Стихотворения

Литературному прохвосту

Б<уренин>у

Грошовый юморист, скандально знаменитый,
Пародий, пасквилей известный фабрикант,
Со злобой ты плюешь слюною ядовитой
На дело честное, на молодой талант.
С нахальным хохотом шкодливой обезьяны
Чужую мысль и труд злорадно в клочья рвешь,
Глумишься и свои подвохи и обманы,
Доносы, клевету ты «критикой» зовешь!
Да разве грязных рук искусство в «подтасовке»
И в «передержке» карт бесчестная игра
Зовется «критикой»? Ты шулер, и неловкий,
Достойный уж давно хорошей потасовки,
Как прочие твои собратья – шулера!

    1880-е годы. (?)

Юродивая

С блуждающим взглядом, бледна и страшна,
В рубахе дырявой, босая,
Опять под окошком явилась она,
Седой головою мотая…
Не просит она ничего, но в окно
С улыбкой безумной и бледной
Глядит и грозит… На дворе холодно,
Лицо посинело у бедной.
Глядит на картины в гостиной, цветы,
Портьеры, ковры, позолоту;
Потом на лохмотья своей нищеты,
На дыры, – заплаты без счету, —
Глядит и хохочет, тряся головой,
Бормочет с усмешкою дикой
Угрозы кому-то; кулак свой худой
Сжимает со злобой великой…
– «Юродствует, – вишь ты, – а раньше была
Богачкой, в каретах каталась,
Да вольною-волею все раздала, —
В чем мать родила, – в том осталась…
Душа ее, вишь ты, у бога давно, —
А тело живет, – для искуса…
Ей, стало быть, подвиг свершить суждено
Во имя Христа Иисуса…»
Ее зазывают на кухню, в тепло;
Покормят, наденут ей платье;
Согреется дурочка, взглянет светло, —
Промолвит: «Спасибо вам, братья!»
Дадут ей обносков, – уйдет с узелком.
Проходит неделя, другая;
Вдруг смотришь: старуха грозит кулаком
В рубахе опять и босая.
– Где ж платье, Дашутка?.. В кабак отнесла? —
Смеются лакеи над нею.
«Нельзя мне быть в платье!.. Нельзя… Отдала…
Есть люди меня победнее!..»

Зимою

Метель завывает уныло. Кругом
Все спит подневольным и тягостным сном.
Холодные хлопья несметною тучей
Несутся и вьются, как саван летучий.
Мороз все сгубил, – все заковано в лед;
А вьюга над всем панихиду поет.
Во мгле непроглядной не видно дороги.
Глаза залепляет, не движутся ноги;
Постелью пуховою смотрит сугроб,
А ляжешь – постель обращается в гроб…
В степи разгулялись туманы-бураны;
Повсюду – опасность; повсюду – обманы;
Повсюду – в засаде невидимый враг:
Бездонная круча, болото, овраг,
Глубокая прорубь, – все гладко, все бело…
Забитая кляча, замерзшее тело
Мужицкое – скрыты… Сугроб снеговой
Одел их в прекрасный покров гробовой.
Все глухо и немо. Лишь воронов стая
Кружится в потемках, друг друга скликая,
И каркает громко, – да жалобный вой
Голодных волков раздается порой.
И трудно поверить, что спит не навеки
Красавица степь, что замерзшие реки
Воскреснут опять, что головки цветов
Не сгинут под гнетом тяжелых снегов,
Что песнь соловья зазвучит заливная,
Что пышно пшеница взойдет трудовая,
Что листья зашепчутся в чаще лесов,
Погнутся деревья от зрелых плодов,
Что жизни зародыш, природой хранимый,
Под саваном смерти таится незримый.

Пейзаж

Лесное озеро, как зеркало большое
В зеленой рамке мхов, блестящее, легло,
И, отраженный в нем со всею красотою,