О г. Куприне и других молодых беллетристах. – Еще о г. Короленке

О г. Куприне и других молодых беллетристах. – Еще о г. Короленке
Ангел Иванович Богданович

«Ц?лый потокъ художественныхъ сборниковъ хлынулъ на читательскiй столъ: произведенiя гг. Короленки, Горькаго, Бунина, Куприна, Серафимовича, Телешова, Юшкевича, Чирикова, новый томъ (III) Вересаева, – все имена нашихъ лучшихъ современныхъ художниковъ, изъ которыхъ каждый выд?ляется вполн? опред?ленной, яркой литературной физiономiей. Не говоря уже о гг. Короленк? и Горькомъ, принадлежащихъ теперь не только русской, но и европейской литератур?, и остальные упомянутые писатели въ любой литератур? явились бы зам?тной величиной и вызвали бы не меньшiй потокъ критическихъ статей и зам?токъ…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

О г. Куприн? и другихъ молодыхъ беллетристахъ. – Еще о г. Короленк?

Ц?лый потокъ художественныхъ сборниковъ хлынулъ на читательскiй столъ: произведенiя гг. Короленки, Горькаго, Бунина, Куприна, Серафимовича, Телешова, Юшкевича, Чирикова, новый томъ (III) Вересаева, – все имена нашихъ лучшихъ современныхъ художниковъ, изъ которыхъ каждый выд?ляется вполн? опред?ленной, яркой литературной физiономiей. Не говоря уже о гг. Короленк? и Горькомъ, принадлежащихъ теперь не только русской, но и европейской литератур?, и остальные упомянутые писатели въ любой литератур? явились бы зам?тной величиной и вызвали бы не меньшiй потокъ критическихъ статей и зам?токъ. И притомъ, какъ въ сущности недавно каждый изъ нихъ создалъ свое имя и занялъ опред?ленное м?сто въ художественной литератур?. большинство ихъ выступили не больше десяти л?тъ тому назадъ; н?которые, какъ гг. Купринъ и Юшкевичъ, и того меньше, и выросли на нашихъ глазахъ за посл?днiе 3–4 года, не поощряемые критикой, которая или игнорировала ихъ, или съ высоком?рнымъ пренебреженiемъ изр?дка "поощряла". Мы не можемъ указать ни одной статьи, посвященной такимъ крупнымъ дарованiямъ, какъ г. Купринъ, или такому оригинальному писателю, какъ г. Юшкевичъ. Каждый изъ нихъ выдвинулся исключительно самъ и обязанъ только читателю, который сразу же оц?нилъ и отм?тилъ ихъ.

Одно изъ зам?чательн?йшихъ явленiй нашего времени – это свобода читательскаго выбора. Современный читатель руководствуется своимъ вкусомъ и самъ выбираетъ своихъ любимыхъ авторовъ, иногда совершенно въ разр?зъ съ установившимися въ критик? взглядами и требованiями, какъ случилось, напр., съ произведенiями г. Чирикова, котораго правов?рная критика предала "проклятiю" за его "Инвалидовъ", а его сборники пов?стей и разсказовъ выходятъ третьимъ и четвертымъ изданiемъ на протяженiи трехъ л?тъ. Очевидно, произошелъ большой расколъ между критикой и читателемъ. Не то, чтобы читатель окончательно изв?рился въ правов?рности критиковъ, – онъ просто пересталъ руководствоваться ихъ мн?нiемъ, зная напередъ, что можетъ сказать тотъ или иной изъ присяжныхъ критиковъ. Издавна они усвоили себ? точные образцы и шаблоны, по которымъ и прим?ряютъ художниковъ, – подошелъ, хорошо, н?тъ – отметается. Привыкнувъ къ такой подгонк? и прим?рк?, читатель, въ конц? концовъ, заскучалъ, и отъ критики обратился къ самимъ художникамъ, отчего оказался въ несомн?нномъ выигрыш?. Тутъ онъ находитъ жизнь, если и не со вс?ми ея переливами, то все же не подд?лку ея по рецептамъ того или иного присяжнаго ц?нителя, съ выговоромъ автору, зач?мъ онъ не далъ того-то и какъ осм?лился писать то и то. Читатель, несомн?нно, съ жадностью ищетъ этой жизни и поглощаетъ все, въ чемъ находитъ отголоски ея. Ярче и громче всего говорятъ объ этомъ цифры изданiй, какихъ раньше не зналъ книжный рынокъ. Пов?сть, напр., В. Короленки "Безъ языка", вышедшая м?сяца три тому назадъ въ 6,000 экз., уже разошлась, или "На дн?" М. Горькаго, вышедшее въ 85,000 экз., разошлось въ 2 м?сяца.

Усп?хъ вс?хъ этихъ писателей, столь различныхъ по своимъ дарованiямъ, но яркихъ и опред?ленныхъ по своимъ талантамъ, нельзя подвести подъ какое-либо модное теченiе, и въ немъ проявляется н?что бол?е глубокое и важное. Съ одной стороны, предъ нами несомн?нный ростъ читательской массы, что сказывается хотя бы въ общемъ спрос? на книгу и журналы, за исключенiемъ, впрочемъ, доблестнаго органа "Русскаго собранiя" – "Русскаго В?стника*, который даже въ ловкихъ рукахъ г. Конарова еле влачитъ дни свои. Должно быть, ревнители нов?йшаго нацiонализма не очень-то любятъ собственную литературу, предпочитая поучаться у своихъ противниковъ, и только платонически готовы поддерживать своихъ пророковъ.

Съ другой стороны, помимо численнаго роста, въ этомъ сказывается и св?жесть новаго читателя, который непосредственнымъ чутьемъ схватываетъ правду художественныхъ произведенiй, не руководствуясь ничьей указкой. Непосредственное чутье правды даетъ новому читателю свободу выбора и д?лаетъ его совершенно недоступнымъ для лицем?рныхъ запугиванiй разныхъ защитниковъ читательской нравственности. Яркимъ прим?ромъ безсилiя такого похода противъ таланта теперь можетъ служить комическая травля, начатая г. Буренинымъ противъ г. Андреева и привлекшая къ себ? вниманiе, какъ ни странно такое сочетанiе, только… графини С. Толстой и – г. Розанова. А читатель, на котораго была разсчитана вся эта комедiя возмущеннаго ц?ломудрiя нововременскихъ весталокъ, остался глухъ и продолжаетъ раскупать произведенiя г. Андреева.

Въ то же время читательская свобода отнюдь не свид?тельствуетъ, чтобы новый читатель совс?мъ былъ противъ критики. Только свой выборъ онъ не подчиняетъ ей, но критику an und f?r sich онъ читаетъ и раскупаетъ такiя дорогiя сравнительно изданiя, какъ полное собранiе сочиненiй Б?линскаго, вышедшихъ одновременно въ н?сколькихъ изданiяхъ, Добролюбова, выдержавшаго въ посл?днiе годы три изданiя, и ц?лый рядъ небольшихъ критическихъ брошюръ мало изв?стныхъ авторовъ, какъ, напр., гг. Новополинъ, Волжскiй и др. Каждый м?сяцъ въ списк? новыхъ книгъ читатель нашего журнала можетъ найти н?сколько критическихъ брошюръ, которыя, несомн?нно, им?ютъ спросъ, что доказывается вторыми ихъ изданiями (напр., Новополинъ или третье изданiе г. Андреевскаго). Для новаго читателя эти критики – не судьи его вкуса, не "властители думъ", онъ и въ нихъ ц?нятъ также, если находитъ, св?жую мысль, в?рное историческое осв?щенiе или тонкiй литературный вкусъ.

Такъ постепенно создается новая литературная атмосфера, гдѣ "iудеи и эллины" свободно соприкасаются, каждый внеся свое, самое дорогое и оригинальное, индивидуальное, неизломанное, согласно требованiю того или иного критика. Свободная атмосфера создаетъ свободное искусство и вызоветъ, въ свою очередь, и свободную критику, которой наша литература еще не знаетъ, но уже предчувствуетъ. Эта критика не станетъ распинать художника на прокрустовомъ лож? шаблона, а будетъ брать у него то, что онъ далъ истинно-художественнаго, сл?довательно, правдиваго, стоющаго быть ув?ков?ченнымъ.

Останавливаться на вс?хъ новыхъ сборникахъ разсказовъ, выпущенныхъ издательствомъ "Знанiе", мы не станемъ. Не потому, что бы не вс? авторы заслуживали вниманiе читателя. Напротивъ, каждый им?етъ оригинальныя, ему одному присущiя черты, отличительный знакъ несомн?нной талантливости. У г. Серафимовича, напр., хороши по яркости и художественности его очерки изъ жизни рыбаковъ и крайняго с?вера. Разсказъ "Месть", въ которомъ сжато и сильно описанъ самосудъ надъ воромъ, выкрадывавшимъ рыбу изъ с?тей товарищей, или "Тундра" съ прекраснымъ описанiемъ сн?жной бури, несомн?нно, сд?лали бы честь любому художнику. Или пов?сть г. Телешова "Сухая б?да" (первоначально была пом?щена на страницахъ нашего журнала въ 1898 г.), дающая живую и оригинальную группу типовъ ирбитской ярмарочной жизни и яркую психологiю б?днаго черемиса, который собственною смертью мститъ за великую обиду. У обоихъ авторовъ, наряду съ тонкой наблюдательностью, читатель находитъ и недурную художественную отд?лку, и ум?лую обрисовку характеровъ, и литературный, образный языкъ. Но ни г. Серафимовичъ, ни г. Телешовъ не представляютъ въ этомъ отношенiи чего-либо особаго, потому что мы уже избалованы по части художественности, къ которой насъ прiучила русская литература предшествующаго перiода. Оба они, несомн?нно, талантливые и яркiе художники, но въ нихъ мы не чувствуемъ современности съ ея нервностью, тревожнымъ исканiемъ новыхъ путей въ осложнившейся жизни и чуткостью къ безпокойному настроенiю, переживаемому нами теперь. Оба представляются намъ вполн? законченными художниками, которые ум?ютъ нарисовать прекрасный пейзажъ или бытовую картину, что, конечно, очень много, но еще не все. Мы не чувствуемъ въ нихъ того проникновенiя въ глубину даннаго образа, которое вдругъ нев?домымъ способомъ открываетъ въ немъ н?что новое, близкое, родное и въ то же время общее вс?мъ и для вс?хъ важное.

Въ этомъ отношенiи въ новой серiи изданiй "Знанiя" два писателя выд?ляются особенно р?зко – гт. Юшкевичъ и Купринъ. Такъ какъ съ произведенiями перваго наши читатели знакомы довольно близко, у насъ были напечатаны "Кабатчикъ Гейманъ", "Ита Гайне" и "Студентъ Павловъ", то мы ближе остановимся только на большой пов?сти "Распадъ", представляющей двойной интересъ – и бытовой, и какъ произведенiе, раскрывающее в?чный разладъ между "отцаии и д?тьми", но не въ обычной для русскаго читателя обстановк?. Между прочимъ, сл?дуетъ отм?тить, что весь сборникъ г. Юшкевича посвященъ изображенiю жизни еврейской среды, въ которой авторъ находитъ ц?лую галлерею живыхъ и любопытныхъ типовъ, какихъ до него никто еще не вводилъ въ русскую литературу. Посл?дняя знаетъ отд?льные типы, вн? связи съ ихъ средой, причемъ всегда интересовалась ими съ особой, специфической точки зр?нiя, не столько ради нихъ самихъ, сколько для ц?лей скор?е публицистическихъ. Враждебные еврейству авторы выводили типы евреевъ для доказательства излюбленной ими теорiи объ отверженности этого народа. Противники стремились доказать обратное, указывая на общiя черты, сближающiя насъ съ изображаемыми еврейскими типами. Но художественнаго описанiя еврея и его жизни ради него самого, вполн? художественнаго и свободнаго отъ всякой публицистики, мы до г. Юшкевича не им?ли. Вотъ почему сборникъ его, помимо всего прочаго, заполняетъ очень существенный проб?лъ въ литератур?. Въ изображенiи этого мiра г. Юшкевичъ великiй мастеръ, и его кабатчикъ Гейнанъ, философъ Мотя или Ита Гайне такiе яркiе и сильные образы, что могутъ по праву занять м?сто наряду съ лучшими образами въ русской литератур? изъ народной среды. С. Юшкевичъ сум?лъ схватить въ яркихъ чертахъ ихъ оригинальную психологiю, ихъ языкъ, см?сь жаргона съ яркой восточной живостью въ изображенiи повседневной жизни, со всею сложностью бытовой и психической жизни въ черт? ос?длости.

"Распадъ" – это широкая картина того глубокаго переворота, который происходитъ въ еврейской семь? средней буржуазiи. Жизнь посл?дней сложилась давно и, повидиному, прочно, благодаря той замкнутости, которой еврейство обязано особымъ условiямъ черты ос?длости, не позволявшимъ естественнаго обм?на и соприкосновенiя постороннихъ элементовъ и внутренней жизни еврейской среды. Но жизнь не могла остановиться въ этой сред?, она только замедлила свое теченiе, благодаря искусственнымъ перегородкамъ, и на исторiи семейства Розеновыхъ мы видимъ все то, что раньше привыкли встр?чать въ русской буржуазной семь?. Распадъ семьи идетъ съ двухъ, такъ сказать, сторонъ – извнутри и извн?. Съ одной стороны, старики Розеновы, по своему хорошiе, обыкновенные люди, всю жизнь посвятившiе д?тямъ, чувствуютъ, что между ними и посл?дними все шире и шире раздвигается какая-то щель, отд?ляющая ихъ другъ отъ друга. Это – внутренняя причина распада, выростающая сама собой, благодаря различiю во взглядахъ на жизнь и въ пониманiи ея задачъ и ц?лей. Съ другой стороны, упадокъ семейнаго благосостоянiя, такъ какъ д?ла Розенова пошатнулись, ускоряетъ распадъ семьи, внося острые раздоры изъ-за средствъ къ существованiю. И то, и другое продуктъ новыхъ жизненныхъ условiй, съ которыми старики не ум?ютъ сладить, что мучитъ ихъ и вызываетъ острое чувство боли при вид? непониманiя этихъ мукъ д?тьми. Но и посл?днiя мучаются и страдаютъ не мен?е, такъ какъ и они видятъ, и чувствуютъ все шире раздвигающуюся щель семейной жизни. Ихъ пониманiе и требованiя къ жизни и возвышенн?е, и глубже, и проще въ то же время, но они не мирятся и не могутъ примириться съ упрощенными семейными традицiями. Съ особой страстностью относится къ распаду семейнаго уклада мать, Соня Розенова, для которой семья – все, и вн? семьи – ничего. Это – истая древляя Рахиль, для которой въ муж? и д?тяхъ – весь мiръ, а все, что его окружаетъ, или возбуждаетъ въ ней вражду, или желанiе употребить на пользу той же семьи. И мать яростно отстаиваетъ ц?льность семьи противъ д?тей и противъ угрожающаго мiра, надвигающагося на нее со вс?хъ сторонъ со своими новыми, злыми и безжалостными требованiями.

Отецъ еще готовъ понять это требованiе своей жизни и только скорбитъ, что грозящее разоренiе д?лаетъ его безсильнымъ помочь д?тямъ на первыхъ шагахъ ихъ самостоятельности. Мать, какъ настоящая хранительница стараго зав?та "все для семьи", до конца не мирится съ требованiями д?тей, и если понимаетъ что, то лишь стремленiя старшаго сына Якова, который является въ пов?сти типичнымъ образцомъ интеллигентнаго еврея-буржуа. Онъ получилъ среднее образованiе, им?етъ аттестатъ зр?лости, и его мечта кончить университетъ и стать докторомъ, завести широкую практику и, жить для себя. Узкiй и низменный эгоизмъ Якова, требующаго всякихъ жертвъ отъ отца и матери для осуществленiя своего идеала, ей понятенъ. Онъ прямо вытекаетъ изъ стараго уклада семьи – все для себя, и мать не о томъ скорбитъ, что Яковъ эгоистъ, а лишь о томъ, что онъ не вполн? согласенъ на т? м?ры, которая она рекомендуетъ ему, въ род? женитьбы на богатой нев?ст?. Сама готовая на все во имя семьи, даже на преступленiе, она не можетъ понять н?которой его брезгливости. Розенова это ц?льная натура, вся изъ одного куска, не знающая колебанiй тамъ, гд? р?чь идетъ о благ? семьи. Эту ея ц?лостность рельефно отт?няетъ дряблость мужа, добраго и по своему умнаго д?льца, который запутался въ противор?чiяхъ жизни, понимаетъ и д?тей, и ее, и свое безвыходное положенiе, но в?чно колеблется, много говоритъ и ничего не д?лаетъ.

И д?ти тоже представляютъ дв? разновидности. Яковъ весь въ мать по сил? своего эгоизма. Онъ добивается своей ц?ли и заставляетъ отца сколотить нужную сумму для по?здки его за границу, чтобы тамъ докончить образованiе и вернуться съ дипломомъ врача. Давидъ это сколокъ отца, рефлектирующiй, порывистый, но слабый и потому такой же жалкiй. Онъ женится по увлеченiю на б?дной д?вушк? и съ первыхъ же шаговъ начинаетъ такую же семейную жизнь, отъ которой ушелъ изъ дому, какъ бы продолжая д?ло распада, который не въ одной семь? Розеновыхъ начался и не на ней одной окончится, какъ бы героически ни были усилiя такихъ жел?зныхъ натуръ, какъ мать.

Все для той же семьи, для своего жестокаго Бога и тирана, которому она служила всю жизнь, она поджигаетъ свой домъ, чтобы высокой страховой платой спасти то, что ей кажется возможнымъ спасти. Въ пов?сти это самое яркое и сильное м?сто, когда эта мать, обезум?вшая отъ распада семьи, крадется на чердакъ, чтобы совершить поджогъ, а потомъ ея мужъ, знающiй истину, съ невыразимой мукой видитъ, какъ, спасая ихъ, его жена губитъ жалкiе остатки другихъ семей, еще бол?е несчастныхъ и пришибленныхъ.

"Какъ жалко, ничтожно его горе предъ этимъ огромнымъ горемъ. Какой ужасъ совершить преступленiе на спин? беззащитныхъ, безсильныхъ людей. Розеновъ схватился за грудь, чувствуя, что вотъ, вотъ самъ онъ крикнетъ, чтобы связали его, преступника, чтобы бросили на этотъ костеръ, который онъ самъ зажегъ. Но жена, грозная, стойкая, какъ рулевой въ бурю, см?ло направляла къ видн?вшимся берегамъ. Пусть не дрожитъ Исаакъ. Она, она стоитъ на страж?, и н?тъ той дорогой ц?ны, которой она не дала бы за спасенiе своей семьи. Довольно уже страданiй, безсонныхъ ночей, страховъ, мученiй. Пусть горитъ этотъ старый проклятый домъ, ибо съ нимъ сгоритъ все ужасное прошлое. Зд?сь погибли люди, и вотъ они окружаютъ ее, молятъ, стонутъ, но разв? она мало плакала въ жизни? Пусть каждый думаетъ о себ?…" И она чувствуетъ себя глубоко правой, какъ волчица, задавившая овцу, чтобы прокормить своихъ д?тенышей, и равнодушно смотритъ на пожаръ. "А пожаръ разгорался все больше подъ влiянiемъ не стихавшаго в?тра и, казалось, грозилъ сжечь до корня эти дома безпред?льной нищеты и горя. Все небо было осв?щено его пламенемъ, и видно было, какъ быстро уходили облака, зажженныя по краямъ. И точно гигантскiя скорбныя руки, сплетаясь и разнимаясь, столбы огня поднимались вверхъ все выше, чтобы умилостивить божество, молить его о спасенiи, умиротворить его всегда карающую десницу, передавая небу своимъ горячимъ дыханiемъ огонь мукъ и страданiй, сжимавшiй эти б?дныя сердца ихъ жажду о капл? счастья, о куск? обезпеченнаго хл?ба; а между т?мъ внизу, тамъ, гд? стояли уставшiе и обезсиленные люди, крики о спасенiи, плачъ, стоны не переставали см?шиваться съ воемъ в?тра, хищнымъ воемъ праздновавшаго поб?ду чудовища*.

Въ чемъ же лежитъ коренная, внутренняя причина распада? Отв?тъ даетъ письмо сына Левы, который уходитъ изъ дому въ нев?домую даль, чтобы "служить народу". Лева тоже ц?льная, прямая натура, какъ и мать. Если для нея семья все, ея Богъ и тиранъ, для него Богомъ является неподкупная сов?сть, которая не мирится съ жизнью только для себя, для семьи, чего бы это ни стоило другимъ. Мать приноситъ мiръ въ жертву семь?, Лева жертвуетъ семьей во имя интересовъ мiра, которые несовм?стимы, по его мн?нiю, съ интересами современнаго семейнаго уклада. Въ письм? къ отцу онъ говоритъ: "Спрашиваешь ли ты себя еще, кто правъ изъ насъ? Знаешь, что я скажу теб?, отецъ. При настоящихъ условiяхъ, всякiй изъ нашей семьи поступилъ, какъ могъ, и въ прямомъ смысл? слова виноватыхъ н?тъ, вс? правы. Ты могъ бы поставить другой вопросъ: должно ли оно было такъ случиться, не было ли возможности изб?гнуть этого распада? Я отв?чу теб? ув?ренно: н?тъ, оно не могло быть иначе. Настоящая семья всегда носила въ себ? зародышъ распаденiя, а ея идеалы, внушаемые д?тямъ, только углубляли эту пропасть. Если она еще не погибла, то она начинаетъ уже погибать, и она погибнетъ. Есть одно спасенiе отъ этого разгрома, ты его не захочешь, это работа для народа. Если бы ты воспиталъ насъ въ этой мысли, мы бы, можетъ быть, не разбрелись, твоя жизнь была бы иной, и вс? бы мы работали другъ подл? друга, связанные не зоологически, не кровной связью, которая, ты видишь, разрывается отъ перваго усилiя, какъ сгнившая нитка, а общими интересами народнаго д?ла, которые не сравняются съ родственными связями. Но безъ этого семья и общество, которое образуетъ эти семьи, должны разрушиться. Это неизб?жно, какъ день посл? ночи".

Идея пов?сти, ясно выраженная въ письм? Левы, далеко выходитъ за пред?лы исторiи семьи Розеновыхъ, и такъ въ каждомъ почти разсказ? г. Юшкевича. Напомнимъ хотя бы исторiю Иты Гайне, одной изъ безчисленныхъ "зам?стительницъ", составляющихъ огромный кадръ несчастныхъ, осужденныхъ на поддержанiе современной семьи ц?ною отказа отъ собственной семейной жизни и радостей материнства. Въ каждомъ произведенiи г. Юшкевича идейность содержанiя преобладаетъ, что р?зко выд?ляетъ его среди современныхъ беллетристовъ. До сихъ поръ въ его произведенiяхъ почти исключительно захваченъ мiръ еврейства, кром? "Студента Павлова", въ которомъ авторъ сд?лалъ попытку нарисовать неустойчивую психологiю одного изъ представителей современной молодежи, попытку, по вашему мн?нiю, удачную, хотя выведенный имъ типъ и не вполн? законченъ.

Если идейность составляетъ преобладающую черту въ характер? таланта г. Юшкевича, то художественность является главнымъ элементомъ въ творчеств? г. Куприна. Изъ десяти небольшихъ разсказовъ, составляющихъ сборникъ, трудно сказать, который лучше. Исключенiе составляетъ самый большой изъ нихъ "Молохъ". Неомотря на отд?льныя превосходныя м?ста, напр., описанiе общей картины завода, въ разсказ?, скор?е пов?сти, чувствуется какая-то связанность, словно художникъ работаетъ подъ чуждымъ влiянiемъ.

Но стоить только отъ "Молоха" перейти къ сл?дующему разсказу "Ночная см?на", и впечатл?нiе сразу м?няется, словно предъ нами новый авторъ. И дал?е это новое впечатл?нiе все растетъ и усиливается, не ослаб?вая до конца этой небольшой книги. Это впечатл?нiе необычайной св?жести, чистоты и яркости. Читая эти небольшiя сцены, этюды и очерки, испытываешь такое ощущенiе, какъ въ ясный весеннiй день, когда воздухъ расширяетъ грудную кл?тку и дышется легко и свободно, а на ясномъ до прозрачности неб? съ удивительною отчетливостью вырисовываются мельчайшiя детали молодой зелени деревьевъ. Жизнь радуетъ въ такiя минуты, и этою безсознательною радостью, что жизнь интересна, полна и глубока самыми разнообразными ощущенiями, проникнута вся книга. Художникъ, словно ребенокъ, выб?жавшiй въ поле, не можетъ нат?шиться непосредственностью бытiя и передаетъ ее читателю, который и самъ заражается его здоровымъ, бодрящимъ настроенiемъ и невольно восклицаетъ: "Господи, какъ хорошо жить на св?т?!" А между т?мъ содержанiе разсказовъ вовсе не изъ веселыхъ. Въ нихъ, какъ и въ жизни, печаль и радость, см?шное и грустное перем?шиваются въ причудливыхъ узорахъ, слагаясь въ общую, пеструю и яркую картину, живую почти до осязательности.

Прекрасно, наприм?ръ, описанiе тетеревиной охоты изъ разсказа "Въ л?сной глуши".

Или описанiе болота и вымирающей на немъ семьи, кругомъ застывшiй въ туман? л?съ и дикая колыбельная п?сня, которую, быть можетъ, тянули еще предки этой затерянной въ болот? семьи. Авторъ безсознательно подымается въ этомъ чудесномъ разсказ? до высшаго символа, въ которомъ художественность изображенiя проникнута глубокою идеею. Такое же глубокое впечатл?нiе производятъ и другiе разсказы, какъ "Ночная См?на", "Ночлегъ", "Дознанiе". Н?сколько въ иномъ род? два посл?днихъ прекрасныхъ разсказа – "Въ цирк?" и "На поко?", въ которыхъ тонкая психологiя д?йствующихъ лицъ изображена съ р?дкимъ мастерствомъ, доступнымъ только настоящимъ художникамъ. Что особенно выд?ляетъ г. Куприна, это его сжатая манера, – ни одного лишняго штриха, ни одного шаблоннаго эпитета, во всемъ строгая соразм?рность. Ув?ренность и твердость рисунка, ум?нiе сразу найти сущность изображаемаго явленiя и нужную для даннаго образа точку осв?щенiя, обнаруживаютъ въ г. Куприн? художника, идущаго своею самостоятельною дорогою. Его посл?днiй разсказъ "Трусъ", напечатанный въ январьскомъ номер? "Журнала для вс?хъ", по оригинальности задачи и художественному выполненiю – лучшая вещь, напечатанная за посл?днее время. Психологiя труса, еврея-актера, отправляющагося въ экспедицiю съ суровымъ и см?лымъ контрабандистомъ, это настоящiй шедевръ. Цирельманъ – нервная и тонкая натура, чуткость и раздражительность которой д?лаютъ его превосходнымъ артистомъ, увлекающимъ зрителей неподд?льностью выражаемыхъ имъ чувствъ, и его товарищъ – Файбишъ, грубый и см?лый, благодаря тупости, съ которою относится къ окружающимъ явленiямъ, два поистин? превосходныхъ образа. Настроенiе Цирельмана въ бойкой корчм?, гд? онъ увлекаетъ зрителей своею игрою, и ночью, во время злополучной экспедицiи, передано съ полнотою и законченностью, удовлетворяющею самую придирчивую критику.

Въ лиц? г. Куприна русская литература, по нашему мн?нiю, обогатилась новой крупной силой, отъ которой мы можемъ ожидать многаго. Вс? эти небольшiе разсказы, такiе изящные, законченные, ц?льные и глубокiе, показываютъ, что авторъ можетъ дать и н?что бол?е крупное, ч?мъ отд?льный этюдъ или картинка. Въ "Молох?" видна уже попытка поставить себ? большую задачу. Съ т?хъ поръ прошло шесть л?тъ, талантъ автора выросъ, окр?пъ и сложился, и новая попытка въ этомъ направленiи, для насъ несомн?нно, дастъ лучшiй результатъ. Съ т?хъ поръ г. Купринъ освободился отъ несвойственныхъ ему прiемовъ въ искусств?, глушившихъ его самостоятельный талантъ и извращавшихъ его свободное влеченiе къ разносторонности и полнот? жизни. Въ "Молох?" онъ еще подражалъ, въ разсказахъ, посл? того написанныхъ, въ особенности посл?дняго времени, какъ "Въ цирк?", "Болото" и "Трусъ", талантъ г. Куприна свободенъ вполн?, нашелъ свою дорогу и идетъ крупными шагами впередъ.

Куда онъ поведетъ его, увидимъ, но для настоящаго художественнаго дарованiя жизнь на каждомъ шагу открываетъ такую глубину и ширь, что темъ не оберешься.

Въ текущей беллетристик? посл?дняго времени, къ сожал?нiю, эта жизнь почти не отразилась. И на ея бл?дномъ фон?, гд? мелькаютъ слабыя, какъ т?ни въ сумеркахъ, отраженiя жизни, яркимъ до боли пятномъ выступаетъ "Не страшное" Короленки. "Не страшное" – это мелочи жизни, которыя незам?тно обволакиваютъ душу, постепенно усыпляютъ голосъ недовольства и гасятъ огонь свободы и чести, пока челов?къ нечувствительно для себя не погрузится въ дремотное состоянiе, изъ котораго выходъ одинъ – въ могилу. "Не страшное" – потому что незам?тное, будничное, притупляющее вниманiе своей обыденностью, т?мъ, что все это "въ порядк? вещей", какъ, напр., этотъ сонный машинистъ, который, ведетъ по?здъ, гд? разсказчикъ монотонно передаетъ несложную драму, разыгравшуюся на глазахъ у него, бокъ-о-бокъ, и которую онъ бы прогляд?лъ, если бы не ея трагическiй конецъ, заставившiй его проникнуть въ страшную силу "не страшнаго".

"– Да, я, знаете, на одной изъ станцiй пошелъ къ локомотиву. Машинистъ челов?къ отчасти знакомый… Хронически, доложу вамъ, сонный субъектъ, даже глаза опухшiе.

– Да? – спросилъ собес?дникъ равнодушно.

– Положительно-съ. Теперь представьте себ?, такъ сказать, картину. Мы вотъ вс? заснемъ. По?здъ несется на вс?хъ парахъ, а управляетъ имъ, все, такъ-сказать, держитъ въ рукахъ челов?къ н?которымъ образомъ совершенно осов?лый.

Собес?дникъ завозился на своемъ м?ст? и сказалъ съ признаками безпокойства.

– Да… вы это вотъ съ какой стороны? Д?йствительно, чортъ возьми… Положенiе!

– Вотъ видите. А в?дь тоже какъ просто выходитъ и какъ обыкновенно въ Петербург? тамъ или гд?… вообще въ какомъ-нибудь управленiи сидитъ челов?къ и передъ нимъ – таблицы. Въ изв?стной граф? – машинистовъ столько-то. Жалованiя имъ, зам?тьте, столько-то, а поверстныхъ столько-то. Ну, поверстныя-то эти, это проб?гъ, соотв?тственно потребности. Цифра, такъ сказать, полезная, доходная. А вотъ жалованье людямъ величина уже перем?нная, непрочная. Если взять меньше машинистовъ – меньше жалованья… Понимаете: простая, такъ сказать, математика свободная игра цифръ, чернильный значокъ въ в?домости. Чего проще! А отъ этого по полямъ и равнинамъ вотъ въ этакiя лунныя ночи мчатся вотъ этакiе же по?зда, и съ машинъ тускло глядятъ впередъ полусонные, запухшiе глаза… Минута какая-нибудь… естественное д?йствiе сна. – И вотъ-съ, можетъ быть, надъ нами уже, такъ сказать, виситъ то, что всего таинственн?е и неразгаданн?е на св?т?… Толчекъ какой-нибудь, трескотня, все кувыркомъ, стоны эти, крики тамъ…

– Ну васъ, ей-Богу, съ вашимъ карканьемъ, – сказалъ собес?дникъ и, приподнявшись съ подушки, с?лъ на скамью.

– Да н?тъ, я, в?дь, это такъ, для поясненiя, такъ сказать, своей мысли, съ отт?нкомъ невольной досады сказалъ первый. – Я не о физическомъ страх? говорю… Дастъ Богъ, до?демъ благополучно… Я это къ нашему разговору: и тутъ в?дь все вполн? обыкновенно. Въ конц? то в?дь, если сказать по чистой сов?сти, непрем?нно простой значокъ на бумаг?, сд?ланный гд?-нибудь въ Петербург? какимъ-нибудь господиномъ. И господинъ то опять самый обыкновенный: и сюртучокъ, и галстучекъ, и видъ порядочности… И д?точекъ любитъ, и жен? сувенирчики, разум?ется, даритъ…"

Да, вотъ какъ все просто и ничуточку не страшно, а жизнь то ау! Какъ оно и случилось съ разсказчикомъ. Нужна катастрофа, "стоны эти, крики тамъ", чтобы челов?къ встряхнулся, съ недоум?нiемъ и ужасомъ увид?лъ, что ничего у него въ душ? не осталось, все не то что ушло, а одеревен?ло, застыло и заглохло, и счастливъ, кого катастрофа еще можетъ разбудить, оживить въ немъ челов?ческое и поднять его надъ "нестрашной" будничной жизнью. Вотъ и Семенъ Николаевичъ Будниковъ, о которомъ идетъ разсказъ, въ начал? жизни тоже им?лъ "гд?-то тамъ, позади что-то этакое… идейное". А тамъ насл?дство, хлопоты объ устройств?, жизнь, текучая изо дня въ день, и засосало, сталъ челов?къ самымъ обыденнымъ, заправскимъ животнымъ. Ц?ль жизни, смыслъ ея, "идейное" исчезло, осталось накопленiе безц?льное и безсмысленное.

"И ничего этого… трагическаго что ли, страшнаго… Я и говорю, – д?ло самое обыкновенное: прi?халъ въ глухой городишко челов?къ, который говоритъ о томъ, что деньги только средство, что жизнь наша ненормальна, что онъ будетъ работать для достиженiя какихъ-то ц?лей, ну и прочее въ этомъ род?… И понемногу превращается въ Семена Николаевича Будникова".

И самъ разсказчикъ тоже, прi?хавъ учителемъ въ городъ, кип?лъ и разныя ц?ли им?лъ въ виду, просв?щать, влiять на юношество, а потомъ, по маленьку да полегоньку, посл? н?которыхъ указанiй начальства, безъ всего трагическаго и страшнаго, затихъ, замолкъ и сталъ обыденнымъ учителемъ, который учитъ, но никого не просв?щаетъ. Отв?тственность, связь людей другъ съ другомъ, идейность все ушло куда-то, пропало, осталось "нестрашное", тихое житiе. У Будникова была такъ себ?, "нестрашная", самая обыденная въ жизни стараго холостяка исторiя – связишка съ д?вушкой, съ теченiемъ времени сама собой прекратившаяся. А тутъ еще кстати подвернулся дворникъ Гаврила, который все д?ло прикрылъ в?нцомъ по любви. Все, значитъ, и совс?мъ благополучно бы было. Если бы не то, что все одно съ другимъ связано, одно за другое ц?пляется и такъ или иначе, но требуетъ завершенiя. И у Будникова былъ одинъ моментъ, когда будто что-то челов?ческое въ немъ шевельнулось къ обольщенной Елен?, что онъ и думалъ утишить тоже обыденномъ образомъ, проще говоря уплатить. Онъ предложилъ ей выбрать и взять себ? одинъ изъ выигрышныхъ билетовъ, а когда она не взяла, самъ нам?тилъ ей карандашомъ билетъ, который и долженъ былъ считаться ея собственностью. Билетъ этотъ вдругъ и выигралъ… Д?ло темное, но Будниковъ деньги оставилъ, какъ и билетъ, у себя, а Елена вышла замужъ за Гаврилу. И шло все хорошо, пока не пошли сначала слухи объ этомъ выигрыш? и не ввязался въ д?ло пропащiй челов?къ, ходатай по д?дамъ изъ темныхъ д?льцовъ, Роговъ, бывшiй ученикъ разсказчика, когда-то въ гимназiи подававшiй большiя надежды и сильно привязавшiйся къ разсказчику въ тотъ его перiодъ, когда и тотъ еще гор?лъ огнемъ свободы и чести. Но потомъ, испугавшись неудовольствiя начальства, онъ не сум?лъ отстоять начатыя имъ задушевныя бес?ды съ учениками и утратилъ влiянiе на чуткаго, но неустановившагося юношу. Мальчикомъ, а потомъ въ университет? Роговъ выдавался и способностями, и стремленiями, но потомъ свихнулся посл? смерти любимой матери, сказалась и насл?дственность отъ отца алкоголика, и въ родной городъ Роговъ вернулся уже проходимцемъ. Онъ постепенно сближался съ мужемъ Елены и подбиваетъ того выкрасть злополучный билетъ. Но Гаврила, подъ влiянiемъ разбуженной ревности къ Будникову и злости за утаенный выигрышъ, убиваетъ Будникова. И тогда въ душ? разсказчика возстановляется вся незам?тная ц?пь причинъ и сл?дствiй, изъ которыхъ слагается "нестрашное", то, что "затопляетъ, затопляетъ вс? уголки души…" Какъ могъ онъ жить бокъ-о-бокъ съ людьми, у которыхъ шла драма, а онъ даже не интересовался ею? Какъ могъ допустить, чтобы хорошiй мальчикъ, котораго онъ просв?щалъ, сталъ мерзавцемъ? Зач?мъ отъ страха передъ вздорными требованiями начальства отказался отъ благодарной роли просв?тителя и превратился въ учителя – машину?

Нашъ бл?дный пересказъ не даетъ представленiя о прелести выдержанной формы этого зам?чательнаго произведенiя. Въ предыдущей книг? мы говорили о г. Короленк? по поводу III-го тома его разсказовъ. "Не страшное" вноситъ въ знакомый образъ писателя новую черту, о которой намъ, в?роятно, еще придется говорить. Это – неспокойный тонъ новаго разсказа, н?которая тревожность, проникающая его, не ощущавшаяся въ его прежнихъ, всегда такихъ ясныхъ и спокойныхъ по настроенiю, разсказахъ. Художникъ является тутъ не живописцемъ, а лирикомъ. Учитель, отъ лица котораго ведется разсказъ, не просто наблюдатель, онъ челов?къ съ сложной и глубоко интересной душевной жизнью, и передавая намъ абрисъ простой драмы, участникомъ которой онъ считаетъ и себя, онъ пробуждаетъ и въ душ? читателя сложныя и глубокiя настроенiя. Всл?дствiе этого его разсказъ волнуетъ до глубины души, возбуждая жгучее чувство боли за ту жизнь, что "нестрашно" и постепенно "затопляетъ вс? уголки души". Просыпается сознанiе отв?тственности и встаетъ вопросъ, а что если и каждый изъ насъ тоже Будниковъ въ своей жизни. Что если смыслъ жизни и ц?ль ея тоже потеряны и осталось только увлеченiе средствами, осталось "нестрашное", незам?тное прозябанiе изо дня въ день… А жизнь не стоитъ и быть можетъ близка у каждаго своя катастрофа, когда и онъ услышитъ призывъ, что сд?лалъ онъ для осуществленiя своихъ идеаловъ, для того идейнаго, которое у каждаго было "гд?-то тамъ, позади?…"