Дом под синим кипарисом

Дом под синим кипарисом. Сборник рассказов
Анна Богачева

В последнее время все увлечены идеей жизненных сценариев – программ, которые существуют изначально, с момента рождения, или пишутся по мере движения человека по жизни. Всякий раз, слыша об этом, я представляю себе некий лабиринт, по которому мы все бежим: комнаты, двери. Комната может быть тупиковой, и тогда, чтобы продолжить путь, приходится вернуться назад, иногда далеко назад, и где-то войти не в правую, а в левую дверь. В лабиринте всегда присутствует слабый ветерок, еле ощутимый запах удачи. Он – для самых чутких – подсказка, куда двинуться дальше. Но большинство из нас мчится по лабиринту жизни наобум, не разбирая дороги.

Дом под синим кипарисом

Скорее всего, именно чувство вины, разъедавшее ее душу год за годом, в конце концов, сгустившись, превратилось в болезнь, в боль, которая теперь пожирала ее тело, нещадно терзая его. Лежа ночью в жесткой для ее боли постели, Асия выдергивала из головы – один за другим – свои седые волосы, пытаясь этим острым сиюминутным болезненным ощущением заглушить страдание бесконечно большее. Это продолжалось день за днем. Лоб ее расширялся вверх и в стороны, и однажды утром, взглянув на себя в зеркало, висевшее у выхода на веранду, она увидела в нем почти точную копию своего отца – каким он был в конце жизни. Если верить приметам, теперь она должна была стать счастливой.

Когда-то давно она уже была счастливой. У нее был двухэтажный дом под синим кипарисом, верхушка которого поднималась метра на полтора выше дома. Крыша дома была большой и ровной, как вертолетная площадка, но ей нравились веселые, красные черепичные крыши домов еврейского поселения, примостившегося на соседней сопке, вид на которую открывался из спальни девочек.

Спальня сыновей – их было пятеро – выходила окнами на другую сопку и на другой поселок с висящей между серых кубиков домов башней минарета, откуда в половине пятого утра, а потом через каждые три часа муэдзин собирал всех правоверных на молитву.

Из окна их с мужем спальни были видны улицы и дома ее поселка, дорога, за дорогой – лавка мужа, где продавалось все для строительства: краска, инструменты, плитка для пола и стен, клей, шпаклевка и много, что еще. Красная черепица там была тоже.

За лавкой начинался спуск в долину, на дне долины – широкая, новая дорога, а дальше – холмы, холмы, холмы, поросшие белыми, причудливо изъеденными временем камнями и серебристыми оливами. Каждое дерево росло на своей терраске, окруженной камнями и ровнехонько засыпанной землей. Каждое дерево – сокровище этих мест, огромный труд и большие деньги.

Асия любила окрестные виды. Ее пленила их бесконечная изменчивость в зависимости от времени года, времени суток, прозрачности воздуха. Ей никогда не надоедала эта неповторяемость впечатлений и настроений, эта игра света и тени, пересечение и наложение всех оттенков серебристого и золотого и темно-темно синего, почти черного.

Если ей вдруг становилось грустно или скучно, она переходила из комнаты в комнату и каждый раз убеждалась в бесконечном разнообразии мира, которое, если вдуматься, было гораздо больше, чем просто разнообразие.

Ее восемь детей росли, ходили в школу, учились, строили свои дома, женились, выходили замуж. У нее уже были внуки, которых она любила, но меньше, чем своих детей.

Ее дом, построенный из блоков местного известняка серый снаружи, имевший несколько печальный вид дождливой зимой, внутри в любое время года был просторным, светлым и теплым. Зимой ее младший сын Дави, как никто другой соответствующий своему имени – светлолицый и тонкий – разжигал в гостиной большой камин, и вместе с другими братьями и сестрами сидел у огня, наслаждаясь теплом и следя за движением языков пламени.

В ее памяти эти моменты отпечатались, словно фотоснимки: Дави везет товар в лавку, Дави возится с сестрами, Дави со старшим братом, Дави с отцом. Она помнила именно так. Не потому, что любила его сильнее других. Пожалуй, старшего сына она любила больше, ведь именно старший своим рождением сделал их с мужем союз полноценной семьей. Но старший был жив, благодарение Аллаху, а младший…

Дави учился, как все. Он окончил школу, поступил в университет в Рамалле, как его старший брат.

В ком и когда проросло зерно ненависти, давшее потом столь горькие плоды? Нет, только не в ней, она никогда не взращивала в себе это чувство. Она испытывала отчуждение, иногда раздражение по отношению к самоуверенным людям из соседнего поселка под красными крышами, но никогда не испытывала к ним вражды. У них тоже были семьи. И дети, которые выглядывали из проезжавших мимо машин – кудрявые головы, черные глаза – были похожи на ее детей, и уж точно, ни в чем не были виноваты.

Может быть, ненависть пустила свои корни в душе ее мужа. Торгуя в магазине, на обочине дороги, по которой ездил самый разный народ, он ежедневно имел дело и с жителями из еврейского поселения и, вполне возможно, иногда злился на них, как злился на многих других, потому что обладал вспыльчивым характером и потому что торговля и постоянное общение с людьми – нелегкий труд. Он говорил иногда, что для него те, другие, – никто, просто чужаки, инопланетяне. Но это не ненависть. Это отстраненность, отчуждение, все, что угодно, но не вражда.

Или это появилось уже в ее детях. Может быть, в них поселилась и жила неприязнь к чужакам. Асия не всегда могла контролировать их общение с другими людьми, разными людьми. А может быть, все дело в том, что ей не хватило решимости сказать твердое «нет», когда ее младший сын Дави, вернувшись однажды домой из университета, блестя глазами, рассказывал о тех, кто не мирится с оккупацией, о новых университетских товарищах, которые не молчат, а борются с врагами. Ей следовало тогда объяснить сыну, что в убийстве нет правды, нет ничего, кроме чудовищной жестокости и несправедливости.

Для Дави парень, взорвавший себя у входа в супермаркет, был героем, но она-то знала, что это не так. Почему же она промолчала тогда?

Чем их соблазняли – глупых мальчишек – взрослые умные и хитрые мужчины, которые сами никогда не решились бы на этот шаг? Тремястами гурий и сонмом наслаждений в раю? Возможностью выделиться из толпы и стать героем в глазах друзей и знакомых? А может быть, их просто подкупали или запугивали? Она часто думала об этом. Скажи она тогда, запрети, закричи, и все могло бы быть по-другому. В тот момент еще не было поздно. Он еще ходил, жил, дышал, улыбался, смотрел на огонь, его карие глаза под черными, прямыми бровями еще глядели на мир смело и решительно. Он зачесывал волосы назад – по моде, как взрослый, ее семнадцатилетний сын; перекидывал через плечо рюкзак и уходил утром из дома.

Она так и запомнила его в ослепительно-солнечном проеме двери двадцать девятого октября. Он оглянулся, улыбнулся и сказал: «До свидания».

На следующий день, в понедельник, тридцатого октября она, проводив мужа в лавку, возилась на кухне. Под потолком что-то напевал телевизор. Она не обратила внимания, что музыка прервалась для экстренного сообщения. Она не слышала начала, подумав: «Опять что-то случилось».

Кто-то пытался, обвешанный взрывчаткой, войти в рейсовый автобус, а когда шофер не пустил его в салон, взорвал себя на остановке…

Когда назвали имя предполагаемого террориста, Асия почувствовала, как ее сердце, превратившись в камень, ухнуло вниз. Она опустилась на стул и увидела в кадре плачущую женщину с исцарапанным лицом и окровавленной рукой, произносящую непонятные слова на непонятном языке. В руке она сжимала маленький сине-красный детский рюкзак.

– Эта женщина в шоке. Она говорит, что не может найти своего шестилетнего сына, – сказал корреспондент в камеру, когда кто-то накинул на плечи женщины одеяло и повел ее к машине скорой помощи, – скорее всего ее ребенок – один из тех, кто попал в эпицентр взрыва. Террорист погиб на месте.

Вечером муж сказал, что их сын погиб как герой. Она ничего не ответила. Она даже не заплакала. Но с той ночи ей постоянно стал сниться ее сын Дави: Дави, задумчиво смотрящий на огонь, Дави, смеющийся с другими детьми, Дави, повернувший к ней лицо в солнечном дверном проеме. И плачущая женщина с сине-красным маленьким рюкзачком в руках. И в этом не было никакой правды. И это нельзя было никак объяснить и оправдать.

Именно в тот день жизнь ее кончилась, хотя вначале Асия не поняла этого. Только позже, оглянувшись назад, она увидела, что с того момента дни ее утратили цветность и стали пусты, пусты, как оставленный людьми дом. Она словно провалилась в яму, на самое ее дно, куда не доходило солнце. Она перестала замечать жизнь, занятая своими воспоминаниями и мыслями. Она думала во время молитвы, думала, прибирая дом, думала, готовя еду, думала, разговаривая с людьми, думала во сне, когда видела каждую ночь один и тот же сон. Это были даже не столько мысли и воспоминания, сколько попытка нащупать что-то такое в себе, что никак не давало ей покоя, и это что-то было связано с ее младшим сыном.

Она не заметила, как женились два ее сына и вышли замуж дочери. Она осталась равнодушна, когда в один прекрасный день муж привел в дом еще одну женщину. Только однажды, когда старшая дочь принесла показать новорожденного сына, в ней будто что-то дрогнуло, что-то на мгновенье прояснилось, и появилась посторонняя, не связанная с ее замкнутым кругом раздумий мысль о том, что этот младенец – своего рода искупление. Но задержать мысль, развить ее до конца и, возможно, выздороветь Асия не успела, потому что порочный круг раздумий опять засосал ее, а прояснившиеся, было, глаза вновь потухли.

С течением времени чувство вины стало разрушать тело, и душевные страдания дополнились физическими, а потом телесная боль и вовсе вытеснила все чувства и мысли. И Асия, уставшая вспоминать и винить себя, была рада этому. Черные волосы ее поседели, смуглая, гладкая когда-то кожа посерела, ноги перестали слушаться ее, и она оказалась здесь, в доме Бени, где почти забыла обо всем, кроме боли, чей приход или отсутствие означали исчезновение жизни или возвращение ее. За пять дней до смерти, получив в очередной раз короткую передышку между приступами, Асия неожиданно испытала давно забытую радость жизни, вне зависимости от чего бы то ни было. Вскоре после этого она впала в забытье и умерла, не приходя в сознание.

Полина, соседка Асии по комнате, говорила потом, что слышала, как Асия незадолго до кончины разговаривала со своим Дави, при этом на лице ее блуждала счастливая улыбка.

Скалы Мохер

Ветер становился сильнее с каждой минутой. До края обрыва в этом месте оставалось метра три, не больше, а дальше – на двести метров вниз скала уходила в море. Я смотрела, не отрываясь, себе под ноги, потому что если поднять глаза, то увидишь, что через десяток шагов дорожка забирает вправо, еще ближе к обрыву.

Я сделала два шага и остановилась. Ноги отказывались двигаться дальше. Чтобы преодолеть страх, нужно было чуть-чуть отступить влево, нет – рвануть что было сил влево, там упасть на землю, чтобы ветер не смог утянуть тебя в пропасть, вгрызться в землю и лежать, а когда появятся силы, ползти вперед или назад – не имеет значения – главное, ползти в ту сторону, где короче путь.

Но слева на два метра вверх, а также вперед и назад уходила, сколько хватало глаз, металлическая сетка, прикрепленная к деревянным столбам. Через такую не перепрыгнешь, не перелезешь. Местные фермеры надежно защитили свои участки от неконтролируемого ужаса сотен недоумков, которые не поверили предостережению в самом начале пути. На досках, преграждающих вход на тропу, крупными красными буквами было написано «Внимание! Опасность!!! »

Я села на траву, пышно разросшуюся вдоль тропинки, и плотно прижалась спиной к деревянному столбику. Нужно было передохнуть и собраться с мыслями. Впереди, за поворотом дорожки, на самом краю обрыва я увидела высокую, тонкую фигуру, склонившуюся над обрывом. Кто-то рассматривал скалы у себя под ногами. Мое сердце ухнуло, а в кончики пальцев вонзились острые иголочки. Я вцепилась в металлические прутья сетки за спиной. Хотелось закричать: «Стой! Что ты делаешь! », но человек над пропастью все равно ничего не услышал бы – ветер свистел и заглушал все звуки. Я отвернулась, чтобы не видеть безумного смельчака.

Нужно было успокоиться. Я закрыла глаза и сидела так какое-то время, не выпуская прутьев сетки из судорожно сжатых пальцев. Главное – не смотреть в сторону этого сумасшедшего, задумавшего недоброе.

Про эти места рассказывают жуткие истории…

Когда через несколько минут я открыла глаза и коротко, таясь, глянула влево, на краю обрыва уже никого не было.

«Надо идти назад, – сказала я себе, – Вперед не получится, там слишком узко и придется проходить мимо того места, где только что стоял человек. Сейчас передохну и двинусь обратно. Что делать, я пока не готова к этому маршруту. Я переоценила свои силы. Ветер слишком силен, а пропасть близка».

Я встала, ощущая прилив сил от принятого решения, и сделала шаг назад. Ветер, будто караулил меня. Он взвыл и рванул с новой силой. Передо мной была длинная узкая тропинка вдоль обрыва – дорога, которую я только что прошла. Она была ничем не лучше и не хуже той, что мне пришлось бы пройти, продолжи я двигаться вперед.

Если бы я могла это сделать!

Я стояла на середине пути. Ветер яростно ревел, море грохотало внизу. Человек, который буква за буквой выводил на заграждении: «Внимание! Опасность!!! » знал, о чем пишет.

«Не понимаешь, что делать – молись», – вспомнила я.

Я не знала ни одной молитвы, только ту, что была во мне всегда, сколько я себя помнила – как абсолютное знание, как основа основ: «Господи помилуй! Господи помилуй!! Господи помилуй!!! »

Далеко на тропинке появилась маленькая фигурка. Следом за мной, тем же путем, шла невысокая, худенькая девушка с рюкзаком на спине. Она шла очень медленно, глядя себе под ноги. Я ждала, не двигаясь с места. В какой-то момент мне показалось, что она подняла голову и посмотрела на меня. Ветер трепал ее волосы. Я развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла вперед. Я шла, не поднимая глаз, мимо того место, где недавно видела склонившегося над обрывом человека, где тропинка почти прилипала к пропасти, где ветер ревел, как дикий зверь.

Потом тропинка свернула от обрыва влево, а я двигалась строго по ней, не оглядываясь и не останавливаясь. Я боялась, что когда оглянусь, девушка с рюкзаком позади меня исчезнет, и я опять останусь одна.

Через два часа я вышла к обзорной площадке, где парковались туристические автобусы. «Скалы Мохер», – сообщала надпись. Вокруг сновал народ, приехавший посмотреть на природное чудо и на океан. Я поняла, что дошла и оглянулась. Девушки с рюкзаком не было видно. Наверное, она затерялась в толпе туристов.

Вечером, сидя с бутербродом и кофе в столовой хостела в ближайшем к скалам Дулине, я рассказывала ребятам, которые ужинали рядом, о своем дневном приключении. Ощущения были еще так близки, что, кидая короткий взгляд назад, я слышала вой ветра, рев океана и ощущала покалывание в кончиках пальцев, как там, на тропинке над обрывом.

Однако повествование на неродном английском добавило в историю новые оттенки, и эти двое, удивляясь моему авантюризму и ужасаясь опасности, которой я добровольно подвергла себя, несколько раз хохотали вслед за мной, как сумасшедшие. Мне было ничуть не обидно.

Один из них – Тобиас, немец, врач-физиотерапевт и фотограф-любитель предложил на следующий день поехать вдоль побережья, чтобы сфотографировать океан и скалы. Я согласилась, предупредив, что в опасные места не полезу – хватит с меня сегодняшних приключений.

Он понимающе улыбнулся и кивнул головой.