Н. Н. Златовратский

Н. Н. Златовратский
Ангел Иванович Богданович

«Я р?шительно не в?рилъ глазамъ: мн? казалось, что кругомъ меня декорацiи, и въ эти декорацiи волшебною рукою загнаны заколдованные принцы, спящiя царевны, золотокудрые пейзане и пейзанки…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

Н. Н. Златовратскiй

«Я р?шительно не в?рилъ глазамъ: мн? казалось, что кругомъ меня декорацiи, и въ эти декорацiи волшебною рукою загнаны заколдованные принцы, спящiя царевны, золотокудрые пейзане и пейзанки»…

Такими словами характеризуетъ свое впечатл?нiе отъ разговора съ ямщикомъ одно лицо у г. Златовратскаго въ разсказ? «Барская дочь». И мы не находимъ лучшей характеристики для вс?хъ произведенiй этого автора собранныхъ имъ въ трехъ ув?систыхъ томахъ двухстолбцовой печати. Предъ нами не жизнь, не деревня, не городъ, не люди, а декорацiи расписанные самоучкой живописцемъ, припущено въ нихъ, сколько вл?зло, сусальнаго золота, яри-м?дянки и киновари, и въ нихъ «загнаны» всякiя р?дкостныя дива. Тутъ «золотокудрые пейзане и пейзанки», благочестивые Пимены, сладкоглаголивые Минаи и Мины; рядомъ косноязычные Башкировы, «золотыя сердца», восторженные д?вицы, малор?чивыя, прерывающiя свою не мудрую р?чь многочисленными многоточiями; «мечтатели» вс?хъ сортовъ и видовъ, «заводскiе хлопцы», «вольные старцы» и прочiй людъ безподобный, и среди нихъ сладко улыбающаяся, добродушная физiономiя почтеннаго автора, ораву подкупающая своимъ благодушiемъ, мягкостью тона разсказа и мечтательностью.

Открывая первый томъ, вы сразу натыкаетесь на премилые очерки «Разсказы заводского хлопца», – зам?тьте – «хлопца», а не просто мальчика или парня. Слово хлопецъ настраиваетъ читателя на мечтательный ладъ, оно отдаетъ Малороссiей, льдами, дивчинами, галушками и прочимъ аксесуаромъ хохлацкаго обихода. Васъ изумляетъ н?сколько, что дал?е н?тъ ни мати Украины, ни галушекъ, а р?чь все время идетъ о стекляномъ завод?, затерявшемся въ глуши исконно русскихъ муромскихъ л?совъ. Но ваше недоум?нiе богато вознаграждено декоративнымъ искусствомъ разсказчика. Фигурируютъ тутъ все крохотные, но такiя очаровательные фарфоровые куколки, которыя умильно лепечутъ, сладко поютъ, пьютъ еще умильн?е и еще слаще льютъ токи блаженныхъ слезъ.

«И пошелъ я, братики, вольный челов?къ, по заводамъ и много-много я исходилъ ихъ, много люда разнаго вид?лъ, и везд? люди заводскiе любили меня, потому приходилъ я къ нимъ съ добрымъ словомъ, съ ут?шенiемъ и весельемъ. Пришелъ я къ вамъ, братики, въ ваши дремучiе л?са, прив?тъ вамъ принесъ отъ всего мiрского люда, что живетъ за вашими л?сами… Примите меня – будемъ въ дружб? жить, и умирать зд?сь останусь, потому что некуда мн? идти, старъ сталъ… Немного мн?, милые, надыть: хл?бушка да водки, да добраго слова отъ добрыхъ вашихъ душъ – и умирай старикъ… И запой, старче, пока живъ, п?сню въ усладу заводскому люду».

И зап?лъ старецъ, и заигралъ на гармоник?, а заводскiй людъ дивуется-радуется: «И что это у насъ за челов?къ проявился, старецъ Божiй»?

Эти разсказы были написаны въ 1868–1870 гг., какъ значится на стр. 27 перваго тома, и съ т?хъ поръ, вплоть до юбилея, который съ такимъ трогательнымъ единодушiемъ былъ отпразднованъ въ Москв? въ конц? прошлаго года, г. Златовратскiй не м?нялъ своей манеры «вольнаго старца», поющаго въ усладу русскому интеллигенту дива разныя о декоративномъ мужичк?. Вначал? п?сни его льются, какъ тихiй ручеекъ, катятся, какъ струйки по чистому песочку, журча по св?тлымъ камушкамъ, шелестя по травушк?-муравушк?. Но ч?мъ дал?е, ч?мъ бол?е приходитъ въ возрастъ г. Златовратскiй, т?мъ громче становится п?сня добрая, раскатист?е, и начинаетъ, наконецъ, въ «Устояхъ» литься каскадомъ, широко шумящимъ и бурнымъ, переходя въ м?рный гекзаметръ эпическаго разсказа:

«Спитъ счастливый Пименъ и снится ему: какъ, ч?мъ и за что онъ сподобился этого счастья. То было давно, л?тъ больше полсотни назадъ. Ни мать, ни отца онъ съ сестрою не помнитъ, и первое, что прежде коснулось сознанiя его, былъ «мiръ» деревенскiй. Страшное было въ немъ что?то, и вм?ст? въ немъ было все – и защита, и сила, и правда».

Такъ начинается въ «Устояхъ» глава «Сонъ счастливаго мужика». П?вецъ русской общины, мiра, мужичка созр?лъ окончательно и п?лъ – себ? въ усладу, читателямъ въ поученiе, критик? на радость, русской литератур? въ честь и ут?шенiе. Въ п?сняхъ г. Златовратскаго есть что?то гипнотизирующее, нужно н?которое усилiе, чтобы стряхнуть нав?янныя ими сладкiя грозы и увид?ть, что все это вымыселъ доброй души. А въ свое время, когда этотъ гипнозъ поддерживался дружно всей народнической литературой – и совс?мъ было невозможно оторваться отъ декоративныхъ очерковъ г. Златовратскаго со вс?мъ антуражемъ народническаго жанра. Въ свою очередь, современному читателю совершенно невозможно войти теперь въ настроенiе сладкоголосаго п?вца деревенскаго мiра, и на каждомъ шагу, даже въ лучшихъ его произведенiяхъ вы чувствуете д?ланность, искусственность построенiя, сочинительство и отсутствiе здоровой, жизненной правды. Остановимся на н?которыхъ его разсказахъ подробн?е, чтобы подтвердить наше положенiе.

Всл?дъ за хлопцами идутъ «Крестьяне присяжные», написанные въ начал? семидесятыхъ годовъ, когда суды съ присяжными только что еще начали д?йствовать. Выбранные изъ крестьянъ присяжные идутъ въ городъ, и зд?сь начинается сочинительство, которое идетъ, все возрастая. На первомъ же ночлег? они слышатъ изъ устъ крестьянина извозчика благословенiе и напутствiе: «за благодушнаго?то судью молитва въ народ? не пропадетъ». Дал?е они встр?чаютъ суроваго деревенскаго «статистика», усчитывающаго деревенскiе гр?хи. Плохо, братцы, дико въ нашей палестин?! Судите строго-праведно, други мои! можетъ, и поослабнетъ гр?хъ?то! Подъ влiянiемъ этого моралиста, крестьяне задумываются, а вм?ст? съ нимъ и авторъ: «Такъ называемые культурные люди» не могутъ им?ть даже смутнаго ощущенiя этой близости (къ народу и къ его несчастью), для нихъ народный «гр?хъ», «несчастiе» есть не бол?е, какъ «абстрактная идея» права (выражаясь ихъ словами); для народа-это «боль челов?ка съ плотью и кровью». ?омушка (одинъ изъ присяжныхъ), вспоминая Архипа (встр?ченнаго моралиста), думалъ, ежели осудить челов?ка гр?ха и несчастiя, то какъ бы не превысить м?ру Господня наказанiя, и какъ бы тому челов?ку больн?е не стало, ч?мъ по сов?сти сл?дуетъ. Въ то время, какъ, по понятiямъ однихъ «гр?хъ» начинается съ момента преступнаго акта и требуетъ наказанiя, – для крестьянина онъ уже самъ по себ? есть часть «кары и несчастья», начало взысканiя карающаго Бога за одному ему в?домые, когда?то совершенные поступки». Такими поясняющими отступленiями и дал?е руководитъ авторъ неопытнаго читателя въ уразум?нiи всей глубины крестьянскаго мiровоззр?нiя, въ то же время устраивая на пути своихъ присяжныхъ рядъ сценъ, гд? они какъ бы испытуютъ свое призванiе предварительно. Такъ, они судятъ л?сника и л?совора, устраивая сцену суда, отрывокъ изъ которой позволимъ себ? привести для характеристики декоративной живописи г. Златовратскаго. тотъ самый ?омушка, размышленiя котораго мы привели выше и который, по автору, въ групп? присяжныхъ олицетворяетъ «мiрскую сов?сть», вступается за злополучнаго мужика, пойманнаго на м?ст? кражи л?сникомъ.