Вокзал Виктория

– Проходите в подъезд, вас никто не задерживает.

Полина поднялась на крыльцо вслед за нею.

– Щиты сперли точно, – бросила гражданка, открывая входную дверь.

– Ну кому могли понадобиться бетонные щиты, Шура?

Другая женщина как раз выходила в этот момент из подъезда. То есть не женщина, а девушка моложе Полины. По привычке мгновенно схватывать и оценивать внешность даже первого встречного, Полина сразу поняла: лицо ее не назовешь красивым, но что-то в ее облике есть такое, что притягивает взгляд и от чего язык прирастает к нёбу.

Впрочем, Шурин язык к нёбу прирасти явно не мог.

– Ты, Серафима, не говори, чего не понимаешь, – отрезала она. – Я их знаю – им надо, не надо, а только от чего отвернешься, то сейчас и сопрут. И щиты сперли.

Девушка не ответила – спустилась с крыльца и пошла по улице. Полина посмотрела ей вслед. Показалось, она смотрит на можжевеловый куст, но не тот, что растет сам собою, а тот, что спустился на землю с дальнего края картины да Винчи.

Даже Шура проводила взглядом эту Серафиму.

– Блаженная, – заключила она, когда та скрылась за углом. И поторопила Полину: – Вы, женщина, заходите или нет?

Квартира, в которую Полине был выписан ордер, оказалась на шестом этаже. Потолки в этом доме были просто заоблачные, а лестничные пролеты бесконечные. Если бы Полина не натренировалась, поднимаясь ежедневно в свою берлинскую квартиру, то сейчас у нее блестящие мушки перед глазами плясали бы, а так – ничего, долетела как птичка.

Все время, пока поднимались, Шура шла за нею шаг в шаг, монотонно приговаривая:

– На тот свет они нас хотят отправить, а сами тогда жилье наше займут, комнаты своим раздадут…

Точку в своем монологе она поставила, когда они с Полиной остановились у двери двадцать третьей квартиры.

– Уже раздали, – припечатала Шура. – Вы, гражданочка, никак вселяться пришли?

– Да, – с улыбкой подтвердила Полина. – Соседями будем.

– И лезут, и лезут… Будто без них соседей мало! – обращаясь не к Полине, а к пространству, возгласила та.

Но на возмущение таких, как Шура, внимания Полина никогда не обращала. Да вообще-то и ни на чье возмущение она не обращала внимания. Русская пословица «На всякий чих не наздравствуешься» казалась ей правильным руководством не только к жизненным, но и к простым житейским действиям. Она достала из сумочки ключ с привязанной к нему бумажкой, на которой химическим карандашом был написан номер квартиры, и открыла дверь. Шура, тоже расстегнувшая сумку, застыла со своим ключом в руке.

«Что ж, жилье как жилье, – подумала Полина, проходя из прихожей в длинный коридор. – И соседи как соседи. Испорченные квартирным вопросом. Интересно, милосердие стучится в их сердца?»

Роман Михаила Афанасьевича, так, конечно, и не изданный, но услышанный ею, когда он читал его для избранного круга, поразил Полину так сильно, что и спустя много лет фразы из него вспоминались по самым разным поводам.

И – да, удача ее не оставит! Отперев свою комнату, единственную, на двери которой висела сургучная печать, так что перепутать было невозможно, Полина увидела прямо перед собою высокое арочное окно, на которое десять минут назад смотрела с улицы.

Что-нибудь это да значило. Полина прошла в комнату, чихнула от тяжелого, настоявшегося пылью воздуха и дернула за оконные створки. Затрещала замазка, створки распахнулись, и в комнату ворвался сырой, пахнущий мокрым асфальтом и листьями осенний воздух.

«Я в Москве, – подумала Полина. – Это окончательно. И я одна. А вот это не окончательно. Будет мне удача в этой комнате!»

Дверь скрипнула, комнату пронизало сквозняком.

«С соседями еще работать и работать, – подумала Полина. – Стучаться здесь, видно, не принято».

Она думала, что пришла Шура – выразить какое-нибудь недовольство, чтобы сразу обозначить отношения с новой соседкой. Но в дверях стояла девчонка то ли шестнадцати, то ли двадцати лет. Да и двадцать пять могло ей быть; возраст ее определить было невозможно. Полина всегда считала, что человеческие лица меняет не столько возраст, сколько разум. А он в выстраивании лица этой девчонки явно не участвовал.

Зато у нее были необыкновенные глаза – круглые, но, главное, беспримесного желтого цвета. Полина таких никогда в жизни не видела.

– Здрасьте, – сказала девчонка. – Вас как зовут?

Обращается к незнакомому человеку на «вы» – уже неплохо. Глядишь, и стучаться в чужую комнату научится.

– Полина Андреевна Самарина, – представилась она. – А вас?

Девчонке сошло бы и «ты», ей это наверняка и понятнее было бы, да и представляться по имени-отчеству Полина не привыкла. Но в воспитательных целях…

– Таисья. Петрова.

Когда-то Полина увлеченно читала книжки о происхождении фамилий в разных странах. Это ей потом оказалось полезно – понимать, откуда родом человек, с которым приходится иметь дело. Сам-то человек мог, конечно, родиться где угодно, этого по фамилии не определишь или, во всяком случае, определишь не всегда, но род его – дело тоже существенное, даже если он ничего о своих предках не знает. Загадочное дело кровь, это Михаил Афанасьевич тоже не зря заметил в своем романе.

Ну и что в прошлом, в длинной цепочке предков у этой желтоглазой простолицей девчонки? Ничего. Петр, сын Петров. Или Иван, или Яков – Петровы дети. Летом праздновал их отец именины, вся семья в этот день разговлялась после Петровского поста, сыновья напивались браги до одури и дрались всласть, а чуть свет опять шли работать в поле.

«И к чему вот лезут в голову всякие глупости?» – одернула себя Полина.

Впрочем, ей всегда бывали интересны отвлеченности. В меру, конечно.

– Вы по каким дням уборную будете мыть? – спросила Таисья. – Я список составляю.

Такой вопрос привел Полину в замешательство. Правда, ровно на пять секунд.

– Скажу, как только найду домработницу, – ответила она.

– Мне сейчас надо, – помотала головой Таисья. – Говорю же, список составляю. Сегодня вывешу.

– Значит, поставь меня последней в списке. Сколько в квартире семей?

– Семь.

– Вот восьмой и поставь.

За неделю надо устроить свою жизнь. То есть не жизнь, а просто быт, но и с устройством быта тоже тянуть нечего.

– Всё? – спросила Полина.

– Ага, – кивнула Таисья и сообщила: – Старшая по квартире – Шура Сипягина. Которую вы видели уже. Если какой вопрос серьезный – к ней. А по мелочам и ко мне можно.

– Тая, ты учишься или работаешь?

Воспитывать девчонку выканьем Полине надоело.

– В пельменной работаю. Посудомойкой.

– Домработницей ко мне пойдешь? У меня жизнь напряженная, Таечка, мне с хозяйством справляться будет трудно, да и некогда. А ты справишься.