«В мире отверженных» г. Мельшина

«В мире отверженных» г. Мельшина
Ангел Иванович Богданович

«Больше тридцати л?тъ прошло съ т?хъ поръ, какъ появленiе «Записокъ изъ Мертваго дома» вызвало небывалую сенсацiю въ литератур? и среди читателей. Это было своего рода откровенiе, новый мiръ, казалось, раскрылся предъ изумленной интеллигенцiей, мiръ, совс?мъ особенный, странный въ своей таинственности, полный ужаса, но не лишенный своеобразной обаятельности…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

А. И. Богдановичъ

«Въ мiр? отверженныхъ» г. Мельшина

Больше тридцати л?тъ прошло съ т?хъ поръ, какъ появленiе «Записокъ изъ Мертваго дома» вызвало небывалую сенсацiю въ литератур? и среди читателей. Это было своего рода откровенiе, новый мiръ, казалось, раскрылся предъ изумленной интеллигенцiей, мiръ, совс?мъ особенный, странный въ своей таинственности, полный ужаса, но не лишенный своеобразной обаятельности. Жизнь «Мертваго дома» и типы его населенiя, какъ живые выступали подъ перомъ генiальнаго писателя, ув?ков?чившаго ихъ въ русской литератур?. Авторъ съ подкупаюшей художественностью нарисовалъ картины жизни «несчастненькихъ», какъ прозвалъ народъ арестанта, и заставилъ вс?хъ почти согласиться съ собой, когда онъ въ заключенiи говоритъ: «в?дь, надо ужъ все сказать; в?дь, этотъ народъ необыкновенный былъ народъ. В?дь, это, можетъ быть, и есть самый даровитый, самый сильный изъ всего народа нашего». Правда, авторъ отм?тилъ несимпатичныя черты своихъ героевъ, съ удивительной правдивостью, обрисовалъ ихъ дикость, нев?жество, отсутствiе товарищескихъ чувствъ, но во всемъ оказывается виноватъ «Мертвый домъ» съ его мертвящими условiями. Даже, напротивъ, отрицательныя черты только усиливаютъ эффектъ общей красоты типа того русскаго преступника, какимъ онъ изображенъ въ «Мертвомъ дом?».

Бол?е сильной и художественной идеализацiи арестанта и его внутренняго быта не знаетъ русская литература. Громадный талантъ автора надолго покрылъ розовымъ флеромъ «преступную душу», заставивъ вс?хъ преклониться предъ нею, потому что и для автора, и для его читателей она, д?йствительно, выступаетъ, какъ лучшая представительница народной души. И зло, и добро въ ней проявляются въ грандiозныхъ разм?рахъ, получаютъ особую яркость, если можно такъ выразиться – жгучесть, благодаря окружающему аду, кладущему на все особый отпечатокъ мрачнаго отчаянiя, сжимающаго сердце. Кто не помнитъ, наприм?ръ, поразительной сцены въ церкви, когда вся эта преступная толпа въ неудержимомъ порыв? покаянiя падаетъ на землю, гремя ц?пями, при возглас? священника: «но яко разбойника прими мя». Или описанiе тюремнаго театра, отношенiя арестантовъ къ тюремнымъ животнымъ, описанiя, въ которыхъ трудно усмотр?ть что-либо специфически-арестантское. Такъ оно заслонено общечелов?ческимъ. Въ этомъ и состояла, быть можетъ, великая заслуга автора, заставившаго общество смотр?ть на арестанта, преступника, прежде всего какъ на челов?ка.

Но вотъ прошло сорокъ л?тъ, предъ нами снова «Мiръ отверженныхъ», и какая глубокая разница между нимъ и «Мертвымъ домомъ!» Новый авторъ, г. Мельшинъ, обладаетъ огромнымъ талантомъ, не столь глубокимъ, какъ у Достоевскаго, но яркимъ и сильнымъ. Его «Мiръ отверженныхъ» безспорно художественное произведенiе, м?стами написанное съ поразительной силой, отъ которой мы уже отвыкли въ современной художественной литератур?. Горячiй тонъ, проникающiй эти страницы, придаетъ вс?мъ характеристикамъ и описанiямъ автора отпечатокъ непреложной искренности и правдивости, подъ обаянiемъ которой вы остаетесь съ начала и до конца. Рисуемые г. Мельшинымъ сцены, типы, картины природы отнюдь не фотографически в?рныя изображенiя, а вполн? художественные образы, по яркости и см?лости мало въ чемъ уступающiе типамъ «Мертваго дома». Они живутъ, движутся, охватываютъ васъ толпою какихъ-то безобразныхъ фантомовъ, сливаясь въ удручающiй кошмаръ, и вы начинаете вполн? понимать смертную тоску, вырвавшую изъ груди автора невольный крикъ боли и отчаянiя: «О, проклятый, безчелов?чный мiръ труда и неволи!»

Авторъ вступаетъ въ него настроенный весьма идиллически. «Помню, долгое время,– говоритъ онъ, – я страшно идеализировалъ арестантовъ, ихъ артельные нравы и обычаи. Они вс? рисовались моему воображенiю какими-то Стеньками Разинами, людьми беззав?тной удали и какого-то веселаго отчаянiя… Среди маленькой кучки интеллигентовъ кандальный звонъ раздавался какъ-то жидко и прозаично; но тамъ, за парусиннымъ брезентомъ, гд? двигались сотни ногъ, звонъ этотъ им?лъ въ себ? что-то музыкальное, властное, чарующее… Ц?лые в?ка слышала этотъ звонъ матушка-Волга: въ немъ была передающаяся изъ рода въ родъ поэзiя стихiйная, безыскусственная… Тамъ страдаютъ безъ гн?ва, безъ жалобы и надежды, страдаютъ, потому, что такъ и нужно, что иначе и невозможно: «не взяла моя – значитъ, меня бей, а коли я опять сорвусь, такъ ужъ вы не прогн?вайтесь!..» Словомъ, народническая романтика, до виртуозности разработавшая вышеприведенный мотивъ Достоевскаго, что «самый лучшiй, самый талантливый народъ изъ народа нашего» попадаетъ въ тюрьму,– всец?ло охватываетъ автора при его первыхъ попыткахъ знакомства съ этимъ «необыкновеннымъ» народомъ. Но, – зам?чаетъ авторъ не безъ юмора,– «первая моя попытка подойти ближе къ этому поэтическому мiру едва не стоила мн?, однако, – чего бы вы думали, читатель? – глаза!.. Это было мое первое разочарованiе въ этихъ людяхъ, среди которыхъ предстояло мн? столько л?тъ жить, первое свид?тельство того, какой кром?шный адъ тьмы и ненужной злости, безсмысленной жестокости представляетъ этотъ таинственный мiръ, какъ онъ чуждъ мн?, и какъ много я долженъ буду выстрадать, живя съ ними одной жизнью» (стр. 9-10).

Не сл?дуетъ думать, однако, что авторъ дал?е впадаетъ въ обратную крайность и, бросивъ народническiя очки съ ихъ лживо-розовымъ св?томъ, видитъ все лишь въ темномъ осв?щенiи. Художественное чутье, отличающее его талантъ, спасаетъ его отъ подобной крайности. Т?мъ бол?е, что въ отношенiяхъ арестантской массы къ себ? лично онъ, въ противоположность Достоевскому, встр?чалъ лишь проявленiя хорошихъ чувствъ, какъ результатъ изв?стнаго уваженiя къ нему, «особому преступнику», а «не мошеннику, какъ мы, вс? прочiе». Когда однажды сожитель по камер?, въ пылу раздраженiя началъ укорять автора, см?шавъ его со вс?ми, вся камера возмутилась и жестоко обрушилась на ругавшаго, который и самъ «на другой день просилъ прощенiя наедин?, съ чрезвычайной наивностью умоляя н?сколько разъ ударить его по щек?» (стр. 149–150). И въ аду, – говоритъ Мильтонъ,– таится изв?стное уваженiе къ доброд?тели.

Стоитъ остановиться на этой разниц? въ личныхъ отношенiяхъ, какъ они рисуются у Достоевскаго и у г. Мельшина. Первый постоянно, иногда съ чувствомъ жгучей, хотя и непонятной радости, подчеркиваетъ, что с?рая арестантская масса относилась къ нему чуть не съ ненавистью, см?шивая его съ остальными преступниками изъ дворянъ. «Жел?зные носы, вы насъ заклевали!» – такими обращенiями встр?чали его товарищи по несчастью. Онъ описываетъ многократно проявленiя глупой злобы къ нему на работ?, при попытк? къ сближенiю, при заявленiи претензiи начальству, и, кажется, встр?ть онъ иное къ себ? отношенiе, положимъ, какъ тотъ же г. Мельшинъ, ему было бы даже досадно. Въ томъ высоком?рiи, презрительности, съ которыми гляд?ла на него с?рая масса, Достоевскiй видитъ даже н?кое величiе, принижающее его въ собственныхъ глазахъ, за то возвышающее народъ. Онъ со смиренiемъ подчеркиваетъ свое одиночество среди товарищей, и хотя, по чистой сов?сти, не считаетъ себя достойнымъ такого отчужденiя, т?мъ не мен?е восторженно заявляетъ въ одномъ м?ст? «Записокъ»: «Высшая и самая р?зкая характеристическая черта нашего народа – это чувство справедливости и жажда ея. П?тушиной же замашки быть впереди во вс?хъ м?стахъ и во что бы то ни стало, стоитъ ли, н?тъ ли того челов?къ – этого въ народ? н?тъ. Стоитъ только снять наружную, наносную кору и посмотр?ть на самое зерно повнимательн?е, поближе, безъ предразсудковъ – и иной увидитъ въ народ? такiя вещи, о которыхъ и не предъугадывалъ. Немногому могутъ научить народъ мудрецы наши. Даже утвердительно скажу – напротивъ: сами они еще должны у него поучиться». Много было причинъ, обусловившихъ во времена Достоевскаго такое къ нему отношенiе арестантовъ крестьянъ,– довольно и одного кр?постного права,– но не посл?днее м?сто сл?дуетъ отвести и этому, въ основ? своей вздорному, взгляду самого Достоевскаго на народъ. Иначе смотритъ на него г. Мельшинъ, иначе былъ встр?ченъ онъ и народомъ, если только прим?нимо это слово къ «Мiру отверженныхъ».