Ольховый король

– Я не хотел бы, чтобы вам приходилось терпеть.

– Мне не приходится терпеть вас. И… все, что связано с вами.

– Пока приходится. Но если вы будете со мной, это станет иначе. Что вы смеетесь? – заметил он.

– Меня один нэпман звал сожительствовать. Если пойдешь, говорил, то заколки с бриллиантами подарю.

– Извините.

Кажется, он смутился. Но понять, действительно ли это так, Вероника не успела. Сергей Васильевич обнял ее и стал целовать, и все стороннее перестало иметь значение так же, как боль, которой в самом деле невозможно было избежать сейчас в их полном и самозабвенном соитии.

Но что боль, да и удовольствие – что значит и оно!.. Любовь, представшая ей разом и вся, оказалась так велика и так неизменна, что в сравнении с этой сияющей алмазной глыбой меркло все остальное.

Глава 10

Вероника бежала по Подгорной улице к Захарьевской, держа над головой картонку. Утром было солнечно, поэтому ей и в голову не пришло захватить с собой зонтик, хотя Белла Абрамовна советовала на всякий случай взять. А к вечеру, когда закончились занятия на курсах медицинских сестер, дождь уже лил как из ведра.

Она раз в месяц, иногда и чаще посещала эти курсы, действующие в бывшем здании Красного Креста. Лазарь Соломонович каждый раз предупреждал ее, когда будут давать именно то, что он считал необходимым для повышения ее медицинской квалификации, она записывалась и после работы приходила на занятия.

Слушая лекцию по артериальному кровотечению, Вероника то и дело поглядывала, как дождевые потоки заливают стекло, и вздыхала оттого, что явится на поэтическое собрание в облике мокрой курицы.

Не пойти на это собрание было, однако же, невозможно, потому что Яша должен был читать стихи из своей первой книжки. Он и пригласил ее три дня назад, а книжку, сказал, подарит после вечера, чтобы от него она услышала эти стихи впервые. Показал только обложку, на которой был изображен простенький лесной пейзаж с распускающимся цветком. Автором значился Якуб Пралеска. На удивленный Вероникин вопрос Яша ответил, что это его литературный псевдоним, а в ближайшее время он запишет его как свое официальное имя.

– Ты с ума сошел! – ахнула Вероника. – Представляешь, что с родителями будет? Пусть бы псевдоним, но фамилию поменять… Нельзя их так обидеть, Яша!

– Я не разделяю их взглядов на национальный вопрос. – Яша посмотрел исподлобья. Упрямство мало подходило к его печальным темным глазам, однако во взгляде читалось сейчас именно упрямство. – Да, по крови я еврей и не скрываю этого. Но я родился и живу в Беларуси, пишу по-белорусски, значит, я белорусский поэт. И это для меня настолько значимо, что я считаю нужным закрепить это документально.

Вероника подумала, что Лазарь Соломонович, может, и поймет своего сына, и то едва ли, а уж Белла Абрамовна точно сляжет с сердечным приступом. Однажды она случайно услышала, как та говорила мужу о какой-то родственнице:

– Единственный сын Фирочке объявил, что женится. А невеста не еврейка. Каково матери, ты только представь! Не дай Бог такое пережить.

Вероника тогда вздохнула с облегчением. То есть она и всегда знала, что у евреев национальность определяется по матери, потому они и женятся только на еврейках, но счастлива была убедиться, что и лично для Беллы Абрамовны это имеет первостепенное значение. Цейтлины относились к ней так тепло, а Яша при этом так мало скрывал свою в нее влюбленность, что Вероника боялась, как бы это не привело к неловкости, если тот вдруг надумает прямо позвать ее замуж. Ему-то она отказала бы без колебаний, но не будет ли это обидно для его родителей?.. Оказывается, обидно не будет нисколько, вот и прекрасно.

В общем, прийти на поэтический вечер следовало в любом виде. Оставалось лишь радоваться, что под лестницей в здании Красного Креста нашлась хотя бы картонка, и надеяться, что она отчасти защитит прическу от полного исчезновения.

Однако, когда Вероника вбежала в вестибюль рабочего клуба и остановилась, чтобы отдышаться, вид у нее был такой, что хоть обратно на улицу беги. Да еще зеркало встречало прямо при входе!

Яша с трепетом относился к тому, где и как будет представлять публике свою первую книгу. В минских литературных кругах его любили и звали повсюду, поэтому у него был выбор. Сначала он думал о Доме коммунистического воспитания, в котором проходили самые заметные литературные вечера. До революции в этом здании на Петропавловской улице располагался Дворянский депутатский сход, и оно до сих пор выглядело респектабельно. Но потом Яша все-таки решил, что в рабочем клубе на Юрьевской будет правильнее. Для него главным достоинством этого дома являлось то, что в нем читал стихи Маяковский, когда приезжал в Минск, Веронике же более привлекательным казалось, что до революции здесь находился театр-варьете и ресторан «Аквариум». Ей любопытно было посмотреть, как выглядит внутри здание с таким легкомысленным первоначальным назначением, снаружи-то красивое, с высокими арочными окнами во втором этаже.

Вздохнув, она провела ладонями по волосам, сгоняя с них дождевую воду, и, сняв жакет, встряхнула его. Голубая шелковая блузка тоже промокла, но в результате всех этих нехитрых манипуляций вид все же стал несколько более пристойным. Вероника бросила последний взгляд в тусклое зеркало и поднялась на второй этаж.

В небольшом зале, где вот-вот должен был начаться вечер, ничто не напоминало о бывшем варьете. Несколько лет назад здесь давал спектакли белорусский театр, которым руководил Яшин друг Владислав Голубок. Потом дела у него почему-то разладились, но некоторая торжественность, присущая всем театральным залам, сохранялась здесь и теперь.

Людей было много, и Вероника решила, что ей придется слушать стихи, стоя за последними рядами. Но когда она вошла, Яша выглянул из-за кулисы и замахал ей рукой, указывая на первый ряд, где было одно свободное место, судя по всему, оставленное им для нее. Вероника прошла туда и села, снова подумав про свои прилипшие к щекам мокрые волосы, на которые теперь все, конечно, обратят внимание.

Мужчина, сидящий на соседнем стуле, улыбнулся ей. Лицо у него было тонкое и в то же время простое. Она улыбнулась в ответ и тут же поняла, что это поэт Янка Купала. Ей нравились его стихи, а Яша и вовсе произносил его имя с придыханием. Выше он ставил только Максима Богдановича, но тот давно умер, так что Купала был для него теперь главным. Можно себе представить, как Яша волнуется оттого, что такой поэт пришел на его вечер!

– Вялики гонар бачыць вас тут, Иван Даминикавич, – сказала она. – Якуб Пралеска мой сябар. Я хвалююся за яго.

От Яши же она знала настоящее имя Купалы и подумала теперь, что странная тяга к псевдонимам присуща, видимо, всем поэтам.

– У Якуба добрыя вершы, – кивнул Купала. – Ды й сам ён добры хлопец, рахманы.

С тем, что Яша скромный, трудно было не согласиться. Может быть, Купала хотел сказать о Яшиных стихах что-нибудь еще, но тут на сцену вышли девушки в вышитых народных костюмах, и разговор прервался.

Вероника не считала, что Яшины стихи должны предваряться пением, они казались ей достойными самостоятельного исполнения. Но девушки запели сначала великодную песню, потом купальскую, потом ту, что звучала в Багничах на дзяды… Они пели а капелла, и голоса их звучали так чисто, так печально, что сердце у Вероники замерло.

– Ой, не сумую, не плачу я, а слезки усе льюцца, – хрустально звенело в тишине зала. – Ад любага листа няма, а ад нелюба шлюцца…

Она вспомнила, как на Великий День, похристосовавшись с родителями, сбегала с холма, шла по деревенской улице, и все радостно встречали ее, и со всеми она целовалась, а Ясик, внук деда Базыля, делался при этом красный, как рак вареный, и она смеялась над ним… И как на Купалье сидели ночью у костра на лугу и рассказывали страшные истории и казалось, маячат в лесу русалки, вот-вот выйдут к костру… А на дзяды, в сумрачный день поздней осени, занималось сердце чистой печалью от песен, которыми в каждой хате поминали умерших…

Вероника украдкой взглянула на Янку Купалу и поняла, что и он чувствует печаль и счастье, и так же рождаются в его сердце слезы, и, может, он так же явственно, как она, ощущает сейчас даже вкус поминального хлеба. И Яша, стоя за кулисами, чувствует то же, и, наверное, все люди в зале…

Она оглянулась на притихший зал и увидела, что в конце его, в проходе у последнего ряда, стоит Сергей Васильевич Артынов.

Наверное, он только что вошел – дверь за его спиной еще закрывалась. И, едва войдя, смотрел только на Веронику – она встретила его взгляд сразу. Тот самый луч, который всегда был направлен прямо ей в сердце.

Может быть, девушки закончили петь, поэтому в зале стало так тихо. А может, она перестала слышать все, что не имело отношения к человеку, соединенному с нею этим ослепительным лучом.

Зал взорвался аплодисментами. Вероника поднялась со своего стула и пошла по проходу к двери.

– А зараз, – услышала она у себя за спиной, на сцене, – мы будзем слухаць вершы Якуба Пралески. Сустракаем яго!

Аплодисменты усилились. Все убыстряя шаг, не оборачиваясь, Вероника шла через зал. Сергей Васильевич пошел ей навстречу и взял ее руки в свои прежде, чем она успела произнести хоть слово. Впрочем, она и не смогла бы ни слова произнести, наверное. Да и он произнес только ее имя. Но то, что было при этом в его голосе, значило больше тысячи слов.

Она не чувствовала даже неловкости от того, что они стоят, держась за руки, посреди театрального зала. Вряд ли и он чувствовал от этого неловкость, но, быстро сжав ее руку, повел Веронику к выходу. Когда дверь за ними закрывалась, она слышала Яшин голос со сцены, но не разбирала слов, так громко билось ее сердце.

В вестибюле у зеркала Вероника почувствовала, что дышит часто, будто пробежала через весь город, а не спустилась всего-навсего со второго этажа. Сергей Васильевич остановился.

– Как ты меня здесь нашел? – спросила она.

Он засмеялся. Вероника второй раз в жизни видела это. Сейчас, как и в первый раз, от смеха он стал еще прекраснее, чем всегда, – льдинки рассыпались в глазах.

– Что ты? – удивилась она.

– Я счастлив. – Он произнес это с той простотой, которой Вероника совсем не знала в нем. – Впервые говоришь мне «ты».

– Правда! – Она тоже засмеялась. – Это потому, что все время с тобой разговаривала. В мыслях. Но иногда и вслух. На улице прямо. Ты мне от этого стал близкий. Или не от этого.

– Я тебя так люблю, что у меня сердце сейчас разорвется, – сказал он.

Так неожиданны были его слова, что она растерялась. Но и весь он был для нее сейчас таким же неожиданным, как его появление в зале.

– Ты… давно в Минске?

От растерянности и счастья Вероника не смогла найти слова, которые лучше выражали бы то, что она чувствовала сейчас. А вернее, слов таких просто не было.

– Час примерно, – ответил он. – Зашел к тебе на квартиру, узнал у хозяев, где ты. Пойдем?