Время освежающего дождя

– Хорошо, с нами князь не спустился, – засмеялся Махара, – ваш разговор не пришелся бы ему по вкусу.

– Ты прав, монах, хорошо для князя, что не спустился, мы бы его сразу по рогам узнали.

– Бедный князь: из-за своей щедрой княгини папаху не может носить, башлыком обходится!

– Ох-хо-хо-хо! – разносилось эхо по ущелью.

Много усилий стоило Андукапару не выхватить спрятанную в шарвари шашку и не расправиться с саакадзевцами, а заодно и со своими рабами, но на этот раз он предпочел подхватить веселость и заливисто захохотал, но вдруг недоверчиво, как бы по привычке оглянулся:

– Вам хорошо смешить ущелье, а я – старший мсахури рогатого – даже хвостатому не пожелал бы свататься к княгине, ибо она и черта в теленка превратит. – И дружески ударил по плечу обалдело смотревшего на него телохранителя.

Тот понял этот знак и принялся осыпать проклятиями и насмешками темный дом Амилахвари. Лишь один Махара недовольно пробурчал, что господина бог послал, иначе от кого такую власть князь имеет? Если его хлеб только нюхаешь, и то грех ругать. А по делу едут они очень важному: князь задумал с братом посоветоваться, как дальше жить. Княгиня скучает, хочет в Тбилиси, но устрашается гнева Моурави.

Заметив настороженность дружинников, Андукапар перебил Махара:

– Вот князь Андукапар и решил просить Мцхетского митрополита быть посредником между ним и Моурави, потому и монаха с нами погнал: один свалится – трое дойдут, трое убьются – один дойдет, с конями тоже так.

– Утешьте раба верующего, добрые воины, – подхватил Махара, – Христа бога нашего евангельское слово к вам: не оставляйте на опасном пути странника, и не оставляемы будете. А я, яко кроток есмь и смирен сердцем, прилежно вознесу моление о жизни вашей любославной и преблаженной.

Саакадзевцы переглянулись, и их начальник спросил уже более доверчиво:

– А обратно как будете возвращаться?

– По ответу и дорога ляжет, азнаур, – польстил дружиннику Андукапар, – если митрополит уговорит Моурави, открыто поедем, если Моурави откажет – опять придется черта беспокоить и по его спине карабкаться к замку.

Пока шли эти разговоры, телохранители расстелили бурки, стреножили коней и, упросив дружинников постеречь их, сами тотчас захрапели.

Подобное спокойствие окончательно рассеяло подозрение саакадзевцев, и когда на рассвете слуги князя поднялись и уже, как свояки, расположились вокруг котла, причмокивая и облизывая усы, начальник ободряюще проговорил, что провожатых с ними не может послать, а бурдючок с вином даст, и если придется им вернуться, то покажет покорным ишакам более удобную тропу для подъема в замок.

Андукапар содрогнулся: неужели нашли уязвимое место? По возвращении необходимо тщательно осмотреть все окрестности замка.

Вздыхая и кряхтя, он влез на коня, за ним – остальные.

Они рассыпались в благодарностях за вино и сочувствие. О, как бы им хотелось гнать коней! Гнать так, чтобы искры летели из-под копыт. Но они продолжали ехать неторопливым шагом, чувствуя за собой слежку. Лишь к полудню тонкий слух Махара удостоверил, что за ними больше никто не следит. Но даже тут они не решались ускорить рысь. Только когда ущелье наполнилось густым мраком, свернули с пути, углубляясь в горный лес. И здесь замертво свалились с коней, ибо ночь напролет не смыкали глаз, крепко сжимая под чохами клинки.

Лесистые горы, заросшие овраги, клубящиеся расщелины и узкие теснины – вот путь надменного Андукапара Амилахвари от замка Арша до замка Марабды!

Остальным князьям тоже нелегко было решиться на рискованное путешествие к князю Шадиману. Получив свитки, пропитанные тонким ароматом благовония, с золотыми заглавными буквами и витиеватой печатью Сабаратиано, князья и обрадовались, и перепугались. Они устремились к Цицишвили и целый день обсуждали – как быть? Не рано ли? Может, подождать дальнейших действий Саакадзе? Или не следует допускать укрепления могущества «барса»? Но пока он с князьями почтителен, обо всем советуется. Другой, будь это даже владетель, вспомнив старое, не удостаивал бы почестями. Разумнее всего отказаться от приглашения Шадимана и поставить в известность Саакадзе об их преданности. Но если Шадиману удалось бежать от диких «барсов», значит, у него нашлись сообщники среди близких Саакадзе… А что, если намек на Марабдинские ворота означает пропуск через них войск шаха? Совесть подсказывает немедля оповестить Саакадзе, но выгода сомнительна, а что такое совесть в крупной игре, раз на доску взамен костей бросается будущее княжеских знамен? В конце концов князья решили отправиться якобы на оленью охоту в Джавахети…

Остались одни Магаладзе, и хотя владетели пригрозили им, взяв слово о молчании, но Тамаз и Мераб намеревались в удобный час ничего не утаить от Моурави. В Марабду князья прибыли глухой ночью, в одеждах скромных азнауров. Появление Андукапара всех поразило и обеспокоило. Особенно Фирана Амилахвари, – он пришел в ужас и от безумного путешествия брата и от своего риска видеться с ним. Испытывали тревогу и остальные.

Шадиман усмехнулся:

– Вот как стали жаловать ко мне друзья!

Но он тут же похвалил Андукапара за отвагу, а других за осторожность, хотя Саакадзе сейчас не до слежки. Он плетет сети для улова князей, которыми собирается кормить азнауров.

Князья хмурились. Саакадзе открыто заявил в Метехи: «Собираю азнауров, время трудное, пусть каждый примет на себя добровольное обложение. Также необходимо увеличить охраны на рубежах…»

Шадиман развеселился, он сочно хохотал, поглядывая с иронией на бывших друзей.

– Никогда не думал, что вас так легко обвить вокруг дуба. Или вы Саакадзе не знаете? Если открыто о чем говорит, значит, другое замыслил, а что – нетрудно догадаться.

– Пока многое для князей делает – сам князь, – все больше раздражался Джавахишвили, помня наказ жены опасаться ссоры с Саакадзе и не поддаваться «змеиному» князю, – Саакадзе во всем советуется с владетелями, напрасно ты, Шадиман, восстанавливаешь нас против Моурави!

Джавахишвили с тоской вспомнил, что княгиня уже приготовила десять нарядных каба, чтобы блистать в Тбилиси, возглавляя порученное ей Моурави дело – быть покровительницей дарбази танцоров.

По той же причине беспокоился и Цицишвили. Он решил говорить открыто:

– Нам сейчас невозможно проявлять строптивость. Католикос в Моурави видит опору церкви. Народ каждое воскресенье свечи за его здоровье у икон ставит… Надо честно признать: он, а не мы, спас Картли. Два раза он спасал, и в третий спасет, как справедливо сказал Мухран-батони.

– Значит, из благодарности к Саакадзе в кабалу проситесь?

– Время новое, князь, не замечаешь, – сухо оборвал его Липарит.

Шадиман вздрогнул, то же самое говорил ему в Горийской крепости Георгий Саакадзе. Помолчав, Шадиман медленно отчеканил:

– Время действительно новое, меркнут знамена знатных фамилий, князья добровольно уступают свои права плебеям, в сами, как месепе, топчутся у порога мальчишки Кайхосро, ставленника ностевца.

– Напрасно так думаешь, Шадиман, старик Мухран-батони слишком горд и с крутым нравом. Только по его совету правит Картли внук, и пока разумно.

– Полезнее для тебя, Квели, так не думать, Саакадзе вас всех в кулак зажал, и это – только начало.

– Вижу, Шадиман, ты многого не знаешь… Народ, амкары, даже духовенство с признательностью возложили бы на Великого Моурави царский венец, он сам благородно отказался.

– Зачем ему преждевременно фазанов дразнить? Он и так царь, а что еще не венчаный, это его мало беспокоит. Одержит третью победу – вы ему все равно на коленях венец поднесете… но уже не как могущественные князья, а как разжалованные слуги… Неужели совсем ослепли? Неужели не видите, куда гнет плебей? Одно знайте: пока он не уничтожит княжеское сословие – не успокоится. Это на съезде азнаурам обещал.

– А ты, князь, их разговор из Марабды слышал? – спросил Цицишвили.

– Нет, у меня не такие длинные уши, как у некоторых… Твой азнаур Микеладзе вчера моему лазутчику в придорожном духане проговорился. И даже хвастал, что Саакадзе обещал освободить его от скупого и неприятного князя.

Андукапар злорадно смеялся: согласный во всем с Шадиманом, он кипел ненавистью к изменникам сословия.

Липарит силился скрыть гнев. С некоторых пор он стал остерегаться Квели Церетели, явного лазутчика Саакадзе. Страх попасть снова под влияние опасного и бессильного сейчас Шадимана, узника в своей Марабде, вынудил князя Липарита сдержанно сказать, что если Великому Моурави потребуются еще азнауры, он, светлейший Липарит, тоже с удовольствием предоставит, ибо Саакадзе не себе берет, а царству.

– Не для снятия ли рогаток на княжеских землях нужны Саакадзе азнауры? – спросил язвительно Шадиман.

Этот вопрос для князей был самым тяжелым.

Такая разорительная для владетелей мера обогащала мелкоземельных азнауров, особенно крестьян. Но князьям важнее было спасти свои обширные владения с их пастбищами, лесами, фруктовыми садами, виноградниками, красильнями, давильнями, мельницами и маслобойнями. «А с новыми ливнями, – думали они, – могут вернуться и рогатки». Саакадзе молчал, а Мухран-батони уже дважды затевал разговор о рогатках, которые, по его понятию, мешают развитию внутренней торговли и хозяйству.

Шадиман внимательно слушал. Позор! Князья начинают походить на рабов!

– Знаете, доблестные, если в рогатках уступите, все покатится вниз.

– Ужаснулся и я сначала, но Саакадзе попросил список убытков, понесенных от войн с шахом, и разделил трофеи между князьями и церковью, – заметил Джавахишвили.

– Молодец Саакадзе: дал яблоко, взял яблоню!