Во имя Твое

«Швидкий фiрмовий поiзд Москва-Киiв №001Я/002К прибувае на другий шлях». Автоматический голос диспетчера, пожалуй, остался тем единственно неизменным, что еще сохранилось в этой странной и совершенно незнакомой Елене Александровне Михальской стране.

Постмайданная столица независимой Украины встречала отнюдь не хлебом-солью, а холодным пронизывающим ветром и уже кое-где срывающимся снегом. По перрону суетливо бежали угрюмые неприветливые люди. Несло палую листву и какой-то мусор. Такие же молчаливые люди толпились в метро. Никто не улыбался. Светлую предпраздничную Москву здесь совсем ничего не напоминало. И везде этот навязчивый желто-голубой цвет, в который умудрились покрасить даже привокзальные чугунные ограды.

– Зачем я сюда приехала? Что или кого надеюсь разыскать через столько лет? – отстранённо и рассеянно подумала Михальская.

Вот так услышишь мелодию. Сердце подскочит к горлу. Начинаешь вспоминать, где слышал раньше? В каком сне являлись эти звуки? Может, в детстве, когда ждал Нового года? Или в весеннем городе, в старой части, где так восхитительно пахли деревья и небо было совершенно неземного оттенка? Было что-то волшебное в тех прогулках туда, где до этого не бывал. Старые дома… У каждого своя история. Это отдельная тема. Лена любила внутренность старых зданий. Особенно лестницы. Деревянные, ведущие куда-то и в никуда. А что здесь было раньше? Кто здесь жил? Чей это был дом, чья крепость? Жизнь имеет свойство разрушаться. Дом стоит, а человека в нем нет. Нет? А вещи, к которым он прикасался, кресло, где сидел, кровать где спал? Отпечатки имеют не только пальцы. Душа оставляет куда более яркий след. Это уже разговор, диалог двух людей. И тогда видишь, и слышишь то, что недоступно другим. Можешь присесть на подоконник и посмотреть в окно. И Хозяин встанет за спиной…Лови минуту и говори, говори, говори…

Да, лет прошло немало, но ещё больше случилось такого, что фактически перевернуло с ног на голову жизнь когда-то огромной страны, казавшейся незыблемой «единой и могучей». Никто в далёком 82 и представить себе не мог, что всё сложится так, как сложилось, и громадный советский «Титаник», уверенно идущий своим легендарным курсом, затонет всего от трёх подписей, перепившихся в белорусских Вискулях шарлатанов, возомнивших себя вершителями судьбы 250-миллионного народа, и одного горе-руководителя, игрою случая вознесённого на вершину власти и пустившего прахом всё то, за что воевали, боролись, что любили и чем гордились. Вдруг вспомнилось: «Не мог щадить он нашей славы; Не мог понять в сей миг кровавый. На что он руку поднимал!..»

Михальская горько усмехнулась.

– Ох, уж этот Михаил Юрьевич! Пророк и провидец. И всегда в его особые даты что-нибудь да случится. И все-таки зачем она приехала в Киев? С того мартовского дня 1982 года, когда оглушённая известием о смерти известного артиста девочка едва не потеряла сознания в коридоре собственной квартиры, слава Богу бабушка успела подхватить, в душе Лены образовалась какая-то звонкая и щемящая пустота. Конечно, в 17 лет мало кто задумывается над словами классика, что все люди «внезапно смертны», но Лена была уверена, сколько бы лет не прошло, она никогда не примет этот уход.

Между умом и сердцем начитанной домашней девочки, особо не погружавшейся в философские и социальные проблемы бытия, началась извечная борьба всех русских интеллигентов, когда ум всё трезво осознавал, а сердце не хотело принимать его доводы ни в каком виде. Уже через несколько дней Лена поняла, что начисто отвергает сам факт этой такой очевидной для всех окружающих смерти. Ей часто снился пустынный берег моря. Всегда один и тот же. На берегу человек. Он смотрит вдаль. Она знала, КТО это. В тёмной джинсовой куртке. Он так был одинок в этих дюнах, на этом пронизывающем ветру. А волны накатывали, и накатывали, едва касаясь его ног. Он совсем не изменился. Такой, как и был. Только без какой бы то ни было усталости и обречённости. В её снах он всегда молчал. Потом присаживался на песок, не отрывая взгляд от горизонта. Лена во сне окликала его. Он поворачивал к ней лицо и улыбался. И солнце нежно, словно женскими пальцами, трогало его губы. Нездешнее, чужое солнце. И Лена знала, что он вернётся… Все равно вернётся! Она фантазировала, что на самом деле Игорь Граль не умер, а, например, решил просто исчезнуть, уйти в дальний скит, как герой толстовского рассказа, и что рано или поздно она его отыщет.

На похороны в Москву она совершенно сознательно не поехала. Мама пожала плечами:

– Ты ж всегда твердила, что сильно его любишь? Что ж не пошла проститься, раз такая любовь у тебя?

Лена угрюмо молчала, смотрела в окно, в одну точку, пытаясь скрыть от матери набегающие слёзы.

– Ишь разнюнилась! Небось, мать умрёт, ты так оплакивать не будешь! – продолжала задираться мать.

– Оставь её, Валя, ну зачем ты так? Она ж совсем ребёнок, пускай поплачет – бабушка, как всегда пыталась урезонить своенравную и властную Валентину.

– Да надоела она мне со своим Гралем! Столько лет всё забыть не может, как он ей мороженное покупал! Подумаешь! Нашла себе любовь! Чего ж ты больше к нему так и не пошла? Нет, а что? Пошла бы, предложила своё пышное тело! Нате, берите меня. Только он бы погнал тебя подальше. Он водку сильно любил. Потому уже не мог ничего.

– Валя! Хватит! Нельзя так о покойнике! Что ты в самом деле?

Все усилия бабушки были напрасны. Валину мать, если она распалялась, остановить было так же невозможно, как идущий на полном ходу состав. Полившийся следом поток отвратительных пакостей, Лена перекрыла душераздирающим криком.

– Не смей! Не смей так говорить о нем! Я любила его с пяти лет, люблю и буду любить! А вы все, все – никто! Вы мизинца его не стоите!

Лена вскочила, схватила пальто и, грохнув дверью, выбежала в подъезд, где дала вырвавшимся слезам полную свободу. Из-за двери их квартиры чуть ли не на весь подъезд раздавались отзвуки скандала между бабушкой и матерью.

По лестнице грузно поднимался сосед из квартиры внизу. Мужик феерически жадный и вороватый. Любой живущий знал, что даже самую маленькую вещь, случайно забытую в подъезде, нужно искать у Зыкова. Но связываться со злобным скандальным Кешей особого желания никто не испытывал.

– Что, опять у вас скандал? – проворчал Зыков, обращаясь к Лене? – Сколько ж можно? ЛюдЯм покою не даёте. Орёте, орёте.

Лена подняла заплаканные глаза и, увидев красные надутые щёки и маленькие заплывшие жиром глазки, неожиданно сказала:

– Да пошёл ты, козёл драный!

От неожиданности Зыков открыл рот и оторопело посмотрел на девочку, потом щёки его ещё больше покраснели, и он заверещал почти по-свинячьи:

– Ах, сука малолетняя! Я тебе устрою судный день! Я в милицию напишу!! И на тебя, и на твою мать! Я вас выселю!

Орал он долго, но Лене было совершенно безразлично.

«Станцiя "Полiтехнiчний iнститут" – из детских воспоминаний её вытащило на поверхность обычное, звучащее на разных языках во всех подземках мира объявление станций. «Обережно. Дверi зачиняються. Наступна станцiя Шулявська»

Гостиница напоминала два нелепо слепленых между собой коробка спичек. Типичный образец архитектуры середины 70-годов прошлого века. За 25 лет здесь абсолютно ничего не изменилось, кроме названия. Слово отель, пафосно прилепленное к убогому строению, придало ему совсем уж смехотворный вид.

За стойкой регистрации сидела минорная девица в боевой раскраске индейцев племени Апачи. Она явно нудилась в отсутствии секса и постояльцев.

– Девушка, мне забронирован 810 номер. На Михальскую.

Не поднимая глаз, девица что-то буркнула, раскрыла большую тетрадь, долго листала страницы.

– Да. Есть. Паспорт, пожалуйста. Только учтите, – она наконец посмотрела на Лену- этот номер не пользуется популярностью. У него дурная репутация.

Лена изобразила некоторое удивление.

– Впервые слышу, чтобы сотрудники так отзывались о своих апартаментах! Там водятся привидения?

– Ну, привидения вроде бы нет. Но знаете, когда в каком-то номере кто-то… ну, того, отдаёт Богу душу, это накладывает определённый отпечаток. Может Вас поселить куда-нибудь в другое место? У нас об этом номере легенды рассказывают. Говорят..

– Нет, нет – перебила её словопоток Михальская – меня устраивает этот номер.

Регистраторша пожала плечами, вновь утрачивая к постоялице всякий интерес. Лена забрала ключи и направилась к лифту.

Коридоры отеля-гостиницы не отличались от её внешнего вида. Интерьер напоминал заштатное студенческое общежитие в какой-то Тмутаракани: узкий лаз между бесконечным рядом дверей.

Вот и дверь номера. Открыв дверь. Лена невольно вздрогнула. Неужели это тот самый номер, откуда ОН ушел за радугу, в неведомые Елисейские поля? В место светле, в место злачне, в место покойне, идеже вси праведнии пребывают…

Активно рассказывать о Грале начали тогда, когда так называемая перестройка развязала языки. Говорили много, пафосно. И все россказни отдавали привкусом такого густого вранья, что, казалось, его можно было намазывать на хлеб, как рыночную сметану. Все эти годы Лену ни на один миг не оставляло чувство какой-то недосказанности. Что-то в этой смерти было не так. Некоторые концы не сходились между собой, а другие вообще расходились в разные стороны, как противоположно заряженные частицы.

Когда Лена решила собрать из этих разрозненных кусочков цельную картину? Наверное, тогда, когда так и не смогла пробиться к вдове Игоря, Луизе Сергеевне. Множество раз она просила о встрече, но каждый раз получала отказ под тем или иным предлогом. А потом Луиза скоропостижно скончалась. Говорить с неизвестно откуда взявшейся новой владелицей квартиры особого желания у Лены не было. Хотя та с весьма самодовольным видом появлялась со своими рассказами то в одной, то в другой публикации. Что может рассказать о человеке тот, кто его никогда не видел в глаза, пускай даже и отирался возле вдовы много лет, представить себе было очень трудно.

И тогда Лена начала просто сопоставлять и укладывать в нужные места пазлы из сотен публикаций и видео материалов с воспоминаниями. Раскладывала буквально по полочкам те, которые совпадали полностью, совпадали частично или не совпадали совсем. Шаг за шагом перед ней вырастала фигура несказанно одаренного человека, катастрофически не укладывающегося в прокрустово ложе времени, которое ему досталось по жизни. И не соглашавшегося ни на какие компромиссы и усечения, чтобы в это ложе вписаться. При всей своей кажущейся окружающим странности и нелогичности, этот человек не мог совершить только одного – сам себя выпилить из жизни. Хотя бы исходя из не афишируемой, но глубокой вере в Бога.

Лена прошлась по номеру. Конечно, здесь все совершенно новое. От былого в любом случае не осталось бы следа. Тем более, едва ли не на следующий день после смерти Игоря, когда унесли тело и несколько улеглась шумиха, всю мебель и даже шторы в номере поменяли. Спустя месяц сделали ремонт. И… словно ничего и не было. Почти, как с номером в Англетере 80 лет назад. Ни единой зацепки, как бы не хотелось их найти известным деятелям современного искусства.

Лена вышла на балкон, затянулась сигаретой. И перед её мысленным взором возникла длинная фигура до жути худого человека, одиноко облокачивающего на эти перила в ту мартовскую ночь 1982. Ей казалось, что она видит огонёк его сигареты, то, как он задумчиво выпускает дым… Потом бросает сигарету вниз, резко поворачивается и возвращается в номер. А потом? Что было потом? Вот это и предстояло выяснить простому советскому, а теперь российскому журналисту Елене Михальской. Даже спустя такое количество прошедших лет.

Зазвонил мобильник.

Лена узнала номер и ответила.

– Привет! Ты уже на месте? – прозвучал такой знакомый голос, от интонаций которого у Лены и сейчас пробежала дрожь. Она никак не могла привыкнуть к этому голосу, так похожему, на тот, давно умолкнувший.

– Да, Глеб, я на месте. Но пока ни с кем не разговаривала и даже не знаю, остался ли кто из старых работников.

– Зря ты не согласилась, чтобы я поехал с тобой.

– Да, только тебя здесь и не хватало! Ты можешь представить, сколько шороху бы навело твоё лицо?

Глеб засмеялся и Лене опять стало не по себе. Даже громкий звучный смех у них был одинаковый.