оц?нивая ихъ, какъ ученое сочиненiе. По его мн?нiю, публицистъ не долженъ быть отвлеченнымъ, такъ какъ его задачи реальны, какъ сама жизнь, вн? которой ддя него ничто не существуетъ. Интересы философiи, науки, искусства лишь постольку его захватываютъ, поскольку касаются текущей жизни, злобы дня, въ данную минуту выступающей на первый планъ. Можетъ быть, отъ этого точка зр?нiя его съуживается, за то мысль его сосредоточивается, какъ св?тъ въ фокус?, и выигрываетъ въ сил?, яркости и уб?дительности. Пресл?дуя опред?ленную задачу, публицистъ не долженъ уклоняться въ сторону, увлекаясь посторонними соображенiями добра, правды, справедливости. Для него добро лишь то, къ чему онъ стремится, правда то, во что онъ в?ритъ, справедливость то, что онъ защищаетъ. «Солдатъ въ сраженiи не можетъ удерживать свои выстр?лы изъ опасенiя, что въ рядахъ, въ которые онъ ц?литъ, стоятъ благородные люди, его друзья, стоятъ многiе, нисколько не виноватые въ войн?. Пули этихъ людей также летятъ въ него. Таково печальное право и строгiй законъ войны: только поб?жденнаго можно любить, только ему прощать». Таково credo публицистики, и души, преисполненныя кротости и невинности, для нея не годятся.

И это отнюдь не вина публициста, что инымъ онъ не можетъ и быть. Онъ стоитъ всегда на сторон? той или иной партiи, и безпартiйный публицистъ, стремящiйся объективно разсматривать вс?хъ, только абсурдъ, измышленiе н?мецкаго глубокомыслiя, изъ-за небесной отвлеченности упускающаго изъ виду землю, съ ея борьбой страстей и интересовъ. «Отъ писателя (журналиста, о которомъ, вообще, идетъ р?чь въ данномъ м?сть) нельзя требовать, чтобы онъ былъ безъ ненависти и безъ злобы, и, возносясь надъ вс?ми тучами эгоизма, слышалъ грозу только подъ собой. Возможно ли, чтобы онъ одинъ изъ вс?хъ людей оставался совершенно свободнымъ отъ узъ любвя къ самому себ? и не усматри-валъ хотя иногда въ закон? своей личной выгоды – правило мiрового порядка? Но во всякое время можно требовать отъ него, чтобы онъ постоянно сознавалъ возможность этого влiянiя личнаго чувства и не им?лъ дерзкаго притязанiя на непогр?шимость своихъ мн?нiй. Что онъ старается защитить ихъ и доставить имъ поб?ду въ борьб? со вс?ми противниками, – это не безславно, потому что свид?тельствуетъ о серьезности его ввутренняго уб?жденiя». Партiйность не исключаетъ терпимости, потому что «рабъ своихъ собственныхъ мн?нiй тоже носитъ позорныя ц?пи; мы должны быть не слугами хорошаго д?ла, а друзьями его». Въ этомъ отношенiи Берне заходитъ дальше, ч?мъ можно ожидать отъ такой страстной души. По его словамъ, «презр?ннымъ мн?нiемъ должно считаться только одно – презирающее, которое не терпитъ ничего, противор?чащаго ему». Онъ готовъ допустить въ своей газет? вс? мн?нiя, даже зав?домо вредныя, съ одной лишь оговоркой, что «пусть не считаютъ нарушенiемъ гостепрiимства, когда хозяинъ будетъ или самъ свободно порицать вещи, несогласныя съ его воззр?нiями, или предоставлять свободу этого порицанiя другимъ». Быть терпимымъ, значитъ быть свободнымъ. Къ свобод? стремятся вс?, но одни желаютъ ее для себя, другiе – для вс?хъ. Посл?днiе и являются истинными представителями терпимости, справедливости и правды.

Такимъ былъ и Берне, не отступавшiй ни предъ ч?мъ, разъ этого требовала борьба за уб?жденiя. Въ одномъ м?ст? онъ выражаетъ сожал?нiе, что можетъ бороться только словомъ, потому что «спящiй н?мецкiй народъ» не даетъ возможности приб?гнуть къ бол?е д?йствительнымъ орудiямъ. В?ра въ справедливость отстаиваемаго д?ла поддерживаетъ въ немъ надежду при самыхъ тяжелыхъ условiяхъ, ут?шаетъ въ минуту полнаго торжества противвиковъ, не обладающихъ такою в?рою. «Только мы в?руемъ, другiе не в?руютъ. Наши противники, когда они д?йствуютъ безпристрастно, только мыслятъ не такъ, какъ мы,– когда же они лицем?рятъ, они только говорятъ не такъ, какъ мы; но у нихъ н?тъ в?рованiя, которое они могли бы противопоставить нашему. И оттого-то мы поб?димъ, а наши противники покроются позоромъ».

Будущее вполн? оправдало ето гордое заключенiе, но въ то время, когда оно было высказано, нужно было обладать великой в?рой, чтобы не пасть духомъ при вид? полнаго торжества темныхъ силъ, влад?вшихъ тогда Германiей. Разд?ленная на сотню мелкихъ влад?нiй, руководимыхъ и опекаемыхъ двумя «полицейскими, Австрiей и Пруссiей», Германiя была отдана во власть груб?йшей реакцiи, какую когда-либо знала исторiя. Реакцiя шла не только со стороны правящихъ сферъ, но и въ самомъ обществ? находила д?ятельную поддержку. Наука, философiя, журналистика, все стремилось оправдать существующiй порядокъ, подыскать любой форм? насилiя нравственное обоснованiе. Свобода признавалась французскямъ изобр?тенiемъ, а все французское искони было чуждо н?мецкому духу, пути развитiя котораго совс?мъ особые,– говорили н?мецкiе патрiоты. «Явленiя, по которымъ у другихъ народовъ можно заключить о глубочайшемъ паденiи нацiи, у насъ никоимъ образомъ не могутъ приводить къ такимъ заключенiямъ. Поверхность нашего существованiя можетъ вынести много, но зерно остается при этомъ неприкосновеннымъ. Нашъ великiй народъ созданъ очень прочно… Н?мцы народъ молодой. У нихъ н?тъ прошедшаго, у другихъ народовъ н?тъ будущаго… Только н?мцы вполн? люди. Англичанинъ – только англичанинъ; испанецъ – только испанецъ; французъ – только французъ,– челов?комъ же можетъ назваться только н?мецъ… Строенiе н?мецкой земли будетъ когда-нибудь окончено, и тогда оно, возведенное на тысячел?тiяхъ, переживетъ вс? государства. Н?когда н?мцы разрушили всемiрное римское царство; когда-нибудь они построютъ царство бол?е прекрасное. Они создадутъ в?чный миръ, эту мечту другихъ народовъ, которую осуществить предназначено н?мецкому народу… Народъ, который, не смотря на цензуру, развилъ въ себ? такую силу духа и свободу духа, какихъ не прiобр?лъ ни одинъ народъ безъ цензуры,– явленiе совершенно особенное, и т. д., и т. д. Въ такихъ дифирамбахъ, безчисленные образчики которыхъ разс?яны въ произведенiяхъ Берне, особенно отличались н?мецкiе народники, страшно возмущавшiеся вс?мъ, что разрушало, по ихъ мн?нiю, истинныя основы н?мецкаго народнаго духа, его патрiархальныя черты, бытовыя и экономическiя. На нихъ-то обрушивалась безпощадная критика Берне, раскрывавшая всю ложь этихъ основъ, подъ которой скрывалось нев?жество, умственная и нравственная дикость и нищета, нич?мъ не прикрытая.

Его критика н?мецкаго шовинизма по истин? безсмертна. Такъ она глубока и остроумна. Въ европейской литератур? она единственная въ своемъ род?, что признали не только друзья, но и враги Берне. Такъ, Гейне, сильно не любившiй его за справедливую оц?нку своей книги о Германiи, говоритъ о лучшей стать? Берне, направленной противъ н?мецкихъ шовинистовъ: „Менцель французо?дъ“ есть защита космополитизма противъ нацiонализма; посл? этой защиты видно, что у Берне космополитизмъ былъ только въ голов?, а патрiотизмъ пустилъ глубокiе корни въ сердц?, тогда какъ у его противника патрiотизмъ зас?лъ только въ голов?, а въ сердц? з?вало самое холодное равнодушiе… Изъ сердца Берне вылетаютъ тутъ трогательн?йшiе, безыскусственные звуки патрiотическаго чувства – вылетаютъ точно стыдливыя признанiя, которыхъ челов?къ уже не можетъ удержать въ посл?днюю минуту своей жизни и которыя скор?е рыданiя, ч?мъ слова. Смерть стоитъ тутъ же и киваетъ головой, какъ неопровержимый свид?тель правды этихъ признанiй… Да, онъ былъ не тольво хорошiй писатель, но и великiй патрiотъ».

Патрiотизмъ, въ истинномъ, высокомъ значенiи, составлялъ сущность Берне, былъ уб?жденiемъ его жизни, ея содержанiемъ и двигателемъ. Поэтому-то его такъ возмущало лицем?рiе продажныхъ писакъ, въ род? Менцеля, и глупая восторженность народниковъ, такъ какъ и въ т?хъ, и въ другихъ онъ не вид?лъ патрiотизма. «Я боленъ моимъ отечествомъ; пусть оно освободится, и я выздоров?ю», говоритъ онъ, а Менцели и народники, напротивъ, изо вс?хъ силъ старались затянуть потуже петлю, м?шавшую отечеству дышать свободно. Менцели д?лали это изъ-за выгодъ. «Льстить тираннiи изъ-за своего комфорта, своего постыднаго спокойствiя, изъ-за того, чтобы ненарушимо наслаждаться т?мъ, что им?ешь – разв? не такъ же скверно, какъ льстить ей для того, чтобы добиться, чего не им?ешь и что желалъ бы прiобр?сти? Въ то время еще не было въ Германiи фонда для газетныхъ рептилiй, но рептилiи уже были. Он? не были еще тогда такъ беззаст?нчивы, какъ ихъ насл?дники въ наше время, и свою лесть абсолютизму облекали въ яркое платье негодованiя на „непатрiотичныя выходки“ еврея Берне, уже самымъ происхожденiемъ своимъ обреченнаго иа жертву космополитизму. Современныя рептилiи и въ этомъ случа? остались в?рны своимъ отцамъ, и упрекъ въ различiи нацiональности остается до сихъ поръ ихъ главнымъ оружiемъ. Да и не только ихъ. Зд?сь сходятся они съ народниками, объяснявшими, что Берне, какъ еврей, не могъпонять сущности н?мецкой души, открытой только н?мцу. Его насм?шки надъ гимнами Арминiю, н?мецкимъ общиннымъ духомъ, надъ превосходствомъ н?мецкаго языка и н?мецкимъ „всечелов?комъ“, надъ „н?мецкой душой“, совс?мъ особой, исключительной, не поддающейся описанiю, вытекаютъ изъ еврейскаго происхожденiя Берне не позволяющаго ему прочувствовать все величiе н?мецкой души, выражающееся въ Арминiи, общин? и „всечелов?к?“. На такiя нападки Берне отв?чалъ только презрительнымъ см?хомъ: „Каждый разъ, когда мои противники видятъ, что они могутъ разбиться о Берне и потерп?ть умственное ко-раблекрушенiе, они хватаются за Баруха, какъ за свой спасительный якорь“.

Точка зр?нiя, съ которой Берне разсматриваетъ теорiи своихъ противниковъ, исключительно общественная, или, какъ онъ выражается – „гражданская“. Ихъ отвлеченныя мудрствованiя о „дух?“ и „всечелов?к?“ онъ разлагаетъ на составные житейскiе элементы и показываетъ, къ чему приводитъ этотъ „духъ“. „Народъ, который, не смотря на свою силу духа и свободу духа, не ум?лъ освободиться отъ своей цеизуры, постоянно изд?вавшейся надъ всякою силою, постоянно разрушавшей всякую свободу, который подчиняется людямъ слабоумнымъ, людямъ, позволявшимъ заключить свой духъ въ оковы,– который, не смотря на свою здоровую натуру и чистоту нравовъ, никогда не могъ добиться того, что другiе народы сум?ли прiобр?сти бехъ силы духа, безъ свободы духа, безъ доброд?тели и безъ благосостоянiя,– наконецъ, народъ, который не можетъ выйти изъ позорн?йшаго несовершеннол?тiя и похожъ на идiота, боящагося привид?нiй, или ребенка, дрожащаго при вид? розги, – такой народъ, д?йствительно, явленiе совершенно особенное… Праведный Боже! Что это за сила духа, когда она боится показать свое значенiе, и при вид? каждаго полицейскаго солдата складывается, какъ перочинный ножикъ и прячетъ свой клинокъ въ роговой черенокъ? И что это за похвальба свободою духа? Кто не свободенъ духомъ? Вс?, везд? и всегда; свободгы въ темниц?, на костр?, въ пустын?, въ толп? дураковъ и даже за столомъ подозрительнаго, кровожаднаго и пьянаго тирана. Даже г. Менцель свободенъ духомъ и его мысли могутъ насм?хаться надъ его словами“. Прекрасенъ н?мецкiй „всечелов?къ“, неспособный ни воодушевляться, ни быть самимъ собой. „Если полицiя прикажетъ намъ воодушевиться и объявитъ печатно, что въ четыре часа пополудни мы должны ликовать, то мы исполнимъ это и въ четыре часа будемъ ликовать“. Н?мецкiй народъ называютъ набожнымъ, скромнымъ, свободомыслящимъ. Но разв? челов?къ набоженъ, когда онъ раабиваетъ на куски челов?ка, лучшее созданiе Божiе? Разв? онъ скроменъ, когда обнаруживаетъ высоком?рiе? Разв? онъ свободенъ, когда думаетъ о томъ, какъ бы выслужиться? У французовъ тоже есть высоком?рiе, но это высоком?рiе личное, то самое, которое навлекло проклятiе на праотца Адама, а не общинное, какъ у васъ: оно не организовано». Н?мецкiй народъ д?йствительно свободенъ: онъ самъ наблюдаетъ за собой, ве только за страхъ, во и за сов?сть. «Н?мецкое правительство разд?лило весь народъ на два класса: шпiоновъ и шпiонствующихъ. Кром? нихъ, н?тъ никого. Будьте вы хорошiй или дурной челов?къ, челов?къ или чортъ, до этого никому н?тъ д?ла; каждый н?мецъ – или полицейская собака, или полицейская дичь, или молотокъ, или наковальня».

Самая тяжкая мука изъ т?хъ, какими страдаютъ люди,– многое понимать и быть не въ состоянiи что-либо сд?лать,– говоритъ Геродотъ, и этою мукою всю жизнь страдалъ Берне. Онъ ясно понималъ, какiя б?дствiя подготовляетъ н?мецкое правительство своимъ упорнымъ сопротивленiемъ требованiямъ духа времени. Берне не могъ обольщаться, подобно, многимъ недомыслящимъ патрiотамъ, «спокойнымъ развитiемъ внутреннихъ силъ», совершавшимся гд?-то, въ глубин? народной жизни, когда на поверхнооти вид?лъ лишь проявленiя подлости, нев?жества и нищеты. «Нын?шнее спокойствiе совершенно сообразно съ н?мецкою натурою, н?мцы вполн? довольствуются имъ», пишетъ Менцель въ отв?тъ на ядовитыя насм?шки Берне надъ н?мецкой спячкой. «Берне называетъ это состоянiе сномъ; пусть такъ, но это сонъ здоровый, и благо тому, кто спитъ спокойно. Я готовъ назвать его даже сномъ растенiй, тихимъ благословеннымъ ростомъ. Эти слова могутъ быть одинаково прим?нены къ нашему физическому и нравствевному положенiю. Въ ц?ломъ наше вн?шнее благосостоянiе увеличилось и несм?тное множество злоупотребленiй стараго времени уничтожилось. Литература также доказываетъ, что мы сд?лали умственные усп?хи, и посл?днее десятил?тiе, какъ ни незначительно оно кажется въ сравненiи съ предпосл?днимъ, въ сущности, гораздо богаче его зародышами силы и развитiя. Челов?ческое положенiе никогда нельзя изм?рять высшимъ масштабомъ идеала». Притязательная глупость подобныхъ фразъ, которыми не только продажныя душонки Менцелей, но и люди бол?е благонам?ренные старались оправдать позорное настоящее н?мецкаго народа, вызываетъ горькiй отв?тъ Берне: «О небо! требовать для н?мцевъ, этого образованн?йшаго, умн?йшаго здоров?йшаго и доброд?тельн?йшаго народа въ св?т?, того, что им?ютъ Португалiя и Испанiя, Фрагцiя и Англiя, Бельгiя, Голландiя и Швейцарiя,– того, что ум?ла удержать за собой силою мужества и благородства маленькая, слабая, опутанная безчисленными с?тями европейской дипломатiи, Грецiя, – того, ч?мъ влад?ютъ даже негры въ колонiяхъ Сiерра-Леоны и Либерiи,– негры, которыхъ многiе естествоиспытатели признаютъ совершенно неспособными къ полному челов?ческому образованiю, именно: свободы печати, гласнаго суда и присяжныхъ и вс?хъ т?хъ остальныхъ учрежденiй, которыя должны существовать у совершеннол?тнихъ народовъ и отсутствiе которыхъ низ-водитъ народъ на степень презр?нныхъ рабовъ и см?шныхъ школьниковъ,– требовать всего этого для нашего отечества значитъ, по мн?нiю г. Менцеля, м?рить великимъ масштабомъ идеала!»

Обыкновенно, никто не злоупотребляетъ такъ ссылками на идеалы, какъ беззаст?нчивые противники всего идеальнаго. Все, что не укладывается въ рамки ихъ будничныхъ требованiй, признается недостижимымъ и преступнымъ, какъ нарушаюшее правильный ходъ прогресса. Въ то же время они сами отнюдь не прочь отъ ссылокъ на идеалы, но видятъ и указываютъ ихъ въ прошломъ и вс?хъ несогласно мыслящихъ считаютъ мечтателями, на что Берне остроумно зам?чаетъ: «См?ются надъ политическими мечтателями, ихъ книжною доктриною, и не подозр?ваютъ, что они сами такiе же мечтатели и идеологи, съ тою только разницею, что одни увлекаются новыми идеями, другiе же – старыми. Но какое изъ этихъ увлеченiй самое опасное, какое вводитъ въ бол?е горькое заблужденiе? Какъ будущее, такъ и прошедшее не могутъ быть названы существованiемъ; но то, что еще не есть, можетъ быть, а то, что было, больше никогда не будетъ. Челов?ка, который еще не живетъ, можно создать; но челов?ка, который уже отжилъ, не вызоветъ изъ гроба никакое искусство, не вытащитъ никакая сила. Впрочемъ, если бы наши государственные люди и узнали когда-либо, чего хочетъ время, и уб?дились, что оно можетъ сд?лать все, что хочетъ, то и это не заставило бы ихъ поступить умн?е. Неизб?жнаго они стараются изб?гать какъ можно дольше, думая, что выиграть время значитъ все выиграть. Но разв? вашъ врагъ теряетъ время, которое все выигрываетъ? Молодой левъ растетъ въ кл?тк? точно такъ же, какъ на свобод?, а когда придетъ день, въ который вы должны будете отворить ему двери этой кл?тки, онъ б?шено и мощно выскочитъ изъ нея и, конечно, не поблагодаритъ васъ за то, что вы были стражами его молодости».

Одиннадцать л?тъ посл? смерти Берне мартовская революцiя 48-го года подтвердила это заключенiе, но при жизни ему все время пришлось играть роль Кассандры. Его страстная любовь къ отечеству получаетъ всл?дствiе этого отт?нокъ глубокаго трагизма, и его опред?ленiя патрiотизма, свободы, любви къ родин? теряютъ совершенно нацiональную окраску. Въ этихъ характеристикахъ Берне выступаетъ не только какъ политическiй писатель, публицисгъ своего времени, но какъ поэтъ и идеальный гражданинъ, что обезпечиваетъ за нимъ навсегда право на безсмертiе. Н?которые изъ его политическихъ взглядовъ теперь потеряли значенiе, и современному читателю уже нельзя читать безъ улыбки его прославленiе Францiи и французскаго народа, въ которомъ Берне вид?лъ вождя цивилизацiи, постоянно противопоставляя д?ятельную любовь къ свобод? французовъ – платоническому къ ней отношенiю н?мцевъ. Освободившись отъ бюрократической опеки, такъ возмущавшей Берне, н?мцы осуществили и даже превзошли его ожиданiя, развивъ вс? т? прекрасныя качества, которыя выставлялись противниками Берне и которыхъ онъ не отрицалъ, указывая только, что при разъединенности Германiи, при беззаконномъ режим? они не даютъ такихъ результатовъ, какихъ н?мцы въ прав? были ожидать. «Только свобода,– говоритъ Берне,– можетъ развить въ народ? вс? силы и этимъ помочь ему достигнуть ц?ли, укаэанной ему на челов?ческомъ пути. Только она можетъ вывести наружу скрытыя, зр?ющiя доброд?тели народа, объяснить, какiе изъ его недостатковъ и пороковъ сл?дуетъ приписать испорченности, а какiе – природ?, наконецъ, отд?лить его здоровыя достоинства отъ т?хъ, которыя, подъ личиною силы, скрываютъ только слабость и суть нечто иное, какъ бол?зненные приливы, противозаконныя посягательства одного органа на другiе, каковы, напр., патрiархальность и трансцендентализмъ н?мцевъ». М?сто патрiархальности заняла общественность, явился интересъ къ обществевной жизни, развитой въ Германiи несравненно бол?е, ч?мъ въ совремевной намъ Францiи. Политическая жизнь, такъ возбуждавшая Берне въ Париж? и на отсутствiе которой въ Германiи онъ такъ горько с?товалъ, постепенно передвигалась изъ Парижа въ Берлинъ, гд? въ настоящее время, безспорно, центръ прогрессивныхъ движенiй, какъ въ наук?, такъ и въ политик?. Трансцендентализмъ исчезъ безсл?дно, по крайней м?р? въ политик? н?мцевъ, которые съ р?дкой ясностью и самообладанiемъ р?шаютъ вопросы экономическiе и соцiальные въ томъ самомъ Берлин?, гд? во времена Берне Гегель доказывалъ «разумность всего д?йствительнаго», ч?мъ такъ возмущалось патрiотическое сердце Берне. Шовинизмъ, столь ненавистный ему, исчезъ совершенно изъ общественной жизни Германiи, сохранившись только на столбцахъ продажныхъ газетъ, руководимыхъ рептилiями – прежде Бисмарка, теперь Вильгельма. Одного не могъ предвид?ть Берне – антисемитизма, въ которомъ наибол?е нев?жественная часть народной массы ищетъ выхода изъ б?дственнаго положенiя, подъ лицем?рнымъ руководствомъ нов?йшихъ Менцелей. Но антисемитизмъ не страшенъ самъ по себ?, такъ какъ свобода является лучшимъ оружiемъ противъ него, предоставляя полную возможность выясненiю истинныхъ интересовъ массъ.

Если, однако, въ оовременной Германiи и не все обстоитъ благополучно, если многое, о чемъ мечталъ Берне, и не получило осуществленiя,– приписывать это свобод?, вид?ть ея посл?дствiе хотя бы въ томъ же антисемитизм?, было бы неправильно, такъ такъ, говоритъ Берне, «свобода отнюдь не есть н?что положительное, она – только отрицательное именно отсутствiе неволи. Свобода не можетъ и не хочетъ основать ничего, кром? самой себя, и не можетъ и не хочетъ разрушить ничего, кром? насилiя. Свобода не можетъ преобразовать народъ, она не можетъ поселить въ немъ т? доброд?тели и достоинства, въ которыхъ отказала ему природа, она не можетъ отнять у него т? недостатки и пороки, которыми онъ обязанъ своему климату, своему воспитанiю, своей исторiи или несчастной зв?зд?, подъ которой онъ родился. Свобода – ничто и, но смотря на это – все, потому что она – здоровiе народовъ… Какъ здоровый нищiй, грызущiй черствую корку хл?ба, счастлив?е больного богача, сидящаго за роскошнымъ столомъ, такъ свободный народъ, живи онъ даже у с?вернаго полюса, безъ художествъ, безъ науки, безъ в?ры, безъ вс?хъ житейскихъ радостей, въ постоянной войн? изъ-за пищи съ медв?дями, – все-таки счастлив?е народа, наслаждающагося жизнью подъ райскимъ небомъ, среди тысячи плодовъ и цв?товъ, даруемыхъ ему почвою, искусствомъ и наукой, но при этомъ лишеннаго свободы». Отъ здоровья она отличается лишь т?мъ, что здоровье, разъ потерянное, не возстановляется, тогда какъ «свобода не умираетъ и въ гробу, и ростетъ до т?хъ поръ, пока не проломитъ гробовой доски». Здоровье, впрочемъ, дается природой, тогда какъ «свободу берутъ, а не получаютъ,– и тотъ, кто взялъ ее и потомъ возвратилъ безъ боя, былъ обыкновенный воришка, а не завоеватель, и пов?сить его сл?дуетъ»…

Этими многочисленными выдержками достаточно характеризуется личность Берне, какъ публициста и борца за свободу. Что касается его достоинствъ, какъ писателя, то въ ряду европейскихъ прозаиковъ ему принадлежитъ безспорно одно изъ первыхъ м?стъ по сил? и красот? слога, и въ этомъ отношенiи для публицистовъ вс?хъ странъ онъ также служитъ недосягаемымъ образцомъ.

–

«Свобода и правда – вотъ столпы общества», говоритъ другой писатель, бол?е намъ близкiй по времени, хотя едва ли бол?е близкiй по духу, ч?мъ Берне. Это – Ибсенъ, «великiй норвежскiй викингъ духа», съ дикой энергiей срывающiй покровъ съ общественной лжи, которой такъ глубоко проникнуты наши взаимныя отношенiя. Берне ставитъ на первомъ м?ст? свободу въ политической жизни общества, Ибсенъ – въ соцiальной. Въ ряд? драмъ, посвященныхъ различнымъ сторонамъ жизни семейной и общественной, Ибсенъ – съ поразительной см?лостью раскрываетъ посл?дствiя лжи, являющейся результатомъ общественнаго рабства, въ которомъ живетъ большинство, и боязни каждаго изъ насъ быть самимъ собой, искренно относиться въ себ? и другимъ.

На каждомъ шагу мы окружили себя с?тью обязанностей, изъ которой не въ силахъ выбиться то, что составляетъ сущность каждаго, его духовное «я». Въ огромномъ большинств? случаевъ, оно такъ и остается въ зачаточномъ состоянiи, и посл? безсильныхъ порыванiй въ молодости, навсегда складываетъ крылья. А между т?мъ, мы меньще всего слышимъ и думаемъ о главной обязанности – быть т?мъ, ч?мъ насъ создала природа, не поступаясь нич?мъ, что такъ или иначе связано съ нашимъ челов?ческимъ достоинствомъ. Въ драм? «Нора» героиня отв?чаетъ мужу, что у нея есть только одинъ священный долгъ, о которомъ никогда и никто ей не говорилъ: «Прежде ч?мъ быть женою и матерью, я – челов?къ, по крайней м?р?, хочу попытаться быть имъ». Но чтобы дойти до этой, повидимому, простой истины, ей приходится поплатиться любовью, семейною жизнью, словомъ, вс?мъ, что составляло суть ея жизни. И зависитъ это не отъ особыхъ условiй, въ которыя поставлена Нора, такъ какъ ея жизнь нич?мъ не отличается отъ массы женщинъ, женъ и матерей, остающихся всю жизнь въ блаженномъ осл?пленiи. «Когда я была еще д?вушкой отецъ д?лился со мной своими взглядами и понятiями, и я должна была соглашаться съ нимъ, потому что всякое самостоятельное мое мн?нiе было бы для него непрiятно. Онъ называлъ меня своею куколкою и игралъ со мной точно такъ же, какъ я играла со своими куклами. Зат?мъ я перешла къ теб? въ домъ,– обращается она въ мужу,– ты устраивалъ все по своему вкусу, и такимъ образомъ, ко мн? привились твои вкусы, или, быть можетъ, я принаравливалась къ нимъ; кажется, и то, и другое. Нашъ домъ былъ нечто иное, какъ д?тская съ игрушками. Дома, у отца со мной обращались вакъ съ маленькой, зд?сь – какъ съ большой куклой. А наши д?ти были, въ свою очередь, моими куклами»…

Ложь была въ основ? этой семьи, ложь обаятельная и красивая, будто суть семейной жизни заключается въ подчиненiи слаб?йшаго бол?е сильному, при взаимномъ стремленiи жить возможно весел?е, изящн?е, беззаботн?е. Когда на эту счастливую семью обрушивается внезапно несчастье, не оказывается въ наличности ни одного элемента, необхо-димаго для борьбы, требующей сильныхъ и стойкихъ характеровъ, гордости и пониманiя своей чести и достоинства. Нора р?шаетъ вопросъ р?зко и р?шительно. Это натура не заурядная, въ ней есть характеръ, только неразвитый воспитанiемъ. Придя къ заключенiю, что бракъ, не основанный на взаимномъ уваженiи личности, есть «простое сожительство», она разрываетъ его. Огромное бодьшинство поступаетъ иначе. Къ старой лжи оно прибавляетъ ц?лый рядъ новыхъ самообмановъ, подъ влiянiемъ которыхъ примиряется со своей участью и тянетъ скучную канитель, ут?шая себя т?мъ, что это необходимо для семьи, для д?тей, для общества, наконецъ. И ложь, такимъ образомъ, накопляется, растетъ, какъ комъ сн?га, пока, наконецъ, люди не перестаютъ различать ея и свято ув?руютъ, что это и есть самая настоящая истина. Потому что ложь необходима для средняго челов?ка. «Отнимая у него ложь жизни, вы вм?ст? съ т?мъ отнимаете у него счастье», говоритъ одинъ изъ персонажей другой драмы Ибсена «Дикая утка».

Такъ и поступаетъ героиня другой драмы «Привид?нiя», г-жа Альвингъ. Когда предъ ней раскрывается жестокая правда ея жизни, она пытается порвать съ ней, начать новую жизнь, но подъ влiянiемъ челов?ка, дорогого для нея, бол?е дорогого, ч?мъ вс? другiе,– смиряется и мужественно несетъ вс? посл?дствiя. Г-жа Альвингъ – это смирившаяся Нора, представительница огромной массы женщинъ. Что же она выигрываетъ? Жестокiй таланть Ибсена, пожалуй, ни въ одной пьес? не выказывается съ такой силой, какъ въ этой. Усвоивъ великую «истину», что «мы прежде всего живемъ для долга, а не для счастiя», она мучится съ развратнымъ и жалкимъ мужемъ, охраняя будущность сына. Для него оберегаетъ она репутацiю отца, для него отказывается отъ высшаго насдажденiя самой воспитывать сына въ своемъ дом?, подъ личнымъ наблюденiемъ. Но правда, которой она не знала и о которой ей ничего не говоряли мудрые сов?тники, твердившiе о долг?, даетъ себя знать, какъ всегда, слишкомъ поздно. «Мн? иногда кажется,– говоритъ г-жа Альвингъ,– что мы вс? подобны привид?нiямъ, подобны выходцамъ изъ могилъ. Въ насъ живетъ и прячется все, что мы насл?дуемъ отъ родителей, вс? старыя, повидимому, умершiя воззр?нiя и в?рованiя. Когда я беру въ руки газету, мн? кажется, будто привид?нiя скользятъ между строкъ. Везд? кругомъ эти выходцы изъ могилъ, неисчислимые, какъ песокъ морской». Сынъ насл?дуетъ отъ отца неизл?чимую бол?знь, ведущую къ сумасшествiю. Къ чему привелъ ее долгъ, которому она пожертвовала жианью? И что это за вел?нiя долга, результатомъ котораго является нравственная смерть?

Отв?тъ ясенъ: долгъ, основанный на лжи, ложенъ, а таково большинство «долговъ», тягот?ющихъ надъ современнымъ обществомъ.

Въ пьес? «Столпы общества» Ибсенъ выводитъ на сцену семью, занимающую первенствующее подоженiе въ город?, гд? въ полномъ смысл? слова идетъ круговая порука во лжи. Лгутъ вс?, прикрывая весьма низменныя ц?ли громкими словами о нравственности, общей польз? и тому подобныхъ высокихъ матерiяхъ. Какъ и во вс?хъ своихъ драмахъ, Ибсенъ доводитъ д?ло до корня этой лжи, показывая, что причина ея лежитъ не въ отд?льной личности, не въ томъ или другомъ проступк?, а въ основахъ общества. «Въ чемъ я себя обвиняю,– говоритъ герой пьесы,– такъ это въ своей слабости, заставлявшей меня выбирать окольные пути: я зналъ и боялся привычки нашего общества вид?ть нечистые мотивы во всемъ, что кто-нибудь предпринимаетъ». Но кто же привилъ обществу эту привычку, какъ не т?, кто стоитъ во глав? его? Имъ мало пользоваться выгодами своего положенiя, они желаютъ еще освятить его возвышенностью стремленiй, внушая на каждомъ шагу, что лишь общiе интересы руководятъ ихъ поступками. Постепенно они входятъ въ свою роль до того, что и сами начинаютъ в?рить въ правоту своихъ д?йствiй и смотрятъ, какъ на святотатство, на критику ихъ ц?лей и средствъ. И кто выдерживаетъ до конца на этомъ пути лжи и обмана, тотъ всегда достигаетъ усп?ха, такъ какъ всегда найдеть достаточно помощниковъ, готовыхъ поддержать его, конечно, ради своихъ интересовъ. Такъ создается замкнутая ц?пь взаимнаго обмана, въ которой безсильно бьется б?дное чедов?чество.

Пьеса, однако, заканчивается торжествомъ правды, что какъ-то не вяжется съ общимъ настроенiемъ Ибсена, который мало, пожалуй, и вовсе не в?ритъ въ возможность утвердить общество на этихъ столпахъ. – правд? и свобод?, при современномъ противор?чiи классовыхъ интересовъ. Въ драм? «Врагъ народа» общество отв?чаетъ каменьями на воззванiе героя къ правд?, которая не теряетъ оттого значенiя въ глазахъ автора, но приводитъ его къ безотрадному заключенiю, что «сильнымъ можетъ быть только тотъ, кто – одинъ». Сильнымъ быть, значитъ не поддаваться никакимъ побочнымъ соображенiямъ, не искать «окольныхъ путей», но быть такимъ, значитъ стать вн? общества. Т?мъ не мен?е, лучше быть одинокимъ, ч?мъ строить союзы, гд? въ основ? покоится ложь. Въ конц? концовъ она породитъ только тысячу новыхъ обмановъ, ц?лую с?ть лжи, изъ которой н?тъ выхода. «Кто пос?етъ ложь, тотъ пос?етъ слезы», говоритъ Свангилъда въ пьес? «Комедiя любви», въ которой безотрадный пессимизмъ Ибсена проникнутъ глубокой поэзiей, придающей ему глубокiй и возвышенный характеръ. Счастье – мечта юности, а «наша юность – в?теръ въ пол?: пролет?ла, не вернешь», и не погоня за счастьемъ составляетъ суть жизни. Мiръ везд? «трагикомедiя, гд? каждый в?ритъ тому, что солгали вс? другiе, и принимаетъ на себя личину любви съ ложью въ сердц? и словами правды на язык?… Люди лгутъ передъ самими собою и предъ другими, и никто но см?етъ обнаружить лжи, потому что они потерп?ли кораблекрушенiе, а считаютъ себя Крезами въ счастiи»… Единственная сила, которая можетъ удержать челов?ка отъ этого пути,– «Божья правда», дающая мощь и мужество тому, кто не ждетъ себ? и не требуетъ никакой награды за служенiе ей. «Надо бороться и жертвовать собой съ мужествомъ истины», жить безъ жалобъ и умирать безъ страха.

Для огромной массы челов?чества этотъ путь, одинокiй и безотрадный, не по силамъ. Ей необходимы «дикiя утки», въ которыхъ она видитъ отраженiе своихъ несбывшихся желанiй, нужны «спокойные, уютные дома», въ которыхъ хозяйничаютъ привид?нiя. Каждый зараженъ «лихорадочной бол?знью в?ка – желанiемъ награды за поб?ду безъ борьбы, жаждой праздника безъ будничныхъ трудовыхъ дней». Ради утоленiя этой жажды люди гонятся за призраками, которые ихъ заводятъ въ болото житейской пошлости, откуда н?тъ возврата. А когда приходитъ осень жизни, они съ горечью нападаютъ на т?хъ, кто еще не погрязъ въ засосавшей ихъ тин?. И тодько поэтъ см?ло и свободно проходитъ надъ трясиной, но поэтомъ можетъ быть «всякiй и въ школ?, и въ суд?, и въ церкви, сильный и слабый,– у кого всегда передъ глазами витаетъ идеалъ». Такова благородная ц?ль, къ которой должно стремиться. Тогда не приблизится къ намъ осень никогда, и «птица п?сни не замолкаетъ въ груди и не стремится изъ нея туда, откуда пришла». Тогда «покровъ зимы не опускается на наши погибшiя грёзы», и «наша радостная, см?лая любовь не можетъ быть сломлена бол?знью, ослаб?ть отъ л?тъ», и умираетъ, «какой жила – великою, молодою».

Этотъ восторженннй гимнъ идеалу Ибсенъ влагаетъ въ уста женщины, которая, вообще, въ его произведенiяхъ играетъ главную роль. Она всегда выше и благородн?е мужчинъ, и рядъ имъ созданныхъ женскихъ характеровъ производитъ чарующее впечатл?нiе поэзiи и красоты. Такова Нора, ц?ною разрушеннаго личнаго счастья покупающая себ? право на свободу и правду. Такова г-жа Альвингъ, ея сестра по судьб?, встающая предъ нами какъ mater dolorosa, которая слишкомъ поздно уб?ждается, что путь ложнаго долга не ведетъ ко благу. Рядомъ съ ними идутъ Свангильда изъ «Комедiи любви», геройски отказывающаяся отъ любви ради бол?е возвышенгой ц?ли – стремленiя къ идеалу, – Дина, въ «Столпахъ обществахъ», которая, не колеблясь, идетъ за челов?комъ, см?ло отстаивающимъ то, что онъ считаетъ свободою и правдой. Еще грацiозн?е Гильда въ «Архитектор? Сольнесс?», истинное олицетворенiе «младыхъ надеждъ сердечной тишины», торжествующая, не смотря на гибель любимаго челов?ка, «потому что онъ достигнулъ вершины». Пришлось бы перечислить почти вс? женскiе типы его драмъ, такъ какъ каждая женская фигура очерчена имъ поразительно тонкими, н?жными, почти неуловимыми штрихами, что, при всей ихъ реальности, придаетъ имъ глубоко поэтическiй отпечатокъ. Он? проносятся предъ нами, какъ легкiя облака, скользящiя по лун?, прозрачныя и сверкающiя, или какъ олицетворенiе юношескихъ грезъ, витающихъ высоко, унссящихся туда, «надъ зв?зды, въ областяи в?чнаго безмолвiя».

Въ сравненiи съ женскими мужскiе характеры у Ибсена не производятъ художественнаго впечатл?нiя, по крайней м?р?, его положительные типы вс? не художественны. Хороши только отрицательные, въ род? мелкихъ, слабыхъ душонокъ, какъ Хiяльмаръ въ «Дикой утк?», или мелкихъ обыденныхъ плутовъ, въ род? адвоката въ «Союз? молодежи». Его Сольнессъ, напр., рядомъ съ Гильдой даже не образъ, а тенденцiозная фигура, изъ-за которой постоянно виденъ авторъ. Такое же впечатл?нiе производитъ поэтъ въ «Комедiи любви» или въ «Маленькомъ Эйольф?». Какъ будто Ибсенъ исчерпалъ всю свою фантазiю на созданiе женскихъ образовъ, или, можетъ быть, выставляя женщинъ главными д?ятельницами на пути стремленiя къ правд? и свобод?, онъ разд?ляетъ уб?жденiе, что именно женщин? предстоитъ повести челов?чество къ св?тлому будущему, гд? свобода и правда перестанутъ быть только мечтой благородныхъ сердецъ? Въ этомъ безсознательномъ представленiи скрывается одно изъ очарованiй, такъ привлекающихъ къ Ибсену современнаго читателя, смущеннаго хаосомъ противор?чiй въ жизни, какъ политической, такъ и соцiальной.

    Октябрь 1907 г.
    Годы перелома (1895–1906). Сборникъ критическихъ статей.
    Книгоиздательство «Мiръ Божiй», Спб., 1908