Ее тысяча лиц

– Как вы пришли к психологии?

– О, я всегда к ней стремилась. Я закончила Сорбонну, прошла стажировку, получила уникальный опыт военного психолога, написала две диссертации, родила дочь. Знаете, без знаний, личной терапии и опыта, я сломала бы ей жизнь. Вы только представьте, каково в очередной раз сменить место жительства, потерять родителей и остаться наедине с ребенком. Теория возрастной психологии бессильна в тот момент, когда твой ребенок кричит, то ли требуя внимания, то ли – еды, то ли моля о защите. Но мы поладили.

– Расскажите нам о дочери. Она тоже будет психологом?

Анна Перо опять смеется и берет чашку с чаем. Эта пауза переживается спокойно и светло, как будто мы две подруги на кухне. Уникальная черта специалиста – создавать атмосферу, в которой ты расслабляешься сам и готов говорить обо всем на свете. В какой-то момент я даже забываю, что на работе. Мне хочется просто поговорить с этой женщиной, рассказать ей о том, что накипело. Усилием воли я прогоняю наваждение и смотрю Перо в глаза.

– Жаклин четырнадцать. Она пока ничего не хочет, только отрываться и наслаждаться жизнью. И я не считаю необходимым ее как-то ограничивать.

– А чем она интересуется?

– Жизнью! – Анна вскидывает руки. – Она рисует, фотографирует, пишет стихи, поет, танцует. Много читает, играет в школьном театре. Она пробует себя и прекрасна в этих пробах. У нее есть время выбрать профессию.

– Мы с читателями «Треверберг Таймс» желаем Жаклин найти себя! Давайте поговорим о предназначении, доктор Перо. В профессиональной жизни каждого есть тот самый переломный момент, после которого он либо навсегда остается в серой массе, либо выходит на первый план и его уже невозможно сместить. У актеров – та самая роль, у журналистов – тот самый репортаж, у певцов – та самая песня. А у психологов?

Анна Перо смотрит мне в глаза своим мягким и внимательным взглядом. Я вижу, что вопрос заставил ее многое вспомнить и о многом задуматься.

– Наверное, – после длительной паузы начинает она, – тот самый пациент. Психотерапия – это не просто беседа или процесс оказания услуги. Это жизнь в миниатюре, часто концентрированная. Попадая в кабинет психотерапевта, человек может проявить себя непредсказуемо. И, к сожалению, даже самые опытные из нас не всегда могут справиться с регрессом пациента.

– И что же происходит, когда в жизнь психотерапевта приходит тот самый пациент?

– У каждого по-разному. Человек может уйти из профессии, потому что поймет, что не справляется. Или, напротив, взять себя в руки, сменить направление, стать лучшим. Или начать брать другую категорию пациентов. Или что-то еще.

– А в вашем случае?

– Ну, мы же говорим с вами в преддверии открытия филиала моего центра психологической помощи в Треверберге.

– Вы заговорили о том, что после того самого пациента человек может уйти из профессии. И я задумалась. А вам когда-нибудь бывало настолько страшно, чтобы страх повлиял на принимаемые решения?

– Страх – это источник силы, мисс Эмери. Это двигатель, который заставит тебя идти даже тогда, когда сил нет. Мне бывало страшно. За свою жизнь и за свою душу. Первый раз – когда я приняла самое жесткое решение в своей жизни и вернулась во Францию, чтобы остаться в одиночестве, наедине с карьерой, самой собой и разбитым сердцем. Второй раз – когда в течение длительного времени я была изолирована от мира и не понимала, чем вообще жить.

– Что еще дает вам силу помимо страха?

– Моя работа и карьера. Дом и семья. Моя дочь, которая растет совсем не так, как пришлось расти мне. Мои пациенты, их прогресс, их развитие, ошибки и попытки встать на ноги. Силу мне дает все. Это всего лишь навык – научиться получать энергию буквально из воздуха. Хотите попробовать?

– Обязательно запишусь в ваш центр. Анна, какой самый главный жизненный урок вы усвоили?

– Доверять себе, несмотря ни на что. Даже если ты делаешь ошибку, даже если приходится выбирать между сердцем и головой, даже если тебе кажется, что можно было найти более легкий путь. Что бы ни происходило, доверяй себе.

– Пожелаете что-нибудь нашим многочисленным читателям?

– Верить и действовать. Главное – действовать.

Мы говорим еще несколько минут, потом Перо смотрит на часы, извиняется и отвечает на звонок. Она улыбается счастливой и победоносной улыбкой женщины, которая смогла всё. Ну или почти всё. И теперь объясняет, что высоты доступы каждому, стоит только захотеть.

С вами была Лорел Эмери.

НАСТОЯЩЕЕ. АКСЕЛЬ

Грин медленно отложил распечатку интервью, которое должно уйти в ближайший номер «Треверберг Таймс», тяжело дыша. Он узнавал Анну в каждой строчке, в манере строить предложения и отвечать на вопросы, по сути на них не отвечая. И теперь чувствовал себя так, как будто они поговорили. Они расстались в апреле 1988 года. Анна дождалась его возвращения из очередной миссии, его дня рождения, устроила им незабываемый вечер, а потом сказала, что всё кончено, она приняла решение возвращаться во Францию. Он не очень хорошо помнил, как пережил эту новость. Помнил только, что его разворотило от душевной боли, непонимания, обиды на нее и на самого себя. Он почти набросился на нее в последней попытке показать, насколько она ему дорога. А потом ушел. Ушел, не попрощавшись. И больше ее не видел.

Ее дочери четырнадцать лет. Эта мысль не давала детективу покоя, затмив собой все остальное. Подрагивающей от нервного напряжения рукой он достал телефон и набрал знакомый номер. Дилан Оуэн ответил сразу же. Он по-прежнему на полставки числился в управлении, отказался от должности руководителя отдела по борьбе с киберпреступлениями, но с готовностью откликался на каждое дело, куда его приглашали, даже если в тот момент находился на другом конце земного шара.

– Грин? – удивилась трубка знакомым голосом. – У тебя опять маньяк и надо кого-то найти?

Аксель хмыкнул.

– У меня маньяк, но найти надо не его. Я тебе сброшу сообщение с данными человека. Если быть точным, двух человек. Мне нужна медкарта.

– Что?

– Медкарта. Все, что сможешь достать.

– Вообще без проблем, это же делается в два счета.

– Во Франции.

– Эм. Ну, Франция так Франция. Я, кстати, еду в Треверберг, скоро буду. Встретимся?

– Конечно. Вливайся в расследование, у нас тут весело.

– Может, и вольюсь, – хохотнул Дилан и отключился.

А Аксель отправил ему данные по Анне и то, что он знал о ее дочери.

Пусть предположение превратится в уверенность. А пока нужно выбросить все это из головы и сосредоточиться на расследовании. Он надеялся, что выходные не помешают судмедэкспертам и криминалистам делать свою работу. Немного подумав, Грин набрал Тресса, убедился, что тот находится на месте преступления и готовит дом к исследованию с помощью люминола, которое начнется, когда стемнеет, и решил, что должен поприсутствовать.

Он тоже не верил, что Анну убили в спальне: слишком уж все чисто там было. Может, вообще не в доме – но тогда возникает целая куча вопросов, потому что автомобиль бы точно кто-то заметил. Тело не было повреждено, значит, если его перевозили, то бережно. Найти место убийства почти так же важно, как установить личность жертвы. Оно многое говорит о преступнике.

ПРОШЛОЕ. АННА

17 ноября 1987 года, вторник

Каир, Египет

Господи, неужели я не на базе? За эти полгода я настолько отвыкла от цивилизации, что Каир для меня желаннее Парижа. Не, ну правда. Я пишу и улыбаюсь. Взяла отпуск без содержания, уехала на встречу в Каир. Адриан отвез в ближайший аэропорт, оттуда сюда. Это были самые приятные сутки с момента моего переезда на базу, если не считать, конечно, свиданий с Акселем. Я выпила вина в самолете, почитала книжку, посмотрела в окно. Словом, вспомнила, что я француженка.

Я не это хотела написать. Но получилось именно это.

А что мне делать?

Акселя все нет.

Черт. Зачем я об этом подумала? Сразу стало грустно и праздничное настроение улетучилось. А ведь у меня важная встреча! Один из владельцев нового центра психологической помощи в Марселе, куда меня так отчаянно зовут руководить, решил встретиться со мной и лично уговорить приступить к работе как можно скорее.

Почему я должна отказывать ему во встрече? Конечно, я не горю желанием общаться с очередным толстосумом, но быть может, он скажет что-то такое, что поможет принять решение?

Потому что я не знаю, что делать. Правда не знаю. Честно. Я уже сто раз написала это в дневнике. Потом вырвала страницу и сожгла. Потом опять написала.