По-настоящему

Я смотрю на его резкие движения и светлый ежик волос, на который сверху плюнуть желания не возникает, но возникает другое:

– Бондаренко! – кричу я.

Голова парня тут же запрокидывается, и ему требуется секунда, чтобы вычленить меня на третьем этаже.

Машу ему рукой. Не знаю зачем, инстинктивно.

Брови Германа изгибаются, и всего на мгновение на его лице отражается веселье, но потом оно снова приобретает скучающее выражение, с которым требовательно говорит:

– Квартира.

Какая важная птица! Ну и ладно! Пусть вредничает, мне безразлично, хотя и не обязательно быть такой букой.

– Восемнадцать, – отвечаю, глядя на то, как фигура парня скрывается под козырьком подъезда, после чего в прихожей вопит домофон.

Я несусь к нему, по пути одергивая края джинсовых шорт.

Нажимаю кнопку и вслушиваюсь в трубку до тех пор, пока не слышу удар захлопывания подъездной двери.

Смотрю на себя в зеркало. Убираю за уши тонкие прядки волос, выбившиеся из хвоста. Затягиваю резинку потуже.

Принт рожка с тремя разноцветными шариками мороженого на белой футболке привлекает внимание. Пожалуй, это все, что во мне привлекает внимание. Заправляю край футболки в шорты.

Потом снова выдергиваю. Подол теперь мятый и, простонав, я пытаюсь вернуть его обратно под пояс шорт, но дверной звонок пугает до чертиков. Плюю на футболку и оставляю как есть. Вряд ли у Бондаренко имеется интерес до моего внешнего вида.

Прежде чем открыть дверь, отираю о джинсовую ткань вмиг вспотевшие ладошки. Я нервничаю. Просто никогда не встречала парня. Парня, пришедшего ко мне, а не друзей брата. Как только Артем переехал сюда, в город, и те перестали к нему заходить.

Проворачиваю замок, на который меня запер брат, и открываю дверь.

Фигура Бондаренко смотрится на нашей площадке неуместно. Он как нудист на городском пляже. Или как крутая иномарка на рынке отечественного автопрома.

В прихожей, куда приглашаю войти Германа, отойдя на пару шагов, парень смотрится еще хуже. Как слон в посудной лавке. Мне хочется улыбнуться, ведь выражение его лица говорит о том, что он такого же мнения.

Не знаю, в каких хоромах живет он, но у нас с братом чисто. И мне беспокоиться не о чем.

Герман снова в шортах. Но все же перемены в нем налицо: черная свободная футболка, белые шорты и черные кроссовки.

Его любимые цвета: черный и белый? Не думала, что Бондаренко настолько консервативен и сдержан.

– Что? – спрашиваю я, когда, опустив взгляд с моего лица ниже, он усмехается.

– Ничего, – ухмыльнувшись, отвечает и начинает вертеть головой по сторонам, пока ловлю в зеркале свое отражение, понимая, чему он усмехался – мороженко. И что?

– Эта квартира съемная? Ты одна здесь живешь? – неожиданно высыпает на меня вопросы.

Как он понял, что квартира съемная?

– Съемная, – подтверждаю. – Живу с братом.

– А почему съезжаешь? – закончив исследовать жилище, снова смотрит на меня, то и дело скашивая взгляд на разноцветный рожок.

Да, я в отличие от него, не настолько консервативна и люблю яркое.

– Так надо, – отвечаю уклончиво. Не думает ли он, что сейчас я поведаю ему все свои тайны? У меня на это нет времени, да и ему это вряд ли будет интересно. – Сейчас принесу вещи, – категорично сообщаю и ухожу в свою комнату.

Пройти в гости не приглашаю. Он не чай сюда пришел распивать.

Еще раз бегло осматриваю комнату.

Я волнуюсь.

Я собираюсь бунтовать, и от этой мысли скручивает живот.

Подхватываю клетку и небольшой стеклянный аквариум, выхожу в прихожую, заставая Бондаренко привалившимся плечом к стене.

– Возьмешь? – протягиваю ему затаившегося хомяка и притворившихся мертвыми петушков Дольче и Габбана.

На автомате ли или по доброте душевной, Бондаренко двумя пальцами забирает у меня клетку и морщится, когда на раскрытую ладонь опускаю аквариум. Не дожидаясь, пока он отомрёт, убегаю обратно в свою комнату. Подбираю с пола рюкзак, закидываю его на одно плечо, на другое – камеру, распределяю в две руки пакеты с вещами и ноутбук. Готова!

– Подожди… – тормозит меня Бондаренко, когда появляюсь в прихожей. – Я не понял, ты этих с собой берешь? – кивает на хомяка и рыбок.

Этих… каков негодяй!

– Нуу-у…да, – морщу лоб, не понимая, а что не так-то?

– Шольц, мы так не договаривались, – он ставит клетку на комод, следом опускает аквариум.

– Мы вообще ни о чем не договаривались, – решаю напомнить.

– Извини… – качает головой, – одно дело ты, а вот эти… – брезгливо тычет пальцем в Мавроди. – Он же воняет, – скорчивает недовольную гримасу.

– Он чистоплотный! – оскорблённо выкрикиваю я, глядя на то, как хомяк от горькой обиды падает на спину и складывает передние лапки на пузе.

– Да мне пофиг, какой он, – возмущается Герман. – Я сказал – нет.

– Но…

Но я не успеваю ни возразить, ни защитить своих питомцев, когда одновременно с Бондаренко замираем, прислушиваясь к скрежету ключа в замочной скважине за дверью.

Глава 14.

Герман

– Что он тебе сделал? Он тебя трогал? Я тебя закопаю, если ты хоть пальцем ее коснулся…

– Воу-воу, полегче… Ммм-мм… – стону, когда моя щека припечатывается к поверхности комода.

Захват у него серьезный, я помню.