Три рассказа Ан. Чехова: «Случай из практики», «Новая дача», «По делам службы»

Три рассказа Ан. Чехова: «Случай из практики», «Новая дача», «По делам службы»
Ангел Иванович Богданович

«Въ новыхъ произведенiяхъ Ан. Чехова, появившихся въ теченiе посл?дняго м?сяца въ «Рус. Мысли», «Рус. В?домостяхъ» и «Нед?л?», опять тревожно стучатся въ душу читателя неразр?шимые вопросы жизни, которые съ особой болью и остротой даютъ себя чувствовать въ минуты глубокаго общественнаго затишья…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

Три разсказа Ан. Чехова: «Случай изъ практики», «Новая дача», «По д?ламъ службы»

Въ новыхъ произведенiяхъ Ан. Чехова, появившихся въ теченiе посл?дняго м?сяца въ «Рус. Мысли», «Рус. В?домостяхъ» и «Нед?л?», опять тревожно стучатся въ душу читателя неразр?шимые вопросы жизни, которые съ особой болью и остротой даютъ себя чувствовать въ минуты глубокаго общественнаго затишья.

Бываютъ такiя времена, когда кажется, будто тел?га жизни остановилась, застрявъ въ какомъ то болот?, изъ котораго не выбраться – ни вл?во, ни вправо податься некуда, и при каждой Попытк? только глубже и глубже засасываетъ тина. Такое впечатл?нiе, конечно, обманчиво по существу, и процессъ жизни не останавливается. Только онъ совершается, гд?-то глубоко-глубоко, носитъ почти молекулярный характеръ, и въ этомъ, пожалуй, заключается его огромное органическое значенiе. Но на поверхности, гд? мы только и можемъ наблюдать этотъ процессъ,– это обманчивая тишина, отсутствiе движенiя и мертвящая гладь вызываютъ н?что въ род? мистическаго ужаса при мысли, что жизнь такъ и замерла въ своей современной уродливой форм?. Чувство неопред?ленной тревоги сжимаетъ сердце, а больная сов?сть возбуждаетъ вопросъ за вопросомъ, на которые текущая жизнь вовсе не даетъ отв?та, и вниманiе все бол?е и бол?е сосредоточивается на жизни внутри насъ. Кажется, именно зд?сь скрыта причина вс?хъ причинъ, и важн?йшiе общiе вопросы сводятся къ р?шенiю прежде всего вопроса личной жизни. Какъ будто каждый изъ насъ живетъ вн? времени и пространства, какъ будто окружающее не им?етъ ни мал?йшаго къ намъ отношенiя, есть лишь отраженiе нашего я, которое властно повернуть жизнь такъ и этакъ! И нужно много стойкости, усилiй воли, той особой дисциплины ума, которая вырабатывается опытомъ, наблюденiемъ и размышленiемъ, чтобы поставить вопросъ совершенно обратно, взглянуть на себя, какъ на маленькую часть огромнаго общественнаго организма, часть, которая всец?ло подчинена законамъ этого организма, влiяющимъ на нее такъ же стихiйно, какъ законъ тягот?нiя, какъ солнце и воздухъ.

Въ своихъ произведенiяхъ посл?дняго времени Ан. Чеховъ даетъ рядъ такихъ типовъ съ чуткой душой и больной сов?стью, на которыхъ тягота жизни давитъ съ особой силой, именно потому, что они воспрiимчив?е другихъ, чувствительн?е и н?жн?е. Въ первомъ изъ этихъ чудесныхъ по яркости художественнаго выполненiя разсказовъ предъ нами настоящая больная, нервная и разбитая, хрупкое и симпатичное существо, на которое судьба взвалила тяжесть пяти огромныхъ фабричныхъ корпусовъ, гд? тысячи рабочихъ вырабатываютъ гнилые ситцы для азiатскихъ рынковъ. Огромные доходы отъ этой каторжной работы камнемъ ложатся на душу б?дной влад?лицы, которой въ сущности такъ мало нужно. Умный и вдумчивый врачъ, приглашенный къ этой оригинальной больной, раздавленной ея миллiонами, невольно останавливается передъ этимъ вопiющимъ противор?чiемъ.

Пацiентка возбуждаетъ въ немъ глубокую жалость. Вначал? она кажется ему неинтересной и незначительной, но когда въ нервномъ припадк? она зарыдала, «впечатл?нiе существа убогаго и некрасиваго вдругъ исчезло, и Королевъ (врачъ) уже не зам?чалъ ни маленькихъ глазъ, ни грубо развитой нижней части лица; онъ вид?лъ мягкое страдальческое выраженiе, которое было такъ разумно и трогательно, и вся она казалась ему стройной, женственной, простой, и хот?лось уже успокоить ее не л?карствами, не сов?томъ, а простымъ, ласковымъ словомъ».

Окружающая обстановка, мать, любящая и ничего не понимающая, богатство, не скрашенное даже вн?шнимъ лоскомъ культуры, угрюмый гулъ фабричныхъ корпусовъ, и среди этого неуютнаго, нич?мъ не осмысленнаго мiра чахнущая отъ безсмыслицы жизни б?дная д?вушка – наводятъ доктора на размышленiя. Зач?мъ все это? Кому это нужно?

И докторъ совершенно правъ, когда, разсматривая всю эту нел?пую картину жизни съ исключительно личной точки зр?нiя, приходитъ къ оригинальному выводу, что Христина Дмитрiевна тутъ только подставное лицо, а «главное, для кого зд?сь все д?лается – дьяволъ».

Отъ этихъ грустныхъ мыслей докторъ возвращается къ своей пацiентк?, которую застаетъ еще бол?е слабой и разбитой посл? нервнаго припадка. Она, какъ бы провидя его думы, сама идетъ ему на встр?чу, жалуетеся на одиночество, на пустоту жизни. Ему кажется, что есть только одинъ хорошiй сов?тъ, который могъ бы улучшить ея душевное настроенiе – бросить всю эту жизнь, фабрику, миллiоны и уйти.

«Случай изъ практики» есть конечно только «случай», не поддающiйся обобщенiю. Въ разсказ? превосходно очерчено настроенiе «мятущейся души», подавленной непосильнымъ бременемъ жизни. Выхваченъ изъ сложной картины жизни одинъ яркiй моментъ, въ которомъ съ особой силой проявляются противор?чiя, непримиримыя ни съ какой логикой, нел?пыя сами по себ? и т?мъ бол?е тягостныя. Такiе моменты важны и поучительны всегда, и дорогъ художникъ, ум?ющiй съ поразительной живостью воспроизвести ихъ. Они важны, потому что именно тогда, какъ глубокою ночью при блеск? молнiи, выр?зывается на хаотическомъ фон? житейской неурядицы вся нел?пость исключительно личной жизни, не осмысленной и не упорядоченной одной общей, все объединяющей идеей, которая могла бы служить руководящей нитью сквозь мракъ и хаосъ удручающей современности. Они поучительны, потому что съ особой силой чувствуется въ эти моменты вся слабость уединенной личности, ея роковая зависимость отъ стихiйной силы, д?йствительно оказывающейся «дьяволомъ» для личности, не понимающей значенiя этой силы. Въ темныхъ легендахъ среднев?ковья только магъ и волшебникъ, близко изучившiй тогдашняго дьявола, могъ справляться съ нимъ. Такихъ же прiемовъ – изсл?дованiя и изученiя – требуеть и современный «дьяволъ», который при св?т? науки оказывается вовсе не такъ страшенъ, какъ его малюютъ…

У?зжая отъ своей пацiентки въ ясное воскресное утро, мечтательный докторъ «думалъ о томъ времени, быть можетъ, уже близкомъ, когда жизнь будетъ такою же св?тлой и радостной, какъ это тихое, воскресное утро». И мы разд?ляемъ съ нимъ ту же надежду, иначе и жить бы не стоило,– но способъ, къ которому, по его мн?нiю, приб?гнутъ д?ти и внуки для достиженiя этой жизни, намъ представляется мало д?йствительнымъ, не говоря уже объ его неосуществимости.

Въ другомъ разсказ? «Новая дача» Чеховъ рисуетъ не мен?е яркую картину житейской нел?пости, которая разыгрывается въ деревн?, гд? такая же «мятущаяся душа» желаетъ найти примиренiе съ жизнью въ работ? для деревни – и не находитъ.

По художественности «Новая дача», пожалуй, лучшая вещь изъ написанныхъ за посл?днее время Чеховымъ. Въ ней все движенiе и жизнь, крестьянскiе типы очерчены съ тонкимъ юморомъ, смягчающимъ р?зкость и неприглядность мрачной деревенской жизни. Разсказъ, какъ и вс? произведенiя Чехова, не замысловатъ и простъ. Въ глухую деревушку, вблизи которой проводятъ жел?зную дорогу, прi?зжаетъ строитель моста и устраиваетъ себ? усадьбу. Его небольшая дача, лежащая въ сторон?, ни мало не м?шаетъ деревн?, но жители сразу настраиваются къ новымъ поселенцамъ враждебно. Они и сами не знаютъ, что имъ такъ м?шаетъ новая дача. Но при первой возможности они устраиваютъ инженеру пакость, загоняютъ его лошадей и дорогой скотъ, хотя сами травятъ его лугъ и л?съ. Инженеръ пытается уладить эти отношенiя и при встр?ч? съ крестьянами заводитъ длинное объясненiе.

«– Я давно уже хочу поговорить съ вами, братцы,– говоритъ онъ,– д?ло вотъ въ чемъ. Съ самой ранней весны каждый день у меня въ саду и въ л?су бываетъ ваше стадо. Все вытоптано, свиньи изрыли лугъ, портятъ огородъ, а въ л?су пропалъ весь молоднякъ. Сладу н?тъ съ вашами пастухами; ихъ просишь, а они грубятъ. Каждый день у меня потрава, и я ничего, я не штрафую васъ, не жалуюсь,– между т?мъ вы загнали моихъ лошадей и бычка, взяли пять рублей. Хорошо ли это? Разв? это по сос?дски? – продолжалъ онъ, и голосъ у него былъ такой мягкiй, уб?дительный, и взглядъ не суровый. – Разв? такъ поступаютъ порядочные люди? Нед?лю назадъ кто-то изъ вашихъ срубилъ у меня въ л?су два дубка. Вы перекопали дорогу въ Ереснево, и теперь мн? приходится д?лать три версты кругу. За что же вы мн? вредите на каждомъ шагу? Что я сд?лалъ вамъ дурного, скажите ради Бога? Я и жена изо вс?хъ силъ стараемся жить съ вами въ мир? и согласiи, мы помогаемъ крестьянамъ, какъ можемъ. Жена моя сердечная, добрая женщина, она не отказываетъ въ помощи, это ея мечта быть полезной вамъ и вашимъ д?тямъ. Вы же за добро платите намъ зломъ. Вы несправедливы, братцы. Подумайте объ этомъ. Уб?дительно прошу васъ, подумайте. Мы относимся къ вамъ по челов?чески, платите и вы намъ тою же монетой».

Такое патетическое воззванiе къ добрымъ чувствамъ крестьянъ остается ими, конечно, не понятымъ и получаетъ совершенно иное истолкованiе въ пересказ? добродушнаго кузнеца Родiона: «Платить, говоритъ, надо… Монетой, говоритъ… Монетой не монетой, а ужъ по гривеннику со двора надо бы. Ужъ очень обижаемъ барина. Жалко мн?»… Родiонъ челов?къ душевный, любитъ миръ, тишину, врагъ пьянства и буйства. Зато другiе, въ особенности его сынъ, Володька, и Лычковы отецъ съ сыномъ,– это буйные протестанты. Они в?чно противъ всего и вс?хъ, хотя, конечно, и сами р?шительно не могутъ понять, почему ихъ возмущаетъ и строющiйся мостъ («не надо намъ моста… жили безъ него»…), и новая дача, такая нарядная и красивая, и пришлая барыня, тихая, добрая, ласковая. Они несчастны, в?чно избиты, пьяны, грязны, голодны, и въ этомъ противор?чiи между собой и новыми непонятными имъ явленiями чувствуютъ поводъ для постояннаго раздражительнаго недовольства. Оно вспыхиваетъ съ особенной силой въ т? минуты, когда обращаются къ ихъ добрымъ чувствамъ. Безотчетно, но съ т?мъ большею жестокостью проявляется эта враждебность по отношенiю къ барын?, которая всей душой стремится быть полезной, нужной именно имъ, такимъ забитымъ нуждою, вс?ми забытымъ людямъ.

Барыня д?лаетъ попытки личнаго непосредственнаго сближенiя съ деревней. Она просто и откровенно объясняетъ, что ее влечетъ сюда. Придя въ деревню, она въ бес?д? съ Родiономъ изливаетъ душу. На зам?чанiе Родiоновой жены, добродушной старухи, что богатымъ и на этомъ, и на томъ св?т? живется лучше, она отв?чаетъ отрицательно и въ прим?ръ приводитъ себя.

Ея трогательный разсказъ о себ? и наивный призывъ къ любви, миру и согласiю не вызываетъ сочувствiя, разбиваясь о скептицизмъ глупаго Козова и враждебное настроенiе прирожденныхъ протестантовъ Володьки («не надо намъ школы!..») и пьяныхъ Лычковыхъ. Б?дная барыня совс?мъ съеживается, пугается и сп?шитъ уйти. Толпа тупо глядитъ ей въ сл?дъ, и только добрушно-глуповатый Родiонъ пытается по своему ут?шить ее, разъяснить, что д?ло не въ грубости Козова или Володьки, а въ чемъ-то другомъ.

«– Не обижайся барыня! чего тамъ, ты потерпи. Года два потерпи. Поживешь тутъ, потерпишь, и все обойдется. Народъ у насъ хорошiй, смирный… Народъ ничего, какъ передъ Истиннымъ говорю… Иной, знаешь, радъ бы слово сказать по сов?сти, вступиться, значитъ, да не можетъ. И душа есть, и сов?сть есть, да языка въ немъ н?тъ… Ты ничего…– бормоталъ онъ. – Потерпи годика два. И школу можно, и дороги можно, а только не сразу. Хочешь, скажемъ къ прим?ру, пос?ять на этомъ бугр? хл?бъ, такъ сначала выкорчуй, выбери комки вс?, да потомъ вспаши, ходи да ходи… И съ народомъ, значитъ, такъ… ходи да ходи, пока не осилишь»…

Въ конц? концовъ инженеръ не выдерживаетъ постоянной мелкой травли сос?дей и б?житъ, продавъ дачу чиновнику, который огородился, заперся и знать не знаетъ ни мужиковъ, ни ихъ нуждъ и желанiй. Изр?дка, возвращаясь съ работы, крестьяне вспоминаютъ прежнихъ господъ и думаютъ. «Въ ихъ деревн?, – думаютъ они, – народъ хорошiй, смирный, разумный, Бога боится, и Елена Ивановна тоже смирная, добрая, кроткая, было такъ жалко гляд?ть на нее, но почему же они не ужились, а разошлись, какъ враги? Что это былъ за туманъ, который застилалъ отъ глазъ самое важное, и видны были только потравы, уздечки, клещи, и вс? эти мелочи, которыя теперь при воспоминанiи кажутся такимъ вздоромъ? Почему съ новымъ влад?льцемъ живутъ въ мир?, а съ инженеромъ не ладили»?

Авторъ не даетъ отв?та на эти думы, которыя вызываютъ ц?лую вереницу другихъ, тоже невеселыхъ и безотв?тныхъ. Почему трудн?е всего подойти къ челов?ку открыто, прямо, вн? всякихъ рамокъ, въ которыя поставленъ каждый изъ насъ,– какъ это хот?ла сд?лать Елена Ивановна? Объясненiе добродушнаго Родiона, можетъ быть, и в?рно, но оно не мен?е нел?по, ч?мъ самый фактъ. Чтобы д?лать людямъ добро, надо ходить около нихъ ц?лые годы, «терп?ть» предварительно и путемъ терп?нiя добиться права быть добрымъ, не возбуждая злобныхъ выходокъ и подозр?нiй…

Тема, затронутая Чеховымъ, не новая и часто служила для Гл. Успенскаго иллюстрацiей непримиримости деревенскаго мiросозерцанiя и кающагося интеллигента, который вм?сто распростертыхъ объятiй встр?чаетъ въ деревн? вражду. Только Успенскiй обобщалъ эти столкновенiя, видя въ нихъ продуктъ старыхъ кр?постныхъ отношенiй, не допускающихъ вполн? челов?чныхъ отношенiй въ деревенскомъ люд?, для котораго и самый искреннiй интеллигентъ все же представлялся бариномъ. Теперь эти старыя воспоминанiя значительно сгладились, но не создалась зато и новая почва, на которой об? стороны могли бы сойтись какъ равныя. Такая почва создается только общностью интересовъ, а они такъ еще спутаны и не ясны для об?ихъ сторонъ, что если и есть какая почва для взаимныхъ отношенiй, то безъ крупныхъ недоразум?нiй д?ло никогда не обходится. Деревня можетъ понять только опред?ленный, матерiально выражающiйся интересъ, и трогательныя наивныя р?чи Елены Ивановны ей чужды и непонятны, какъ показались бы странны такiя же р?чи со стороны деревни по адресу того или иного интеллигента, котораго деревня не знаетъ и къ которому обратилась бы вдругъ съ излiянiями любви, дружбы и всяческихъ симпатiй. Теперь между нами и деревней существуютъ тысячи перегородокъ, и ложно годами жить въ деревн? и не быть съ ней связаннымъ непосредственно хотя бы въ пустякахъ, въ род?, наприм?ръ, выбора общаго сотскаго. А интересы такiе существуютъ несомн?нно, и время все настойчив?е указываетъ на необходимость разбить перегородки, окружающiя деревню своего рода стекляннымъ колпакомъ. Теперь существуетъ назойливо бьющая въ глаза ненормальность, что масса лицъ, живущихъ въ пред?лахъ деревни, лишены правъ обсуждать вм?ст? съ нею общiя д?ла, какiя встр?чаются на каждомъ шагу. Посл?днiй пропойца можетъ принимать участiе въ сход? и подавать голосъ, выбирать судей и должностныхъ лицъ, но не принадлежащiй къ обществу, хотя не мен?е его заинтересованный м?стный обыватель, живи онъ тутъ хоть сто л?тъ,– лишенъ права и возможности непосредственнаго возд?йствiя на д?ла мiра. Идетъ ли вопросъ объ учрежденiи школы, въ которой будутъ учиться и его д?ти, или о проведенiи новой общей для вс?хъ дороги, или о необходимости столь важныхъ для деревни противопожарныхъ м?ръ, выбор? новыхъ должностныхъ лицъ, на которыхъ и съ него идетъ сл?дуемая сумма,– все равно, такой обыватель, кто бы онъ ни былъ, стоитъ въ сторон?. А между т?мъ, за посл?днiе годы такихъ не приписанныхъ къ обществамъ жителей можно встр?тить въ любой деревн?,– есть такiя села, гд? они составляютъ особыя поселенiя,– и по большей части это самый культурный слой деревенскаго населенiя, прямое участiе котораго въ жизни деревни не только желательно, но необходимо. Къ сожал?нiю, имъ можно фигурировать въ деревенской жизни только въ роли разныхъ благотворителей, – почва, самая ненадежная, даже при самыхъ искреннихъ отношенiяхъ съ об?ихъ сторонъ.

Жизнь стучится въ замкнутыя двери деревенскаго мiра, и въ бол?е или мен?е близкомъ будущемъ эти двери откроются, только не для слабыхъ и больныхъ душою, хотя такихъ искреннихъ и добрыхъ людей, какъ б?дная Елена Ивановна. Зд?сь нужны здоровые, сильные люди, которые были бы живо заинтересованы вс?ми неурядицами современной деревни и могли бы принять непосредственное участiе въ борьб? съ ними. До сихъ поръ ихъ деревня знаетъ лишь въ образ? случайно занесеннаго челов?ка – «По д?дамъ службы», какъ называется третiй разсказъ Чехова, напечатанный въ «Нед?л?». Какъ два предыдущiе, разсказъ проникнутъ однимъ общимъ для нихъ настроенiемъ печали, грустнаго сознанiя ненужности того, что д?лается, и тоски о лучшихъ челов?чныхъ отношенiяхъ между людьми, теперь такими чуждыми другъ другу, разрозненными и одинокими.

Въ деревн? застр?лился молодой челов?къ, земскiй страховой агентъ, и на сл?дствiе прi?зжаютъ два молодыхъ чиновника, докторъ и сл?дователь. Они запоздали, явились только на третiй день, да и то къ ночи, и сл?дствiе опять откладывается на утро. Докторъ у?зжаетъ къ сос?днему знакомому пом?щику, а сл?дователь Лыжинъ р?шается заночевать въ земской квартир?, гд? въ другой половин? лежитъ трупъ самоубiйцы подъ охраной понятыхъ и сотскаго. Этотъ сотскiй, или, какъ онъ самъ себя величаетъ «цоцкай», Лошадинъ, суетливый, добродушный старикъ, принимаетъ жив?йшее участiе во всемъ д?л? и является центральной фигурой разсказа. Приготовивъ сл?дователю постель и самоваръ, онъ занимаетъ его разговоромъ, пов?ствуя и о своей несложной жизни, и о покойномъ земскомъ агент? Л?сницкомъ, трупъ котораго сторожатъ за перегородкой понятые. Вся жизнь сотскаго ушла въ ходьбу. «Посл? воли черезъ пять л?тъ сталъ ходить, вотъ и считай. Съ этого время каждый день хожу. У людей праздникъ, а я все хожу. На двор? Святая, въ церквахъ звонъ, а я съ сумкой… Въказначейство, на почту, къ становому, къ земскому, къ податному, въ управу, къ господамъ, къ мужикамъ, ко вс?мъ православнымъ христiанамъ. Ношу пакеты, пов?стки, окладные листы, письма, бланки разные, в?домости».

Эти разговоры, вой метели на двор?, неуютная обстановка м?шаютъ сл?дователю спать, досаждаютъ ему. Ему думается, «какъ все это – и метель, и изба, и старикъ, и мертвое т?ло, лежавшее въ сос?дней комнат?,– какъ все это было далеко отъ той жизни, какой онъ хот?лъ для себя, и какъ все это было чуждо для него, мелко, неинтересно. Если бы этотъ челов?къ убилъ себя въ Москв?, гд?-нибудь подъ Москвой, и пришлось бы вести сл?дствiе, то тамъ это было бы интересно, важно и, пожалуй, даже было бы страшно спать по сос?дству съ трупомъ; тутъ же, за тысячу верстъ отъ Москвы, все это какъ будто иначе осв?щено, все это не жизнь, не люди, а что-то существующее только „по форм?“, какъ говоритъ сотскiй Лошадинъ, все это не оставитъ въ памяти ни мал?йшаго сл?да и забудется, едва только онъ, Лыжинъ вы?детъ изъ деревни. Родина, настоящая Россiя – это Москва, Петербургъ, а зд?сь провинцiя, колонiя; когда мечтаешь о томъ, чтобы играть роль, быть популярнымъ, быть, наприм?ръ, сл?дователемъ по особо важнымъ д?ламъ, или прокуроромъ окружного суда, быть св?тскимъ львомъ, то думаешь непрем?нно о Москв?. Если жить, то въ Москв?, зд?сь же ничего не хочется, легко миришься со своей незам?тной ролью и только ждешь одного отъ жизни – скор?е бы уйти, уйтн»…

Насъ всегда чрезвычайно интересовалъ вопросъ, почему наша молодежь, повидимому, такая бодрая, полная готовности къ самопожертвованiю на благо другихъ, – съ такой поразительной легкостью превращается въ заурядн?йшихъ людей, живущихъ и д?йствующихъ «по форм?». Лыжинъ только типичный представитель молодыхъ д?ятелей въ русскомъ вкус?. Въ годы университетской жизни челов?къ кипитъ, горитъ, вс?мъ сердцемъ чувствуетъ свою связь съ общей массой не только своего народа, но даже всего мiра. Но вотъ челов?къ вступаетъ въ жизнь, сталкивается въ д?йствительности съ «соцiальными факторами», только не въ вид? священныхъ формулъ того или иного признаннаго учителя, а въ вид? живыхъ людей, страдающихъ и борющихся,– и ничего не понимаетъ, не видитъ и не слышитъ. Получается именно то, что м?тко выражаетъ Чеховъ въ думахъ Лыжина; все это мелочь, пустяки, не жизнь, а такъ себ?, а важное, существенное гд?-то тамъ – въ книг?, въ спорахъ, въ увлекательныхъ стройныхъ положенiяхъ разработанной научной системы.

Въ геро? разсказа старыя задушевныя мысли всплываютъ подъ влiянiемъ вид?ннаго имъ страннаго сна, но врядъ-ли надолго. Какъ и огромное большинство, онъ подчинится условiямъ жизни, гд? н?тъ м?ста этимъ важнымъ мыслямъ, гд? н?тъ почвы для ихъ проведенiя въ жизнь. Чтобы чувствовать на каждомъ шагу живую связь съ массою, надо, чтобы между людьми были постоянно живыя нити взаимнаго общенiя, взаимныхъ интересовъ. Гд? каждый живетъ въ перегородкахъ, отд?ляющихъ его живую личность отъ другихъ, гд? форма на первомъ план?, а содержанiе сводится къ бумаг?, къ отношенiямъ и предписанiямъ, властно подчинившимъ себ? живую жизнь, тамъ не на чемъ развить мысль въ д?ло. Огромное большинство, масса, составляющая нацiю, народъ, состоитъ не изъ героевъ, а изъ среднихъ людей, которые подчиняются охотн?е ч?мъ борются, и всегда идутъ въ направленiи наименьшаго сопротивленiя. И пока незам?тно созидающiеся новые запросы и требованiя не разобьютъ этихъ перегородокъ, до т?хъ поръ наталкивать и наводить на эти мысли будетъ литература, а не жизнь.

Т?мъ ц?нн?е для насъ эти чудные разсказы Чехова, въ которыхъ столько острой боли и щемящей сердце тоски.

Мучительно-тревожное настроенiе чуткаго и вдумчиваго художника отдается въ душ? читателя, будитъ его притупившуюся къ житейскимъ неурядицамъ чувствительность, заставляетъ дать отчетъ въ своей жизни и д?ятельности. Художникъ является въ данномъ случа? выразителемъ т?хъ глубоко скрытыхъ общественныхъ настроенiй, которыя назр?ваютъ въ масс? общества, еще безсознательныхъ, но уже властныхъ и многозначительныхъ. «Такъ жить дольше нельзя»,– этотъ горькiй выводъ воплощается въ ряд? грустныхъ картинъ, понятныхъ вс?мъ, кто еще им?етъ уши, чтобы слышать, и глаза, чтобы вид?ть.

    Февраль 1899 г.
    Годы перелома (1895–1906). Сборникъ критическихъ статей.
    Книгоиздательство «Мiръ Божiй», Спб., 1908