Граф Толстой об искусстве и науке

Граф Толстой об искусстве и науке
Ангел Иванович Богданович

«Современное искусство переживаетъ свою переходную стадiю, какъ наша литература и наша общественная жизнь. Сумерки ли это, или заря новой жизни въ искусств?, кто р?шится сказать? А голоса, раздающiеся за и противъ современнаго искусства, скор?е усиливаютъ, ч?мъ разгоняютъ тьму, м?шающую провид?ть будущее…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

Графъ Толстой объ искусств? и наук?

Современное искусство переживаетъ свою переходную стадiю, какъ наша литература и наша общественная жизнь. Сумерки ли это, или заря новой жизни въ искусств?, кто р?шится сказать? А голоса, раздающiеся за и противъ современнаго искусства, скор?е усиливаютъ, ч?мъ разгоняютъ тьму, м?шающую провид?ть будущее.

Къ такимъ голосамъ, усиливающимъ тьму, несомн?нно, принадлежитъ и голосъ графа Л. Н. Толстого, посвятившаго этому вопросу статью въ январьской книжк? «Вопросовъ философiи и психологiи» – «Что такое искусство?»

Какъ и вс? произведенiя графа, заключающiя его философскiе взгляды, статья написана хаотично, разбросанно, велер?чиво, съ массой отступленiй, до того запутывающихъ вопросъ, что вначал? кажется, будто авторъ противъ искусства. Онъ начинаетъ съ неожиданнаго нападенiя на излишнiя затраты на искусство, пропадающiя зря, тогда какъ силы, занятыя искусствомъ, могли бы утилизироваться лучше и съ большей пользой.

«На поддержанiе искусства,– пишетъ графъ,– тамъ, гд? на народное образованiе тратится только одна сотая того, что нужно для доставленiя всему народу средствъ обученiя, даются миллiонныя субсидiи отъ правительства на академiи, консерваторiи, театры. Въ каждомъ большомъ город? строятся огромныя зданiя, для музеевъ, академiй, консерваторiй, драматическихъ школъ, для концертовъ и представленiй. Сотни тысячъ рабочихъ – плотники, каменьщики, красильщики, столяры, обойщики, портные, парикмахеры, ювелиры, бронзовщики, наборщики – ц?лыя жизни проводятъ въ тяжеломъ труд? для удовлетворенiя требованiй искусства, такъ что едва ли есть какая-нибудь другая д?ятельность челов?ческая, кром? военной, которая поглощала бы столько силъ, сколько эта. Но мало того, что такiе огромные труды тратятся на эту д?ятельность, – на нее, также какъ на войну, тратятся прямо жизни челов?ческiя: сотни тысячъ людей съ молодыхъ л?тъ посвящаютъ вс? свои жизни на то, чтобы выучиться очень быстро верт?ть ногами (танцоры), другiе (музыканты) на то, чтобы выучиться очень быстро перебирать клавиши или струны; третьи (живописцы) на то, чтобы ум?ть рисовать красками и писать все, что они увидятъ; четвертые на то, чтобы ум?ть перевернуть всякую фразу на всякiе лады и ко всякому слову подобрать ри?му. И такiе люди, часто очень добрые и умные, способные на всякiй полезный трудъ, дичаютъ въ этихъ исключительныхъ, одуряющихъ занятiяхъ и становятся тупыми ко вс?мъ серьезнымъ явленiямъ жизни, односторонними и довольными собой спецiалистами, ум?ющими только верт?ть ногами, языкомъ или пальцами». Зат?мъ, описавъ репетицiю какой-то оперы, авторъ негодуетъ: «Невольно приходитъ въ голову вопросъ,– для кого это д?лается? Кому это можетъ нравиться? Если и есть въ этой опер? изр?дка хорошенькiе мотивы, которые было бы прiятно послушать, то ихъ можно бы было сп?ть просто безъ этихъ глупыхъ костюмовъ и шествiй, и речитативовъ, и маханiй руками. Балетъ же, въ которомъ полуобнаженныя женщины д?лаютъ сладострастныя движенiя, переплетаются въ разныя чувственныя гирлянды, есть прямо развратное представленiе. Такъ что никакъ не поймешь, на кого это разсчитано. Образованному челов?ку это несносно, надо?ло, настоящему рабочему челов?ку это совершенно непонятно. Нравиться это можетъ, и то едва-ли, набравшимся господскаго духа, но не пресыщеннымъ еще господскими удовольствiями, развращеннымъ мастеровымъ, желающимъ засвид?тельствовать свою цивилизацiю, да молодымъ лакеямъ».

Авторъ негодуетъ, съ нимъ начинаетъ негодовать и читатель. Но стоитъ н?сколько разобраться въ этомъ негодованiи, чтобы увид?ть, что искусство р?шительно тутъ не причемъ. Въ наше время н?тъ такой отрасли самаго «полезнаго труда», въ которой миллiоны людей не эксплуатировались бы и не страдали, что зависитъ отъ т?хъ общественныхъ условiй, при которыхъ намъ приходится жить и работать. Намъ припоминается одно изъ лучшихъ произведенiй Некрасова «Жел?зная дорога», въ которомъ поэтъ описываетъ жертвы, павшiя на ея постройк?. Но ни у него, ни у читателя и мысли н?тъ, что виновата жел?зная дорога и что она не нужна или что ее надо зам?нить ч?мъ-то мен?е стоющимъ, бол?е легкимъ и т. п. Если мы станемъ оц?нивать ту или иную отрасль труда съ точки зр?нiя ея тяготъ, то работа для искусства окажется и легче, и лучше оплачиваемой. Да, отв?тятъ намъ, но зд?сь работникъ понимаетъ пользу жел?зной дороги, и это сознанiе скрашиваетъ до изв?стной степени тяжесть его труда, тогда какъ, работая для искусства, онъ не видитъ, въ чемъ польза и смыслъ его труда. Но и каменьщикъ, строющiй театръ, и плотникъ, строющiй кулисы и подмостки, знаютъ превосходно, что для какой бы ц?ли ни предназначались этотъ домъ и эти подмостки, имъ отъ этого ни мало не легче: будетъ тутъ школа или театръ, онъ не станетъ работать отъ этого меньше часовъ и не получитъ большей заработной платы. Авторъ тогда былъ бы правъ, если бы доказалъ, что всякiй трудъ и легче, и лучше оплачивается, ч?мъ трудъ для искусства, а такъ какъ это нел?пость, то и его нападенiе на искусство съ точки зр?нiя трудовой не им?етъ никакого значенiя въ вопрос?, что такое искусство. Не правъ, конечно, авторъ и въ своихъ вычисленiяхъ затратъ на искусство, потому что вс? театры, музеи, консерваторiи и все, что съ ними связано, занимаютъ въ бюджет? государства и общества ничтожное по денежной стоимости м?сто, а количество людей, непосредственно занятыхъ искусствомъ, исчисляется н?сколькими тысячами, и то, если взять въ разсчетъ вс?хъ, прикосновенныхъ къ искусствамъ. Творцовъ же искусства, конечно, такъ мало, что при общемъ подсчет? трудящагося челов?чества ихъ и усчитать трудно. Жалобы автора на тягости, которыя несетъ это б?дное челов?чество, благодаря искусству, напоминаютъ гн?въ мельника противъ курицъ, пьющихъ у него воду, когда прорвало плотину.

Въ этой вылазк? графа Л. Н. Толстого противъ искусства видна его обычная ошибка,– отсутствiе соцiологической точки зр?нiя на данное явленiе. Всегда и все онъ разсматриваетъ вн? времени и пространства, съ абсолютной точки зр?нiя, ни съ ч?мъ не считающейся. Критика такого рода чрезвычайно проста и легка, но и безплодна въ то же время, потому что, ничего не выясняя, она только запутываетъ вопросы.

Такъ и въ данномъ случа?, что авторъ, конечно, понимаетъ, почему и не останавливается на упрекахъ трудового, такъ сказать, порядка и д?лаетъ скачекъ въ сторону критики искусства. Вы служите искусству,– говоритъ онъ, а между т?мъ не опред?лили до сихъ поръ, что оно такое,– и начинаетъ съ утомительной подробностью приводить разнор?чивыя мн?нiя вс?хъ временъ и народовъ по этому предмету. «Какъ богословы разныхъ толковъ, такъ художники разныхъ толковъ исключаютъ и уничтожаютъ сами себя. Послушайте художниковъ теперешнихъ школъ, и вы увидите во вс?хъ отрасляхъ однихъ художниковъ, отрицающихъ другихъ: въ поэзiи – старыхъ романтиковъ, отрицающихъ парнасцевъ и декадентовъ, парнасцевъ, отрицающихъ романтиковъ и декадентовъ; декадентовъ, отрицающихъ вс?хъ предшественниковъ и символистовъ; символистовъ, отрицающихъ вс?хъ предшественниковъ и маговъ, и маговъ, отрицающихъ вс?хъ своихъ предшественниковъ; въ роман? – натуралистовъ, психологовъ, натуристовъ, отрицающихъ другъ друга. То же въ драм?, живописи и музык?. Такъ что искусство, поглощающее огромные труды народа и жизней челов?ческихъ и нарушающее любовь между ними, не только не есть н?что ясно и твердо опред?ленное, но понимается такъ разнор?чиво своими любителями, что трудно сказать, что вообще разум?ется подъ искусствомъ и въ особенности хорошимъ, полезнымъ искусствомъ, такимъ, во имя котораго могутъ быть принесены т? жертвы, которыя ему приносятся».

Сл?дуетъ отрицательный, до крайности запутанный отв?тъ, что, такъ какъ вс? опред?ленiя искусства, д?ланныя до сихъ поръ, неточны, нев?рны, сбивчивы, противор?чивы, то и искусства настоящаго, ради котораго стоило бы приносить «жертвы», н?тъ. Вся вина эстетиковъ въ томъ, что они вводятъ въ опред?ленiе искусствъ понятiе красоты, которая сама по себ? тоже не опред?лима, и каждый понимаетъ ее по своему. Выходъ изъ столь затруднительнаго положенiя представляется графу одинъ – изгнать красоту изъ искусства. «Надо перестать смотр?ть на него, какъ на средство наслажденiя, а разсматривать искусство, какъ одно изъ условiй челов?ческой жизни. Разсматривая же такъ искусство, мы не можемъ не увид?ть, что искусство есть одно изъ средствъ общенiя людей между собою».

Можно сказать, что графъ открылъ Америку, до него мы и не подозр?вали, что одно изъ свойствъ искусства есть «общенiе людей между собой» и что одной красоты для искусства мало… Словами люди выражаютъ мысли, продолжаетъ авторъ, «искусствомъ же люди передаютъ другъ другу свои чувства… Чувства, самыя разнообразныя, очень сильныя и очень слабыя, очень значительныя и очень ничтожныя, очень дурныя и очень хорошiя, если только они заражаютъ читателя, зрителя, слушателя, составляютъ предметъ искусства. Чувство самоотреченiя и покорности судьб? или Богу, передаваемое драмой; или восторга влюбленныхъ, описываемое въ роман?; или чувство сладострастiя, изображенное на картин?, или бодрости, передаваемой торжественнымъ маршемъ въ музык?; или веселья, вызываемаго пляской; или комизма, вызываемаго см?шнымъ анекдотомъ; или чувство тишины, передаваемое вечернимъ пейзажемъ или убаюкивающей п?снью,– все это искусство. Когда зрители-слушатели заражаются т?мъ же чувствомъ, которое испытывалъ сочинитель, это и есть искусство. Вызвать въ себ? разъ испытанное чувство и, вызвавъ его въ себ?, посредствомъ движенiй, линiй, красокъ, звуковъ, образовъ, выраженныхъ словами, передать это чувство такъ, чтобы другiе испытывали тоже чувство,– въ этомъ состоитъ д?ятельность искусства. Искусство есть д?ятельность челов?ческая, состоящая въ томъ, что одинъ челов?къ сознательно, изв?стными вн?шними знаками передаетъ другимъ испытываемыя имъ чувства, а другiе люди заражаются этими чувствами и переживаютъ ихъ».

Таково опред?ленiе графа. Но, какъ и столь презираемое имъ опред?ленiе чистыхъ эстетиковъ, оно съ одной стороны – безпред?льно, съ другой – односторонне. Въ свое опред?ленiе графъ впихнулъ все – до анекдота включительно, и не далъ самаго существеннаго признака искусства, который заключается въ творческомъ начал?. Безъ творчества н?тъ искусства. Художникъ творитъ, т. е. изъ матерiала жизни, добытаго наблюденiемъ, онъ создаетъ н?что новое, чего до него не было. Стремясь въ звукахъ, краскахъ, образахъ передать это новое такъ, чтобы оно стало достоянiемъ и другихъ, художникъ занятъ только своимъ чувствомъ, своимъ настроенiемъ. Возможно полн?е и ярче выразить его – такова его ц?ль, которая т?мъ полн?е достигается, ч?мъ сильн?е въ немъ эта способность къ творчеству, которую называютъ талантомъ. Графъ Толстой ни однимъ словомъ не обмолвился о талант?, онъ даже не упоминаетъ о немъ, какъ будто талантъ въ искусств? не при чемъ. Между т?мъ, присутствiе таланта составляетъ главный признакъ произведенiя искусства. Мы вс? передаемъ другимъ свои чувства или стремимся передать ихъ въ т?хъ или иныхъ формахъ, но никто не р?шится подвести вою эту многообразную д?ятельность подъ понятiе искусства. Только то мы называемъ произведенiемъ искусства, въ чемъ есть типичное, что воспроизводитъ типичное въ жизни. Величайшiя произведенiя даютъ общечелов?ческiе универсальные типы, другiя произведенiя – типы м?стные, своего народа и своего времени.

Зат?мъ, отрицая необходимость элемента красоты въ искусств?, графъ лишаетъ его души. Мы никогда не были поклонниками теорiи «искусства для искусства», такъ какъ подобное искусство по существу представляется намъ немыслимымъ. По обыкновенiю, графъ ни словомъ не обмолвился о русскихъ критикахъ, которые давнымъ давно указали на недостаточность одной красоты. Приводя массу опред?ленiй искусствъ, основанныхъ на понятiи о красот?, онъ умолчалъ о Б?линскомъ и всей посл?дующей русской критик?, въ которой получили дальн?йшее развитiе высказанныя Б?линскимъ мысли о ц?ляхъ и сущности искусства. Эта критика давно уже установила, что идея, направленiе всегда присутствуетъ въ истинномъ произведенiи искусства, и вс? величайшiя произведенiя отличаются полной гармонiей красоты и идеи, которыя такъ слиты въ нихъ, что ихъ нельзя отдалить безъ уничтоженiя самого произведенiя. Какъ намъ кажется, въ этомъ и заключается идеалъ искусства, и поскольку то или иное произведенiе къ нему приближается, постольку оно и безсмертно. Можно ли отд?лить эти два начала въ «Сикстинской Мадонн?», Венер? Милосской, въ стихахъ Пушкина, въ «Илiад?» и «Одиссе?», въ «Фауст?» Гёте и въ немногихъ другихъ, стоящихъ на одномъ уровн? съ ними, произведенiяхъ, признаваемыхъ величайшими образцами челов?ческаго творчества? Красота неотд?лима отъ искусства, и въ нашей оц?нк? произведенiй искусства мы сознательно или безсознательно всегда руководствуемся присутствiемъ красоты, которую, конечно, нельзя представлять въ вид? лишь вн?шней формы, хотя и посл?дняя есть тоже существенн?йшая часть въ искусств?. Исключительная погоня за вн?шней красотой, формой, безъ сомн?нiя, является величайшимъ гр?хомъ противъ искусства, и нападки графа на декадентовъ и неудачныхъ символистовъ – вполн? справедливы. Но и обратно – пренебреженiе къ форм?, нам?ренное или всл?дствiе неум?нiя, т. е. отсутствiя того, что составляетъ главную черту таланта,– приводитъ къ уродливостямъ, грубости, и какъ бы ни были похвальны нам?ренiя творца такого урода, онъ не можетъ быть причисленъ къ области искусства и никогда не будетъ им?ть ни усп?ха, ни влiянiя. Лучшимъ прим?ромъ могутъ служить «произведенiя», подражающiя посл?днимъ «народнымъ» разсказамъ графа, разныя пов?стушки гг. Семеновыхъ и Захарьиныхъ. Ихъ грубая и нел?пая стряпня, несмотря на рекомендацiю самого графа и усердное распространенiе «Посредникомъ», не им?етъ никакого значенiя и врядъ ли кому нужна. Самъ графъ – тоже блестящiй прим?ръ паденiя таланта, разъ онъ нам?ренно отд?лывается отъ художественной красоты въ погон? за пропов?дью. Вс? его произведенiя посл?дняго времени не им?ютъ и сотой доли того значенiя, какъ его «Война и миръ» или «Анна Каренина», и ужъ, конечно, не они ув?ков?чатъ имя и значенiе графа въ исторiи русской литературы. Графъ не отрицаетъ искусства, онъ только недоволенъ т?мъ искусствомъ, какое мы знаемъ, и желалъ бы вернуть искусство къ тому времени, когда оно еще не отд?лилось отъ религiи. Въ первое время, говоритъ онъ, искусствомъ въ т?сномъ смысл? слова называлась не всякая д?ятельность людская, передающая чувства, а лишь та часть ея, «которая передавала чувства, вытекающiя изъ религiознаго сознанiя людей». Продолженiе статьи должно выяснить, какимъ образомъ былъ бы возможенъ возвратъ къ первоначальному искусству и въ какiя формы могло бы оно отлиться въ наши дни. Такая постановка вопроса показываетъ то же отсутствiе соцiологической точки зр?нiя. Если искусство д?йствительно было н?когда только дополненiемъ религiознаго культа, то зат?мъ оно, по м?р? усложненiя общественныхъ отношенiй и развитiя новыхъ сторонъ общественной жизни, выд?лилось, заняло самостоятельное м?сто въ жизни общества и теперь настолько отдалилось отъ первоначальнаго источника, что просл?дить самую связь съ нимъ трудно. Чтобы вернуть искусство къ его чисто-служебной роли религiознаго культа, надо вернуть общественную жизнь къ первымъ временамъ исторической жизни. Искусства,– какъ и все, впрочемъ,– нельзя брать отд?льно отъ того, что его окружаетъ, вн? времени и пространства. Каждая эпоха, каждый общественный строй им?етъ такое искусство, какое возможно и необходимо при данныхъ условiяхъ, и роль критики выяснять эти соотношенiя, а не предписывать искусству задачи и ц?ли, не отв?чающiя данному времени и обществу. Искусство все равно пойдетъ своей дорогой, опред?ляемой тысячами неуловимыхъ нитей, сплетенныхъ изъ челов?ческихъ потребностей, страстей, взглядовъ, условiй труда и прочаго, что мы называемъ культурой данной эпохи.

Эти строки уже были написаны, когда появилась вторая статья графа, въ которой онъ доказываетъ, что искусство должно стать христiанскимъ, чтобы выполнить свою задачу, которая, по его словамъ, заключается въ сл?дующемъ:

«Задача искусства огромна: настоящее искусство, съ помощью науки, руководимое религiей, должно сд?лать то, чтобы то мирное сожительство людей, которое соблюдается теперь вн?шними м?рами,– судами, полицiей, благотворительными учрежденiями, инспекцiями работъ и т. п.,– достигалось бы свободной и радостной д?ятельностью людей. Искусство должно устранять насилiе. И только искусство можетъ сд?лать это… Искусство должно сд?лать то, чтобы чувства братства и любви къ ближнимъ, доступныя теперь только лучшимъ людямъ общества, стали привычными чувствами, инстинктомъ вс?хъ людей. Вызывая въ людяхъ, при воображаемыхъ условiяхъ, чувства братства и любви, религiозное искусство прiучитъ людей въ д?йствительности, при т?хъ же условiяхъ, испытывать т? же чувства, проложитъ въ душахъ людей т? рельсы, по которымъ, естественно пойдутъ поступки жизни людей, воспитанныхъ искусствомъ. Соединяя же вс?хъ самыхъ различныхъ людей въ одномъ чувств? и уничтожая разд?ленiе, всенародное искусство воспитаетъ людей къ единенiю, покажетъ имъ не разсужденiемъ, но самою жизнью радость всеобщаго единенiя вн? преградъ, поставленныхъ жизнью. Назначенiе искусства въ наше время – въ томъ, чтобы перевести изъ области разсудка въ область чувства истину о томъ, что благо людей въ ихъ единенiи между собою, и установить на м?сто царствующаго теперь насилiя то царство Божiе, т. е. любви, которое представляется вс?мъ намъ высшею ц?лью жизни челов?чества. Можетъ быть, въ будущемъ наука откроетъ искусству еще новые, высшiе идеалы, и искусство будетъ осуществлять ихъ; но въ наше время назначенiе искусства ясно и опред?ленно. Задача христiанскаго искусства – осуществленiе братскаго единенiя людей».

Мы думаемъ, что и столь презираемое графомъ современное искусство служитъ той же ц?ли и т?мъ скор?е поможетъ намъ осуществить ее, ч?мъ оно будетъ свободн?е, противъ чего такъ возстаетъ графъ.

Вторая статья графа Толстого объ искусств? много содержательн?е и интересн?е первой. Сл?дить за его мыслью, какъ и въ первой стать?, крайне трудно среди массы противор?чiй, путаницы, велер?чiя и многоглаголанiя, то напыщеннаго, то искусственно упрощеннаго. Много общихъ зам?чанiй очень в?рныхъ, но далеко не новыхъ, и не мен?е парадоксовъ и злобныхъ выходокъ, которыя непростительны и въ устахъ пророка… Все это такъ запутываетъ читателя, что уловить основную мысль автора становится подчасъ почти невозможнымъ. Притомъ является сильное сомн?нiе въ его искренности, какъ увидимъ ниже, когда графъ прилагаетъ открытое имъ м?рило искусства къ собственнымъ произведенiямъ.

Въ первое время своего возникновенiя искусство было всенароднымъ и религiознымъ, зат?мъ оно стало достоянiемъ богатыхъ классовъ, которымъ служитъ для услажденiя жизни. Совершилось такое отд?ленiе искусства отъ религiи и народа подъ влiянiемъ католичества въ среднiе в?ка, когда католичество стало церковью, «обличавшею свою ложь». Не будучи въ состоянiи в?рить въ нее, высшiй, богатый и просв?щенный классъ вернулся къ языческому, не христiанскому пониманiю жизни, которое полагаетъ смыслъ жизни въ наслажденiи личности. «Совершилось въ высшихъ классахъ то, что называется «возрожденiемъ наукъ и искусствъ» и что въ сущности есть ничто иное, какъ не только отрицанiе всякой религiи, но и признанiе ненужности ея». Потерявъ в?ру въ религiю, воодушевлявшую прежде искусство, люди создали особую теорiю объ искусств? (Баумгартена), какъ объединяющемъ Истину, Добро и Красоту, и эта теорiя выт?снила прежнее пониманiе искусства, какъ проводникъ религiозныхъ идей въ образахъ. Оставляя въ сторон? произвольность утвержденiй графа о значенiи переворота, изв?стнаго подъ именемъ возрожденiя, нельзя не указать на удивительные хронологическiе скачки отъ этой эпохи къ теорiи Баумгартена, возникшей въ 1750 г. Весь перiодъ въ 400 л?тъ отъ Данте до Баумгартена укладывается въ одно опред?ленiе – «возрожденiе наукъ и искусствъ». Съ хронологiей графъ также легко разд?лывается, какъ и со вс?мъ остальнымъ.

Баумгартенъ погубилъ истинное искусство, которое и пошло съ т?хъ поръ по ложному пути, стадо пресл?довать ц?ли наслажденiя и служить однимъ богатымъ. Народное искусство исчезло. «Можно было говорить о народномъ искусств? – еврейскомъ, греческомъ, египетскомъ, и теперь можно говорить о китайскомъ, японскомъ, индiйскомъ искусств?, общемъ всему народу. Такое общее всему народу искусство было въ Россiи до Петра и было въ европейскомъ обществ? до XIII, XIV в?ковъ; но съ т?хъ поръ, какъ люди высшихъ классовъ европейскаго общества, потерявъ в?ру въ церковное ученiе, не приняли истиннаго христiанства и остались безъ всякой в?ры,– нельзя уже говорить объ искусств? высшихъ классовъ христiанскихъ народовъ, подразум?вая подъ этимъ все искусство. Съ т?хъ поръ, какъ высшiя сословiя христiанскихъ народовъ потеряли в?ру въ церковное христiанство, искусство высшихъ классовъ отд?лилось отъ искусства всего народа и стало два искусства: искусство народное и искусство господское». Но если эти высшiе классы и обходятся безъ истиннаго искусства, то народныя массы до сихъ поръ его им?ютъ. Такъ сл?дуетъ по графу, къ сожал?нiю, не указывающему прим?ровъ такого народнаго искусства. Было бы особенно важно доказать, что «народъ», сохранившiй религiозность, сохранилъ и истинное искусство, народное – въ отличiе отъ искусства «господскаго», неистиннаго и нехристiанскаго. Такихъ доказательствъ графъ не даетъ, отд?лываясь голыми утвержденiями, что современное искусство, сбитое съ толку Баумгартеномъ, непонятно народу, недоступно ему и потому не нужно.

«Для огромнаго большинства всего рабочаго народа наше искусство, недоступное ему по своей дороговизн?, чуждо ему еще и по самому содержанiю, передавая чувства людей, удаленныхъ отъ свойственныхъ всему большому челов?честву условiй трудовой жизни. То, что составляетъ наслажденiе для челов?ка богатыхъ классовъ, непонятно, какъ наслажденiе, для рабочаго челов?ка и не вызываетъ въ немъ никакого чувства или вызываетъ чувства, совершенно обратныя т?мъ, которыя оно вызываетъ у челов?ка празднаго и пресыщеннаго. Такъ, напр., чувства чести, патрiотизма, влюбленiя, составляющiя главное содержанiе теперешняго искусства, вызываютъ въ челов?к? трудовомъ только недоум?нiе, презр?нiе или негодованiе. Такъ что, если бы даже въ свободное отъ трудовъ время большинству рабочаго народа дали бы возможность увидать, прочесть, услыхать, какъ это д?лается отчасти въ городахъ, въ картинныхъ галлереяхъ, народныхъ концертахъ, книгахъ, все то, что составляетъ цв?тъ теперешняго искусства, то рабочiй народъ въ той м?р?, въ которой онъ рабочiй, а не перешелъ уже отчасти въ разрядъ извращенныхъ праздностью людей, ничего не понялъ бы изъ нашего утонченнаго искусства, а если и понялъ бы, то большая часть того, что онъ понялъ бы, не только не возвысила бы его душу, но развратила бы ее».

Это одно изъ самыхъ характерныхъ м?стъ въ разсужденiи графа, который даже и не зам?чаетъ, какую онъ услугу оказываетъ вс?мъ возстающимъ противъ просв?тительныхъ м?ръ, предпринимаемыхъ для просв?щенiя народа. Именно главнымъ и постояннымъ аргументомъ противъ просв?щенiя является непонятность, чуждость и вредъ нашей науки и искусства для «народа», который только «развращается» вс?ми этими чтенiями, театрами, популяризацiей литературы и искусства. Какъ и противники просв?щенiя, графъ Толстой не желаетъ ничего знать, ни на что не обращаетъ вниманiя, разъ это расходится съ его взглядомъ, что современное искусство, отд?лившись отъ религiи, перестало быть истиннымъ искусствомъ. Онъ, конечно, знаетъ, съ какой жадностью народъ слушаетъ чтенiя, стремится въ театръ, поглощаетъ народную литературу, въ которую понемногу переходятъ лучшiя произведенiя нашихъ великихъ писателей. Онъ даже признаетъ это, но д?лаетъ маленькое зам?чанiе: «въ той м?р?, въ которой онъ – рабочiй, а не перешелъ уже отчасти въ разрядъ извращенныхъ праздностью людей». Масса деревенскаго и городского рабочаго люда, собирающаяся на чтенiя и пос?щающая библiотеки, уже «извратилась праздностью»,– иначе они, конечно, не проявили бы того жаднаго стремленiя къ св?ту, какое констатируется буквально вс?ми наблюдателями.

Но он?, эти массы «извращенныхъ праздностью людей», несомн?нно стремятся, несомн?нно увлекаются «господскимъ искусствомъ, литературой, театромъ, музыкой, картинами. Значитъ – развращаются, какъ утверждаетъ графъ. Чувства чести, патрiотизма, влюбленiя ихъ восхищаютъ, тогда какъ для настоящаго рабочаго челов?ка они или не существуютъ, или прямо ему противны. На чемъ основано такое категорическое утвержденiе, что эти чувства «противны» не извращенному праздностью народу, – вотъ вопросъ, на который графъ даже не потрудился отв?тить хотя бы намеками. Мало того, онъ ниже д?лаетъ еще бол?е удивительное открытiе, что народъ и д?ти уважаютъ и восхищаются только «силой физической и силой нравственной», потому что «сила физическая заставляетъ увлекать себя». И опять никакихъ поясненiй,– сказано, какъ отр?зано.

Откуда почерпалъ графъ свои св?д?нiя о чувств? народа? Конечно, не отъ народа. Онъ приводитъ глупый анекдотъ о какомъ-то м?щанин? изъ Саратова, который шелъ въ Москву, чтобы обличать духовенство за то, что оно сод?йствовало постановк? «монамента». Пушкину. И графъ понимаетъ, что этотъ оригинальный обличитель по своему правъ. «Въ самомъ д?л?,– говоритъ графъ, – надо только представить себ? положенiе такого челов?ка изъ народа, когда онъ по доходящимъ до него газетамъ и слухамъ узнаетъ, что въ Россiи духовенство, начальство, вс? лучшiе люди Россiи съ торжествомъ открываютъ памятникъ великому челов?ку, благод?телю, слав? Россiи – Пушкину, про котораго онъ до сихъ поръ не слышалъ. Со вс?хъ сторонъ онъ читаетъ или слышитъ объ этомъ и полагаетъ, что если воздаются такiя почести челов?ку, то, в?роятно, онъ сд?лалъ что нибудь необыкновенное, или сильное, или доброе». Онъ старается узнать, кто былъ Пушкинъ, «но каково же должно быть его недоум?нiе, когда онъ узнаетъ, что Пушкинъ былъ челов?къ больше ч?мъ легкихъ нравовъ, что умеръ онъ на дуэли, т. е. при покушенiи на убiйство другого челов?ка, что вся заслуга его только въ томъ, что онъ писалъ стихи о любви, часто очень неприличные». Такiя сужденiя въ устахъ саратовскаго м?щанина вполн? ум?стны, но дико звучатъ со стороны графа, который въ той же стать? называетъ н?сколько выше произведенiя Пушкина, за исключенiемъ, впрочемъ, «Бориса Годунова», «истиннымь искусствомъ», т. е., по его опред?ленiю способнымъ заражать читателя добрыми чувствами (въ чемъ, кстати сказать, и самъ Пушкинъ вид?лъ свою главную заслугу: и долго буду т?мъ любезенъ я народу, что чувства добрыя я лирой пробуждалъ)…

Знаетъ, конечно, все это графъ Толстой и мн?нiе м?щанина изъ Саратова приводитъ для вящаго удрученiя господъ художниковъ и критиковъ, особенно посл?днихъ, которымъ онъ просто-напросто заявляетъ, что они – глупы. Одинъ его «прiятель» такъ опред?лилъ, что такое критики: «критики – это глупые, разсуждающiе объ умныхъ». Авторитетъ прiятеля ему кажется выше и глубже, ч?мъ, напр., авторитетъ Б?линскаго, о которомъ во всемъ разсужденiи объ искусств? н?тъ ни единаго слова. Критика повинна въ извращенiи искусства и заниматься ею могутъ только глупцы, и въ подтвержденiе истины этого утвержденiя самъ графъ пишетъ длинн?йшее разсужденiе, которое переполнено критикой современныхъ декадентскихъ произведенiй, критикой Вагнера, Бетховена, Пушкина и ц?лаго ряда другихъ произведенiй великихъ художниковъ.

Отм?тивъ рядъ курьезовъ, до того очевидныхъ, что надъ разборомъ ихъ нельзя и останавливаться, укажемъ на в?рныя и м?ткiя сужденiя графа, хотя вс? они не новы. Искусство, говоритъ онъ, какъ и все, подчинено закону эволюцiи. И наше искусство не есть посл?дняя его стадiя, и ему предстоитъ дальн?йшее изм?ненiе. Еслибъ эту вполн? в?рную мысль графъ прим?нилъ въ своемъ разсужденiи, онъ увидалъ бы, что отд?ленiе искусства отъ религiи было одной изъ стадiй развитiя, совершившейся подъ влiянiемъ чрезвычайно сложныхъ условiй, д?йствiе которыхъ не прiостанавливается и теперь. То «всенародное» искусство, которое онъ признаетъ въ Грецiи, было возможно при условiи рабства, которое снимало заботу о насущныхъ нуждахъ жизни съ народа. Съ уничтоженiемъ рабства, искусство, достигшее высокихъ формъ и значительнаго разнообразiя, должно было обособиться, явилось, по выраженiю графа, искусство богатыхъ классовъ. «Уничтожьте рабовъ капитала,– зам?чаетъ графъ,– и нельзя будетъ производить такого утонченнаго искусства», какъ современное искусство богатыхъ.

Это совершенно в?рно, только ничто не совершается внезапно и никакая подобная катастрофа не угрожаетъ современному обществу. Созданное имъ искусство вырабатывалось в?ками и не подъ влiянiемъ той или иной теорiи, въ род? Баумгартеновской, а явилось созданiемъ вс?хъ условiй, при которыхъ жило и развивалось челов?ческое общество. Эти условiя тоже м?няются, происходитъ медленная, но неудержимая и не предотвратимая эволюцiя общественнаго строя, подъ влiянiемъ которой м?няются взгляды, вкусы, желанiя, самыя, повидимому, прочно установившiяся понятiя, и эта перем?на, неуловимая и незам?тная для современниковъ, отражается на искусств?, какъ отражается и на наук?, и на религiи. Вернуть искусство къ тому времени, когда оно еще было неразд?льно слито съ религiей, какъ часть ц?лаго, немыслимо также, какъ немыслимо вернуть современный строй, опирающiйся на крупную промышленность, къ временамъ патрiархальнаго быта, съ его замкнутой общиной, мелкими потребностями и враждебностью ко всему, что не принадлежало къ общин?. Такое «всенародное» искусство, какое представляется графу въ Грецiи, а теперь въ Японiи и Кита?, только и возможно при однообразiи общества, еще не разчлененнаго на классы подъ давленiемъ экономической и политической борьбы.

Что современное искусство есть искусство высшихъ классовъ, эта банальная истина, изъ которой, однако, вовсе не сл?дуетъ, что оно недоступно народу теперь и никогда не будетъ ему доступно. Насколько такое утвержденiе фактически нев?рно, изв?стно всякому, кто сл?дилъ за развитiемъ того движенiя, которое на Запад? приняло такiе широкiе разм?ры подъ именемъ народныхъ университетовъ. Ц?ль его – сближенiе народныхъ массъ съ высшимъ искусствомъ и наукой, бывшихъ до сихъ поръ достоянiемъ исключительно высшаго класса. Это стремленiе явилось въ странахъ демократическихъ естественнымъ завершенiемъ демократизацiи просв?щенiя. Посл?днее, въ свою очередь, выросло на почв? т?хъ изм?ненiй, которыя возникли подъ давленiемъ новаго промышленнаго строя. Но не заходя далеко на Западъ, гд? литература высшаго класса, его газеты, его живопись, театръ, университетская наука стали въ значительной степени уже теперь доступны рабочему классу, и у насъ, по м?р? роста грамотности, зам?тно такое же стремленiе народа прiобщиться къ т?мъ умственнымъ сокровищамъ, какими пользуется высшая интеллигенцiя. И вс?, пока еще незначительныя, попытки въ этомъ направленiи дали положительные результаты. Народъ не только понимаетъ лучшихъ нашихъ писателей, композиторовъ, драматурговъ, живописцевъ, но и любитъ ихъ, хотя и не можетъ еще пользоваться ими въ полной м?р?. Читатель изъ народа поражаетъ необыкновенной чуткостью, съ которой онъ воспринимаетъ все лучшее изъ любимыхъ нашихъ художниковъ. Ему, оказывается, вполн? доступы и чувство чести, и патрiотизмъ, и даже «влюбленiя» {Относительно «влюбленiя», впрочемъ лучше всего свид?тельствуютъ народныя п?сни, въ которыхъ «влюбленiе» занимаетъ главное м?сто.}, какъ и чувство свободы, жажда знанiя и чувство борьбы за то, что мы называемъ идеаломъ «Монаментъ» Пушкину вовсе не представляется ему такимъ чудовищно-нел?пымъ, какъ саратовскому м?щанину, столь восхитившему графа. Т? миллiоны экземпляровъ изданiй Пушкина, которые расходятся теперь по всей Россiи, покупаются, конечно, не однимъ богатымъ классомъ, не господами, а именно рабочимъ людомъ.

Если теперь представимъ себ?, что это движенiе только въ зародыш?, что даже на Запад? оно началось не дал?е 20–30 л?тъ назадъ, что развитiе его впереди не ограничено пред?лами, то вполн? допустимо такое состоянiе общества, при которомъ рабочiй читатель явится главгымъ двигателемъ и вдохновителемъ искусства и науки. Какъ отразится такой коренной переворотъ на искусств?, теперь даже предвид?ть невозможно. Можно одно сказать съ полной ув?ренностью, что это будетъ благод?тельнымъ переворотомъ прежде всего для искусства. Такъ было всегда, лишь только искусство становилось бол?е демократично, въ смысл? большей доступности большему кругу читателей. Ложно-классическая литература была мало доступна кому-либо, кром? узкаго круга высшаго общества. Романтическая захватила несравненно бол?е широкiе круги читателей, еще бол?е расширила эти круги реалистическая. Новое искусство, в?роятно, будетъ д?йствительно всеобщимъ: но какъ и въ чемъ оно проявится, говорить теперь невозможно и нел?по.

Во всякомъ случа?, то, что есть лучшаго въ нашемъ теперешнемъ искусств?, не будетъ выброшено за бортъ, и врядъ ли кто посл?дуетъ прим?ру графа, когда онъ однимъ почеркомъ пера сокрушаетъ все, что не подходитъ подъ его критическую м?рку. «Только благодаря критикамъ, восхваляющимъ въ наше время грубыя, дикiя и часто безмысленныя произведенiя древнихъ грековъ; Софокла, Эврипида, Эсхила, въ особенности Аристофана, или новыхъ Данте, Тассо, Мильтона, Шекспира; въ живописи – всего Рафазля, всего Микель-Анджело съ его нел?пымъ «Страшнымъ судомъ»; въ музык? – всего Баха, всего Бетховена съ его посл?днимъ перiодомъ,– стали возможны въ наше время Ибсены, Метерлинки, Верлены, Малларме, Пювисъ-де-Шованны, Клингеры, Бёклины, Шнейдеры; въ музык? – Вагнеры, Листы, Берлiозы, Брамсы, Рихарды Штраусы и т. п.». Сваливать все и вся въ одну кучу, «неразбираючи лица», можно только руководствуясь правиломъ «своя рука владыка», и такой критическiй прiемъ вполн? напоминаетъ т?хъ критиковъ, о которыхъ говорилъ прiятель графа. Насъ беретъ сильное сомн?нiе, вид?лъ ли графъ хоть одно произведенiе, напр., Клингера или Бёклина? Д?ло въ томъ, что къ н?которымъ изъ лучшихъ произведенiй перваго вполн? прим?нимо требованiе графа религiозности въ искусств?: они въ вполн? отв?чаютъ ему, хотя, конечно, Клингеръ совершенно иначе, ч?мъ графъ Толстой, понимаетъ религiозность. То же и относительно, напр., пейзажей Бёклина, хотя и его религiозность не толстовская. Чувства, которыми заражаютъ оба художника, глубоки и возвышенны и ужъ никакъ нельзя причислить обоихъ художниковъ къ числу т?хъ, кто пишетъ для «пот?хи праздныхъ людей».

Не меньшее сомн?нiе въ искренности графа является, когда онъ начинаетъ перечислять образцы истиннаго искусства, достойные быть сохраненными. Въ истинномъ искусств? графъ различаетъ «религiозное и житейское» искусство. первое распадается на «высшее религiозное искусство, которое прямо и непосредственно передаетъ чувства, вытекающiя изъ любви къ Богу и ближнему», и «низшее, которое передаетъ чувства отвращенiя, негодованiя, презр?нiя явленiямъ, противнымъ любви къ Богу и ближнему». Житейское искусство передаетъ «такiя чувства, которыя доступны вс?мъ людямъ», и распадается на «высшее житейское искусство, которое доступно и понятно людямъ всего мiра всегда и везд?: всемiрное искусство, и на доступное и понятное вс?мъ людямъ только одного м?ста и времени, всенародное искусство». Къ образцамъ перваго онъ причисляетъ въ области литературы Виктора Гюго – его «Отверженные» и «Les pauvres gens», почти вс? пов?сти и разсказы Диккенса, «Хижина дяди Тома», Достоевскаго, преимущественно его «Мертвый домъ». Въ живописи онъ указываетъ на жанры Милле, Лермита, Ланглуа. Ко второму роду житейскаго искусства онъ относитъ, какъ лучшiя, еще меньше произведенiй, причемъ смиренно зам?чаетъ: «Представляя образцы искусства, которое я считаю лучшимъ, я не придаю особеннаго в?са своему выбору, такъ какъ я, кром? того, что недостаточно св?дущъ во вс?хъ родахъ искусствъ, принадлежу къ сословiю людей съ извращеннымъ ложнымъ воспитанiемъ вкусомъ. И потому могу, по старымъ усвоеннымъ привычкамъ, ошибаться, принимая за абсолютное достоинство то впечатл?нiе, которое произвела на меня вещь въ моей молодости. Называю же я образцы произведенiй того и другого рода только для того, чтобы больше уяснить свою мысль, показать, какъ я при теперешнемъ моемъ взгляд? понимаю достоинство искусства по его содержанiю. При этомъ еще долженъ зам?тить, что свои художественныя произведенiя я причисляю къ области дурного искусства, за исключенiемъ разсказа «Богъ правду видитъ», желающаго принадлежать къ первому роду, и «Кавказскаго пл?нника», принадлежащаго ко второму». Сопоставляя это скромное зам?чанiе съ р?шительнымъ приговоромъ для Шекспира и Данта, сомн?ваемся, чтобы все это было сказано съ полной в?рой въ правду своихъ словъ.

Т?мъ бол?е, что графъ не приводитъ никакихъ доказательствъ, и потому нисколько не поясняетъ своей мысли. Напр., «Илiаду» и «Одисею» онъ считаетъ произведенiями истиннаго всенароднаго искусства (съ ч?мъ и мы согласны), но какъ оба эти произведенiя подходятъ къ установляемому симъ требованiю христiанской религiозности – непонятно. Еще мен?е понятно утвержденiе, что исторiю Іосифа Прекраснаго съ женой Пентефрiя понимаютъ одинаково вс? народы и д?ти, тогда какъ д?ти ее совс?мъ не понимаютъ, а разные народы взглянутъ на это весьма различно, смотря по установившимся у нихъ взглядамъ на нравственность. Но, повторяемъ, невозможно разобраться въ путаниц? мн?нiй графа. Хотя, по его словамъ, онъ 15 л?тъ думалъ надъ вопросомъ объ искусств?, однако, ему не м?шало-бы и еще подумать. Мало кого уб?дятъ его в?щанiя, многословныя и неосновательныя, его уничтожающiе приговоры, широко расточаемые направо и нал?во. «Я кончилъ эту работу,– говоритъ онъ въ заключенiе,– и какъ ни плохо я ее сд?лалъ, я над?юсь, что основная мысль моя о томъ ложномъ пути, на которомъ стало и по которому идетъ искусство нашего общества, и о причин? этого, и о томъ, въ чемъ состоитъ истинное назначенiе искусства, в?рна, и что поэтому трудъ мой не пропадетъ даромъ». Не думаемъ, чтобы надежды графа оправдались. Основная мысль его о необходимости повернуть жизнь назадъ не в?рна и не осуществима, и искусство будетъ совершать свою медленную эволюцiю вм?ст? со вс?мъ строемъ нашей соцiальной жизни, а этимъ строемъ нельзя верт?ть во вс? стороны по т?мъ или инымъ указанiямъ, хотя бы и графа Толстого.

* * *

Признавъ современное искусство сбившимся съ истиннаго пути, графъ въ другой небольшой статейк?, въ мартовской книг? «С?вернаго В?стника», обрушивается на науку, находя, что и она занимается пустяками для удовлетворенiя празднаго любопытства праздныхъ людей. Для людей, говоритъ онъ, нужна одна только наука, которая учитъ, «какъ надо жить, какъ обходиться съ семейными, какъ съ ближними, какъ съ иноплеменниками, какъ бороться съ своими страстями, во что надо, во что не надо в?рить». Но современная наука вовсе не занимается этими вопросами, предоставивъ ихъ всец?ло религiи. «Люди же науки нашего времени, не признавая никакой религiи и потому не им?я никакого основанiя, по которому они могли бы отбирать, по степени ихъ важности, предметы изученiя и отд?лять ихъ отъ предметовъ мен?е важныхъ и, наконецъ, отъ того безконечнаго количества предметовъ, которые всегда останутся, по ограниченности челов?ческаго ума и по безконечности количества этихъ предметовъ, не изученными, составили себ? теорiю – «наука для науки», по которой наука изучаетъ не то, что нужно людямъ, а вce»…

Дал?е графъ нападаетъ на науку за то, что она служитъ немногимъ сильнымъ, помогая имъ угнетать остальныхъ. Больше всего достается политической экономiи. «Не говоря уже о богословiи, философiи и юриспруденцiи, поразительна въ этомъ отношенiи самая модная изъ этого рода наукъ – политическая экономiя. Политическая экономiя наибол?е распространенная (Марксъ), признавая существующiй строй жизни такимъ, какимъ онъ долженъ быть, не только не требуетъ отъ людей перем?ны этого строя, т. е. не указываетъ имъ на то, какъ они должны жить, чтобы ихъ положенiе улучшилось, но, напротивъ, требуетъ продолженiя жестокости существующаго порядка для того, чтобы совершились т? – бол?е, ч?мъ сомнительныя – предсказанiя о томъ, что должно случиться, если люди будутъ продолжать жить такъ же дурно, какъ они живутъ теперь». Вс? усовершенствованiя и открытiя техники, гигiена и медицина только усиливаютъ существующее зло. И такъ будетъ продолжаться, пока наука не изм?нитъ своей ц?ли и своего метода. «Наша наука для того, чтобы сд?латься наукой и д?йствительно быть полезной, а не вредной челов?честву, должна прежде всего отречься отъ своего опытнаго метода; по которому она считаетъ своимъ д?ломъ только изученiе того, что есть, а вернуться къ тому единственному разумному и полезному пониманiю науки, по которому предметъ ея есть изученiе того, какъ должны жить люди. Въ этомъ ц?ль и смыслъ науки».

Уже не первый разъ графъ д?лаетъ вылазки противъ науки, и приведенныя зд?сь мысли его можно найти разс?янными во вс?хъ его сочиненiяхъ посл?дняго перiода. Ставъ пропов?дникомъ, графъ сначала отрицалъ совс?мъ науку, теперь онъ желаетъ, чтобы она вернулась вспять, къ эпох? среднихъ в?ковъ, когда д?йствительно наука была неразд?льна съ религiей, и теологiя была наукой вс?хъ наукъ. Не м?шало бы только вспомнить, каковы были результаты среднев?ковой науки, о чемъ можно прочесть въ любомъ учебник?. Жилось ли людямъ тогда легче, едва ли усомнится и графъ Толстой, хотя именно тогда его идеалъ науки былъ осуществленъ въ полной м?р?. Наука занималась не т?мъ, что есть, а лишь искала поученiй, какъ надо жить, а жизнь людей съ первой минуты появленiя на св?тъ и до могилы была опутана правилами поведенiя, разъ навсегда предписанными. Всякое нарушенiе ихъ уже было преступленiемъ, потому что предписывались они именно наукой, основанной и истекающей изъ религiи, сл?довательно, явились освященными божествомъ. Всякая попытка изсл?дованiя того, что есть, разсматривалась, какъ бунтъ именно противъ божества и соотв?тственно каралась. И долгимъ, тяжкимъ путемъ завоевало челов?чество свою свободу отъ такой науки, отм?чая каждый шагъ на этомъ пути кровавыми сл?дами. Темницы Галилея, костры Сервета и Джордано Бруно – вотъ этапы на томъ пути, на который графъ желалъ бы повернуть науку, въ добромъ, конечно, нам?ренiи облегчить жизнь челов?честву. Но не зат?мъ завоевало это посл?днее право на свободное изсл?дованiе – и завоевало именно «опытнымъ методомъ»,– чтобы теперь отказаться отъ этого права и, по «щучьему вел?нью», по графскому хот?нью, добровольно наложить на себя ярмо. Мало того, оно и не могло бы этого сд?лать: «на поприщ? ума нельзя намъ отступать», и разъ пройденная ступень культуры уже не повторяется. А если такъ, то вс? разсужденiя графа не суть ли «пустыя слова»?

Наука, утверждаетъ графъ, служитъ меньшинству для угнетенiя большинства. Во-первыхъ, это нев?рно фактически. Современное угнетенiе, въ в?къ пара и электричества, неизм?римо меньше, ч?мъ во времена Торквемады и «Домостроя». А во-вторыхъ, не наука сама по себ? служитъ къ угнетенiю, какъ не виноватъ ножъ, которымъ Равальякъ поразилъ Генриха IV. Мы опять и опять видимъ въ разсужденiяхъ графа полное пренебреженiе къ соцiологической точк? зр?нiя. Если бы, какъ то полагаетъ графъ, можно было словомъ уб?дить вс?хъ изм?нить существующiя общественныя отношенiя, т? же паръ и электричество служили бы непосредственно вс?мъ, какъ, впрочемъ, и теперь служатъ, хотя косвенно. Какъ несправедливо обвиняетъ графъ служителей искусства, что они увеличиваютъ тяготу народа, такъ еще бол?е несправедливъ онъ въ этихъ обвиненiяхъ противъ людей науки. Ихъ еще меньше, ч?мъ д?ятелей искусствъ, и затраты общества на ихъ содержанiе прямо ничтожны, а по сравненiю съ приносимой ими пользой и говорить о нихъ нельзя, даже съ классовой точки зр?нiя. Во вс?хъ представительныхъ правленiяхъ именно представители рабочаго класса стоятъ всегда за ассигновки на науку, такъ какъ они понимаютъ, что каждое новое завоеванiе ея приближаетъ ихъ къ изм?ненiю общественнаго строя въ выгодномъ для нихъ направленiи.

Наука для науки въ томъ смысл?, какъ понимаетъ это графъ, есть его измышленiе, но если понимать подъ этимъ свободу въ выбор? предметовъ изсл?дованiя, то это главный базисъ научнаго прогресса. Лишить ученыхъ этой свободы значило бы убить науку. «Духъ ид? же хощеть – дышетъ», и только при этомъ условiи онъ можетъ д?йствовать и д?ло его будетъ плодотворно. Всегда и везд? попытки къ ограниченiю свободы научнаго изсл?дованiя вели къ упадку общества, правда, лишь временному, потому что сковать духъ науки нельзя. Это в?ков?чная борьба Прометея съ Зевсомъ, въ которой посл?днiй всякiй разъ со стыдомъ уступаетъ.

«Пустыя слова» графа не новы и не интересны. Не разъ и не два приходилось челов?честву считаться съ нападками на науку, и всегда наука выходила поб?дительницей, въ новомъ блеск? всесокрушающей правды, торжеству которой она только и служитъ, только его и им?етъ въ виду. Не сладко жилось людямъ прежде, не сладко имъ живется и теперь, но если впереди мы все же видимъ просв?тъ, можемъ над?яться на лучшее будущее, то лишь благодаря наук?, которая за краткiй сравнительно перiодъ исторической жизни челов?чества сд?лала много и, безъ сомн?нiя, сд?лаетъ въ будущемъ неизм?римо больше.

    Апр?ль 1898 г.
    Годы перелома (1895–1906). Сборникъ критическихъ статей.
    Книгоиздательство «Мiръ Божiй», Спб., 1908