Счастье в мгновении. Часть 3

Мы совмещаем бокалы друг к другу и со звоном хрусталя торжественно кричим: «Ура».

– И я счастлив за вас, – внезапно без шутки, без единой шутки, исходит от Питера. – Я уверен, вы сможете объяснить другим, как важны друг для друга.

Ритчелл с приподнятой бровью и смешливым выражением лица исподлобья смотрит на жениха. Повзрослел, однако, братец-то.

Мы одариваем друг друга с Миланой смущенно-влюблёнными взглядами.

– Не теряйте больше друг друга, – добавляет Ритчелл. – Чтобы не хватало в следующий раз вам встретиться в Африке, на благотворительной акции в защиту верблюдов.

Я прыскаю от смеха, едва не проливая содержимое бокала:

– Надеемся, что туда нас не занесёт.

– Спасибо вам, что помогли нам! – восторженно лепечут розовые губы «бантиком». Родные. Нежные. Мягкие.

– Нам не за что, – мотает головой Питер, – мы лишь подтолкнули, а точнее я кое-кого, – хохочет, прикрывая рот Питер, косясь на меня. Я смотрю, он, трезвый, как удав, готов рассказать наш с ним тайный разговор? Ведь я раскрыл всю правду о себе, которую никто, никто не знал. Я хочу обезопасить Милану ото всех проблем, в которых я оказался по своей же вине.

Ну, Питер!.. Так и хочется ему врезать.

Сквозь зубы цежу:

– Угомонись!

Заигравшая песня «If Tomorrow Never Comes» Ronan Keating моментально с первых же нот приостанавливает весь поток наших разговоров и так и призывает прожить её, окутаться в этих словах… Питер с Ритчелл поднимаются и в медленном танце проносят всю трепетную нежную палитру чувств, испытываемых друг к другу. Смешки влюбленных напоминают двух воробышек, щебечущих под окном, высказывающих таким образом свою любовь. Она побуждает его к радости, он смешит её и при нем она не сдерживает себя, являя ему всю себя настоящую. Чем это не настоящая любовь? Позволив зависнуть взглядом на будущую семью Моррисов, меня будит сильно чувствующая мучительная нежность, и я раскрываю свою ладонь перед любимой, которая, как и я, засмотрелась на воздыхателей, и она без слов вкладывает в нею свою, и мы также трепетно, и также чувственно обволакиваем свои сердца в мелодию любви, проникающую в самые дальние закоулки всего нашего существа, где хранятся все затаенные тайны.

– Очень жестоко с вашей стороны, сэр Моррис, заставить женщину ждать! – с игривой официальностью Милана осуждает меня, и я смеюсь, заглядевшись в ее глаза, попадая под очарование своей модницы.

Довольная, что меня рассмешила, она с веселостью подвергает критике всё, что не соответствует ее ожиданиям:

– Ты вообще танцевать не умеешь! Смотри, как у Питера здорово получается, он ведет даму, а ты стоишь на месте. И из-за того, что мы припозднились, половину песни пропустили!

Таяв под лучами ее улыбки, я провожу ладонью по ее полуобнаженной спине, словно шёлковой, и взглядом улавливаю, как в ней загорается пламя, стремящееся поглотить её. Упрямая, порой неукротимая женщина, закатывает в шутливом раздражении глаза, тем самым борясь с теми ощущениями, что я вызываю в ней, но которые ей бы хотелось испытывать, оставшись со мной наедине.

С некоторым опозданием я заговариваю с ней, приподнимая за подбородок ее лицо и произнося у самых губ:

– На вашем лице прописана непонятная скованность, я прав?

Она опускает глаза вниз и закусывает нижнюю губу.

– В присутствии других вы столь скромны, – ласково подмечаю я невинным моргающим глазкам. – И вы так… – желание договорить фразу исчезает – проносится визг Ритчелл:

– Звонок от мамы! Мы отойдем! – испуганно-радостно бросает она нам, приподнимая вверх руку со звонящим телефоном, стряхивая со всех нас чары музыки, уносящей в сады рая. – Ой как она обрадуется, ой как закричит в трубку. – Таща за собой Питера, они мигом испаряются. И уже за стеной слышится истерико-волнующийся голос невесты: – А кто, кто из нас начнет говорить? Ты или я? Если я, то я заплачу, давай ты… – С каждой секундой мы утрачиваем слышимость их разговора.

Ох уж эти женщины, порой истерят, паникуют на пустом месте от своих эмоций и переживаний.

– Ритчелл – вся словно светится изнутри, – подмечает Милана и внезапно незначительное веяние тоски проступает на ее лице. «Она представила себя, сравнив с подругой, и взяла в расчет то, в каком положении мы с ней находимся».

– Да, любимая. Они счастливы… – Я знаю, что она хочет услышать от меня, я знаю, что ей как девушке нужно иметь определенность в отношениях, но времена у нас с ней нелегкие, я бы даже сказал, отягощённые самыми разнородными обстоятельствами, и говорю ей только одно, нежно поглаживая ее щеку: – И как бы ни было давай жить мгновением, ничего не загадывая? Как это звучит на нашем?..

– Счастье в мгновении, – утверждает она, улыбнувшись на мою улыбку.

Присаживаясь вместе с ней, я раскидываю руку поверх спинки дивана, и прямо смотрю на нее – личико взирает на картины; ее профиль излучает спокойствие, умиротворение. Сверкающие камни на ее корсете поблескивают светом вечерних звезд. Моя не меркнувшая даже в тумане звезда. Огонь отбрасывает блики на ее густые коричневые сияющие волосы, рассыпавшиеся по плечам. Ее длинные ресницы отбрасывают тени на щечки. Играет «Turn Off the Night» Richard Marx. Сладкий дурман чувств в какой-то ауре невинности и в то же время лирико-интимной вызывает желанное ощущение раствориться в ее нежности, завернуться в нее и так быть до бесконечности, до бесконечности…

Поднимаю своим дыханием ее волосы, глубоко вдыхая-вдыхая их аромат, и с натужной хрипотцой в голосе я неосознанно проговариваю:

– Моя…

Несущая в душе своей солнце, поворачивает голову, и я опережаю ее слова поцелуем: легким, воздушным, трепетным. Тонкие пальцы касаются моей шее и затем плавно, ложась на затылок, коготками пробегают по голове. Поцелуй застывает, губы касаются друг друга, я закрываю глаза, смакуя каждое мгновение.

Милана ложится ко мне, на грудь, свернувшись клубочком. Она так вписывается в мои руки, будто сплетена только для меня. Тембрально окрашенный звучный голос поет:

Я думаю о тебе каждый раз

Я делаю вдох и затем

Я отпустил

Я помню, когда ты была моей…

Не пропуская мимо ушей слова играющих сегодня песен, я и сам поддаюсь меланхолии – могу подписаться под каждым из них. «Если завтра не настанет, будет ли она знать, как сильно я любил её?» – Пел предыдущий исполнитель. Эти слова я задавал себе каждый раз, ложась спать один на один с собой, и глядел в пустую стену. И так год за годом, до поры до времени, когда кто-то там, то ли Бог, то ли сатана, не решил позабавиться над нами и подкинуть удобный случай для внезапной встречи.

И как вытащить из головы этот кусок времени и забыть то одиночество, в котором я прозябал? Встретив ее, я за долгое время почувствовал в себе что-то человечное и та нежность, которую она разбудила во мне от беспробудного сна, с каждым днем ширится, что я сам шокирован от каждого своего действия, от тех чувств, пронизывающих меня, кажущихся мне даже чуждыми… А когда я прикоснулся к ней, то снес все барьеры и все обещания, поставленные самому себе. Она оживила мою душу, душу безумно влюбленного в неё.

Любимая вытягивает меня из мыслей:

– Джексон, а чем ты занимался, когда у тебя был отпуск? – «Заставлял работать мозг в ускоренном непрекращающемся ни на миг режиме». – Или в обычный выходной день?

Играясь с кончиками ее волос, переплетая ими свой палец, я взираю в темно-фисташковые глаза и отвечаю коротким смешком на ее вопрос, затем негромко произношу:

– Я до какой-то степени не имею представления ни о том, ни о другом.

– Как так?! – по-детски удивляется она и строит гримасу.

– Работа, работа и еще раз работа – таков мой девиз, милая.

Не проходит и секунды как начинают сыпаться реплики замечаний:

– Нельзя же постоянно работать! Человеку нужен отдых так же, как и работа. Когда он расслабляется, то…

Чужим голосом я непреднамеренно подхватываю ее фразу:

– Начинает думать о том, чего и кого ему не хватает в жизни…

Она надувает одну щечку воздухом и через немного продолжает, увиливая от темы, за которую, хочешь не хочешь, мы все еще цепляемся:

– Но ведь ты же занимался чем-то отдаленным от работы?

Потянувшись рукой к горстке винограда, свисающей с вазы, срываю одну с веточки и отвечаю, положив её в рот: