просыпались у него на хребтине и разбегались по рукам, спине,
спешили к пояснице. – «Вдруг что-то уже случилось с ней? И из-за
чего вся эта паника? Из-за какой-то глупости! Как нелепо! Может,
ей, в самом деле, требовалось пятнадцать минут, всего каких-то
пятнадцать минут разговора, чтоб взглянуть на свою жизнь по-
новому, переменить свое решение? А она? Она же и вправду, словно
сошла с ума! Неужели несчастная что-то с собой сотворила?!
Неужели ей и в самом деле нужна была помощь, и я не помог?» –
тут он судорожно вспоминал сон. – «Не помог. Не помог! Значит…
получается, виноват?! Действительно виноват!»
Угрызения совести, не переставая, выплясывали в голове
Филолета Степановича нелепый энергичный танец, подобно
нечисти в пятницу тринадцатого. Только к шести часам пляски
окончились, резвые мысли разбежалась, и Гомозов оставался один
на один с опустошающим чувством вины. Это чувство и заставило
его, измученного, наведаться к своей вчерашней гостье, узнать,
жива ли еще, или же не напрасны опасения.
Благо, вечерняя посетительница успела сообщить, где живет.
Найти дом, предоставленный для съема комнат, заменяющий
частное общежитие, в маленьком поселке было несложно, там
такой там один, Гомозов знал это наверняка, понаслышке. Жители
других же домов этого закоренелого поселка даже сарая не сдадут,
слишком любят свои родные стены, пусть и обветшалые.
Филолет Степанович проехал на трамвае значительную часть
города в противоположную, относительно своего дома, сторону и,
выйдя на нужной остановке, направился к мосту, переброшенному
через неглубокую, но необъятную реку. Только перейдя мост, эту
деревянную несуразную махину, попадаешь на территорию самого
поселка под названием «Оставной». Так, слегка пошатываясь от
порывистого сильного ветра и своего неустойчивого внутреннего
состояния, Гомозов вышагивал по жалобно скрипящим полозьям
моста и опасливо озирался вниз, на темные потоки воды. Ступив,
наконец, на твердую землю, Филолет Степанович поспешил к
тропинке, которая вела к скоплению неприглядных домиков
впереди. У первого прохожего, вдруг обогнавшего, Гомозов спросил
о местонахождении общежития, и ему без затруднений ответили.
Поселок и впрямь, как упоминалось ранее, был совсем
небольшой: всего пять-шесть протяжных улиц, которые при этом
бесхитростно именовались: первая улица от реки называлась
«Первая линия», вторая улица – «Вторая линия», третья – «Третья»,
ну и так далее. За пятой или шестой улицей простирались поля,
которые когда-то засеивались пшеницей и овсом, а сейчас поросли
дикими яблоньками, кустами ирги, коневником и крапивой. Но,
впрочем, сейчас это не так важно, важно, что Филолет Степанович
в данный момент направлялся по улице Первая линия, и шел он к
удлиненному серому дому, на который ему указали как на «частное
общежитие».
Обшарпанный фасад дома смотрел на реку. Гомозов
приблизился, и с растерянностью для себя обнаружил, что дверей у
здания две. Он несколько поколебался, подступая к первой,