Огневица

Бродяжникам с трудом удалось отыскать свободное место в корчме, гордо зовущейся «Великолесский кабан». Искать что-то иное – дешевле или удобнее – у обоих уже не было сил. В «Кабане» им тоже не нашлось бы пристанища, но на их глазах парень с простодушным лицом схватился за сиротливый обрезок шнурка на поясе и заголосил как взаправдешний боров. Конечно, карманника в толпе никто схватить не сумел. Парню не свезло вдвойне – он остался и без денег, и без жилья.

Даромир со стуком поставил кувшин сбитня на пол возле кровати, сам же гибким движением опустился на стеганое одеяло и принялся стаскивать сапоги. Итрида, удостоверившись, что за ними никто не увязался, чуть расслабила напряженные плечи и распустила тесемку рубахи. Теперь она смотрела не на улицу, а на дрожащие звезды, усыпавшие небеса. Бродяжница нашла крупную звезду – Искру Перкунаса, ярко сияющую в центре созвездия Кузницы – и тихо помолилась покровителю огненосцев. Она до сих пор не знала, имеет ли право обращаться к нему как дейвас, но надеялась, что золотоволосый бог услышит ее как странницу, дружную с оружием.

Шехх бесшумно подошел сзади и положил горячие ладони на плечи девушки.

– С Бояной все будет хорошо. С ней Храбр, а наш медведь точно не допустит, чтобы его возлюбленной птичке причинили вред.

– Что, настала твоя очередь меня утешать? – бледно улыбнулась Итрида. Она не отстранилась от Даромира, но и не подалась навстречу его прикосновению. Шехх чуть наклонился к ней, закрыв глаза, и вдохнул запах ее волос – необычный, ни на кого не похожий, такой же, как сама Итрида.

Железо, мед и соль.

– Должен же хоть кто-то сказать тебе, что все сладится.

Итрида посмотрела на свои исцарапанные грязные руки, лежащие на подоконнике.

– Помыться бы… Да и тебе не помешает. Сумеешь вытрясти с корчмаря ушат-другой горячей воды?

Даромир нехотя снял руки с плеч девушки и отступил на шаг. Итрида наконец развернулась к нему – не раньше, чем он отодвинулся, и она не смогла бы случайно его коснуться. Лицо Даромира было в тени, и Итрида не видела выражения его глаз.

– Почему ты так боишься прикосновений, Итрида? – тихо спросил мужчина. – Я же вижу. Никого, кроме Бояны, к себе не подпускаешь. Шарахаешься от меня, словно я чумной…

– Это все, что тебя заботит? – Итрида изогнула бровь, ни единым движением не выдавая, какой холод охватил ее нутро при этих словах. Она бы обняла себя за плечи, да боялась, что синеглазый шехх все поймет правильно. – Наша подруга, возможно, умирает прямо сейчас, а ты думаешь о том, что я не слишком пылко тебя обнимаю?

Даромир усмехнулся. Когда он заговорил, Итриде еще сильнее захотелось спрятаться, но она лишь продолжала холодно смотреть на мужчину.

– Ты никогда и никого не обнимаешь. Ты не касаешься людей больше необходимого, Итрида. Порой мне кажется, что ты с большим удовольствием всаживаешь нож в чье-то горло, чем делишься своей лаской.

Шехх повернулся спиной к Итриде и направился к выходу из ложницы. Ступив на порог, он помедлил, не оборачиваясь, и тихо докончил:

– Бояна – твоя подруга. Не моя. Я здесь только ради тебя.

Дверь за ним закрылась бесшумно. Оттого грохот влетевшего в нее кувшина сбитня был особенно громок.

– Провались ты в Навь, Даромир… И я вместе с тобой.

Остатки сбитня медленно стекали по двери, пятная ее красноватыми сладко пахнущими разводами. Какое-то время Итрида слепо глядела на равнодушные доски, сама не зная, чего ждет – возвращения Дара? Появления того темноволосого охотника? Самого князя? Ей было все равно, кто первым покажется на глаза: лишь бы можно было сорвать на нем кипящую в груди злость, от которой дышать становилось больно.

Итрида охнула и покачнулась, ощутив, как царапают ее изнутри невидимые когти. Уцепилась за подоконник и до скрипа стиснула зубы, сдерживая рвущийся стон. По ее рукам зазмеились вены, подсвеченные изнутри тусклым золотом. Бродяжница выругалась и попыталась дышать ровнее и глубже, загоняя живущего в ней зверя туда, откуда он выглянул.

Не доспелось Итриде научиться любви. Вместо нее пришла ненависть, а за нею спрятался страх, из-за которого бродяжница никого к себе не подпускала. Но Даромиру знать о том не стоило. Вдруг пожалеет и рядом останется, а потаенный, жгучий страх воплотится в жизнь? Нет уж. Лучше так.

А еще лучше прогнать шехха. Пусть убирается прочь, туда, откуда он явился в Беловодье. Пусть корабль перенесет его через Золотое море и вернет на его жаркую родину. И тогда никто больше не будет тревожить мысли и чувства.

Итрида опустила голову и больно дернула растрепавшиеся волосы. В животе глухо заурчало. Горе не горе, а глупое тело хотело есть, чесалась кожа, пропахшая дымом и потом, натирали спину многочисленные ремни, и голова, тяжелая и будто пьяная, не могла толком думать ни о чем, кроме того, чтобы перекусить и освежиться.

Спустившись вниз, Итрида помедлила, оглядывая зал. На мгновение ей примерещились зеленые глаза под низко надвинутым капюшоном. Но, как ни вглядывалась бродяжница в подозрительного путника, так и не нашла в его облике ничего знакомого. Вечерело, и завсегдатаи питейной собирались, рассаживались за привычными столиками и кликали расторопного мальчонку, который встречал и Итриду с Даромиром. Было довольно шумно; кто-то, развеселившись докрасна, пытался закусить чесноком из плетенок, крест-накрест подвешенных под потолком, то ли для защиты от упырей, то ли как раз для таких неприхотливых гостей. Грубо сколоченные столы стояли так плотно, что протиснуться между ними можно было разве что боком. В углу ревел огонь в печи, а возле него на лавке расселся пузатый мужик с усами столь густыми, что казались больше раскрасневшегося лица. Мужик зорко следил за кабанчиком, чей поджаристый пятачок виднелся из огня, и не забывал прикладываться к кувшину, стоявшему на той же скамейке.

Даромира нигде не было видно. Итрида сжала губы и набросила капюшон, прежде чем преодолеть последний лестничный пролет и спуститься в зал. Темноволосого шехха легко было углядеть в любой толпе, но бродяжница так и не увидела его волнистой гривы и решила, что Дар тоже отправился проветриться. Ловко проскользнув между двух селян, в обнимку шествующих к столу, где распевали скабрезные песни их приятели, Итрида уперлась локтями в стойку и свистнула корчмарю. Он угодливо вскинулся, но увидал девушку и скис. Итрида с Даром не были щедры на чаевые.

– Чего изволите? – выдавил корчмарь, награждая Итриду взглядом, способным даже дейваса превратить в кучку угольев. В ответ та улыбнулась ему так сладко, что корчмарь передернулся, и кинула ключ от ложницы.

– Вернется мой приятель – отдайте ему. Скажите, что я отправилась подышать свежим воздухом. Когда вернусь, не знаю.

На стойке стояла миска орешков в медовой глазури – должно быть, хозяин не успел припрятать. Пока корчмарь сквозь зубы поносил гулящих девок, Итрида нагребла полную горсть, сунула в карман и, не прощаясь, вышла за порог.

* * *

Даромир наблюдал, как Итрида выходит из "Кабана", из самого дальнего угла зала. Волосы он стянул в гладкий пучок, на плечи набросил куртку. Дар видел, что девушка искала его, но сдержался и не показался ей на глаза. Внутри шехха бушевала холодная ярость. Он не знал, на кого злится больше – на Итриду, держащую его на расстоянии даже после всего, что их связывало, или на себя, что никак не может выкинуть ее из головы и отправиться своей дорогой.

Его жизнь не была сладкой или легкой. Даромир никогда не вспоминал о том, что было до Беловодья. Он оставил прошлое за спиной вместе с именем. Тяжкий грех для шехха, ведь его народ считал, что имя определяет судьбу, а судьба начертана богами, и изменить ее невозможно. И человек, который отказывался от имени – отказывался от судьбы – оставался один на один со всеми демонами, существовавшими в трех мирах. Такому человеку нельзя было и мечтать о перерождении, в которое верили шеххи: после смерти его душу пожирали демоны. Несчастный умирал навсегда – страшнейшая участь.

Пусть так – Даромир все равно не согласился бы вернуться к прошлому имени. Строго говоря, он встретил свою судьбу: умер в пустыне, как того желал глава селения Белой кости, дед Хазиф. Если бы не дух пустыни, решивший поиграть с человеком, от него сейчас не осталось бы и пыли. Так почему даже в этой судьбе, новой, той, что Дар выбрал для себя сам, он не может получить желаемое? Разве он просит многого? Разве желание отогреть душу менее выполнимо, чем деньги, женщины и удача?

Итрида посторонилась, пропуская новых гостей корчмы, и исчезла за закрывшейся дверью, так и не почувствовав тяжелого взгляда в спину. Убедившись, что она не вернется, Даромир выбрался из своего угла и подошел к корчмарю. Тот не говоря ни слова отдал шехху ключ. Дар кивнул. Подумал и показал на кувшин пшеничного пива, стоявший возле мужика, запекавшего поросенка, а потом поднял руку с двумя оттопыренными пальцами. Корчмарь немного оживился, предчувствуя наживу, и кивнул.

К столу Даромир возвращался с двумя запотевшими кувшинами, лавируя между посетителями не менее ловко, чем Итрида. Но его место заняли: за столом расположились трое, те самые, кого пропускала бродяжница. Двое устало разминали шеи, освобождались от перевязей с оружием и блаженно постанывали. Третий сидел спиной к Даромиру, но то, как он держал плечи, наклон головы, звук голоса показались шехху знакомыми.

– Паны, не хочу вас расстраивать, но это место занято. Оно еще хранит тепло моего зада, а я привык, что о мое прекрасное тело согреваются исключительно пани. В крайнем случае панны, но уж никак не мужчины. Извольте куда-нибудь свалить, – и Даромир невежливо грохнул кувшины о стол. Их содержимое расплескалось и закапало на одежды путников. В углу повисла нехорошая тишина. Даромир медленно улыбнулся, чувствуя, как зудят пальцы, уже тянущиеся к кинжалам. Хорошая драка ему сейчас не помешает. Лишь бы пиво не пострадало.

Но прежде, чем путники, уже начавшие приподниматься со своих мест и одновременно вытягивающие из ножен клинки, сказали хоть слово, Даромир замер на месте, услышав голос, который был ему так хорошо знаком:

– Пусть меня сожрут песчаные черви, если это не Эльхаат из рода Эсхата!

Даромир медленно повернул голову в сторону третьего, показавшегося ему знакомым.

– Мехет из рода Бурзука, – сипло проговорил он.

Годы не пощадили Мехета. Он потерял глаз и обзавелся шрамами на половину лица. Впрочем, вместе с увечьями ему достался богатый наряд, узкий меч в изукрашенных ножнах и рисунок надломанной кости, вытатуированный на правой щеке. Лицо Даромира ожгло огнем, словно его коснулась игла с краской, но это был обман. Он так и не получил знак защиты Белой кости.

– Так значит, ты все-таки жив, – протянул в ответ его бывший друг. Но прежде, чем Даромир проронил еще хоть слово, Мехет крепко обнял его и выдохнул, обжигая запахом солончаков и смазанной жиром древесины:

– Я, верно, благословлен пламенем Алте-Анкх, раз встретил тебя там, где меньше всего этого ждал.

Одиннадцать весен назад.Великая пустыня

Штурвал упрямо скрипел и неохотно, но все же поддавался удерживающим его рукам. Корабль скользнул брюхом по острым камням и жалобно застонал. Палуба опасно накренилась, но люди, заполнявшие ее, лишь крепче уцепились за реи и перила. Рулевой сощурился и подался вперед, взглядом удерживая видимую лишь ему линию, по которой – ни пяди не сместившись в сторону – должна была пройти каравелла с печально обвисшими парусами. Жир песчаного червя, которым смазывали днище корабля, чтобы он мог скользить по песку как по воде, почти вытопился. В трюме выстроились ряды опустевших бочек. Но цель была впереди – рукой подать. Да только дорогу закрывали нависшие над тайной тропой скалы-стражи. А крупные валуны с краями острыми, точно шеххская сабля, усыпали ее, будто щедро брошенные недоброй рукой.

Капитан стоял на носу. Он ни слова не сказал рулевому, когда корабль снова вздрогнул, и доски опасно затрещали. Капитан знал: рулевой водил судна через Зубастый пролив с юных лет. Ему был хорошо знаком каждый выворот мерзкого характера этой полоски земли.

Матросы затаили дыхание. Только скрип дерева, шорох осыпающихся камней и тихая печальная песнь ветра нарушали полуденную знойную тишину. Сверху смотрело пламенное око Алте-Анкх, и под его взглядом плавились даже камни. Но люди – люди стояли прочно, каждый там, где было его место.

Последний рывок – и каравелла выскользнула на песок, взрыла его носом, подняв в воздух облако мерцающих пылинок, приподнялась и упала обратно, по инерции скользя вперед на остатках жира. Изящный легкий корабль остановился на расстоянии десятка локтей от высоких ворот, сделанных из костей песчаных червей. Стража свесилась между белых кольев, сверкая черными глазами над повязками, закрывающими нос и рот. Они переговаривались высокими птичьими голосами: один стражник спустил повязку, оскалился и бросил что-то товарищу. Тот в ответ разразился смехом, отчего его плечи запрыгали, а вместе с ними зазвенели металлические дротики, которыми были увешаны полоски кожи, крест-накрест пересекавшие грудь мужчины.

– Слышу знакомый голос! Уж не сам ли Бурзук вышел встречать «Канюка»? Никак решил первым залезть в мешки с товаром? – выкрикнул капитан, поставив одну ногу на край палубы и прищурив левый глаз. Вместо правого его лицо пересекали полосы белых от времени рваных шрамов. Они превратили глазницу в пустой провал и утянули правый уголок губ книзу. Кожа собралась неровными складками, отчего справа капитан выглядел стариком. Левой же половине можно было дать зим сорок.

– А что, наша птичка прилетела не порожней? – выкрикнул в ответ названный Бурзуком. – Давненько вы не приносили богатую добычу, я уж и забыл, каково это – копаться в ваших мешках. Ну-ка, Эсхат, дай посмотрю поближе! – и Бурзук пропал с глаз, чтобы спустя пару минут выйти через нехотя распахнувшиеся костяные ворота. Ловко взлетев по сброшенной лестнице, Бурзук шутливо ткнул капитана «Канюка» локтем в бок, а потом крепко, так, что кости затрещали, обнял побратима.

– Давненько о вас ничего не было слышно. Дед недоволен, – быстро шепнул он на ухо Эсхату. Тот на мгновение сжал губы, но тут же улыбнулся в ответ и отступил, давая дорогу рулевому.