– Я подумал, что бокал испанского белого сладкого вина не помешает нашим разговорам? – предлагает с осторожностью Джексон, зная то, как я отношусь к алкоголю.
Учитывая сегодняшний, мой невероятно эмоциональный день и с учетом того, что завтра у меня выходной, я решаю принять предложение Джексона. Это поможет немного расслабиться и смело разузнать обстоятельства жизни родной песчинки.
– Да, с радостью… – неуверенно бросаю я, чувствуя на себе его острый взгляд.
– Не ожидал услышать твой положительный ответ. – Он разливает напиток по двум хрустальным бокалам.
Кто же ожидал? Я тоже не ожидала.
– Просто в моей жизни нет места алкоголю, только лишь в исключительных случаях, – объясняю незамедлительно я, с каждой секундой теряя рассудок.
– Это тот самый исключительный случай? – Джексон анализирует, фильтрует каждое мое слово.
– Да, – хихикаю тихо я.
– Ну что, кто из нас начнёт первым?
Я смотрю на него недоумевающим взглядом.
– Что начнёт?
– Кушать пиццу и рассказывать истории о своей новой жизни?
Я удивляюсь. Он почти всё знает обо мне. Что ещё он хочет узнать?
– Может быть, ты? – мягко настаиваю я.
– Давай-ка ты. Ты же испытываешь аппетит.
Он ловит меня на мысли. Каким же дотошным он стал. Ранее был гораздо проще.
Джексон отдает мне налитый бокал вина, и мы медленно стукаемся, обжигая друг друга безумными взглядами и без слов делаем небольшие глотки. Он внимательно смотрит на меня поверх кромки бокала.
Я тянусь за кусочком пиццы, запах от которой невообразимо божественный. Впервые я ем пиццу, запивая её, весьма эстетично, вином, от которого у меня уже покруживается голова.
– Что я могу рассказать о себе? – проговариваю я вслух, сама того не осознавая. А ведь я и не соглашалась на то, что начну первой. – Первый год в Мадриде был самым трудным. Я не только осваивала азы модельной сферы, но и поддерживала маму, чтобы та пришла в себя после того, что произошло со всеми нами. Мне было тяжело видеть ее опустошенной, безнадежно рыдающей круглыми сутками… Каждый день она говорила себе слова о том, что ее жизнь разорвалась, и она не находит больше в ней смысла… – со вздохом, рассказываю я.
Джексон внимательно слушает, не притрагиваясь к еде, за исключением бокала с вином, который словно прилип к его ладони.
– А знаешь, я понимаю твою маму. Это же то же самое, что когда-то было со мной. Вспомни, как я переживал, после разлуки с отцом. Я места себе не находил. Я думал, будучи ребёнком, что моя жизнь закончилась… – стонет он, перебирая в памяти не самые лучшие моменты жизни.
– Да… – киваю с грустью я. – Я помню, как тебе было трудно; как я делала всё, чтобы было тогда в моих силах, дабы ты был счастлив…
Я помню, как сочинила в его честь прозу. И отрывок вертится в голове:
«…Его отец ушел не попрощавшись,
Оставил мальчика на кон судьбы,
Я так переживала, что он один остался,
С надеждой каждый день молила: «Пожалуйста, Всевышний, помоги».
– За что я тебе благодарен… И не забыл об этом. – Его глаза изучают мои. – В том числе, что ты помогла мне сблизиться с отцом. – Джексон накрывает рукой мою руку, лежащую на коленях. Моя душа озаряется светом и безграничным теплом, выключая разум и включая огонек сердца.
– Меня не за что благодарить, и ты это знаешь… – уверяю с нежностью его я, взирая на наши соединенные руки.
Он медленно отстраняется, почувствовав мое смущение, заявляя:
– Милана, продолжай дальше.
Я борюсь, с трудом, но борюсь с подступающим головокружением.
– Затем, благодаря родителям Ритчелл, мама все-таки проявила интерес к работе бухгалтера в Испании и стала забывать о своей боли. Ну как забывать. Забыть невозможно, – встречаюсь с его зелеными глазами, которые не перестают смотреть на меня, – возможно, лишь приглушить на время боль, занимаясь рутинной деятельностью.
– А что отец?
Я тяжело вздыхаю и выдыхаю.
– Папа всё это время писал, да и сейчас, пишет. Он хочет нас увидеть, поговорить, загладить свою вину. Папа раскаивается во всем…
– А ты, что думаешь по этому поводу? – Он подливает нам в бокалы одурманивающий напиток.
Эх…
– Знаю, что человек заслуживает второй шанс, но… – Больно говорить об этом. Я проглатываю полбокала вина, понимая, что это действие не прекратит в одночасье существование моей боли, только на мгновение.
Я смотрю вдаль на загоревшуюся в небе звезду.
– Милана, но он же твой отец… – говорит мне Джексон словами, которые я ему сообщала тогда, когда он встретил своего отца, но не мог простить его за причиненные обиды. – Он человек, а, значит, ему свойственно ошибаться. Если он встречался с моей мамой, это не говорит о том, что он не любит тебя… Он признал же, что был неправ. И…
– Да, Джексон, – обрываю рассержено я его, что он защищает моего отца, – однако папа столько принёс нам боли с мамой. Мне так обидно за неё, даже не за себя. Но ведь, если бы не его предательство, и мы бы с тобой не расставались… – Десять градусов алкоголя уже дают о себе знать. Сейчас я сама призналась, что мне глубоко жаль, что мы расстались с Джексоном. Я прикусываю губу, словно создаю себе укол за то, что случайно выбросила на воздух лишнее.
– Мы сами сдались. Мы сами виноваты. И ты прикусываешь губу. – Джексон делает секундную паузу. Мои глаза темнеют от страха, а в висках громом отдаются удары сердца. – Точнее, я виноват, – резко втягивает он воздух. Я стараюсь дышать, приподняв голову, любуясь звездным небом. – Я перестал бороться за любовь, за самое дорогое в своей жизни и опустил руки. – Страстность взгляда усиливает его слова. – Я думал, что наше расставание пойдёт нам на пользу, но я ошибался…
Наши взгляды с Джексоном сливаются в нечто единое.
– Джексон, но ведь я причинила тебе боль…
Я обманывала его, украдкой проводя какое-то время с Питером, своим родным братом, с которым мы, оказывается, разделяем общего биологического отца. До сих пор тяжело в это поверить.
– Каждый из нас причинил боль каждому. – Его губы снова приближаются, но пока мы только касаемся дыхания каждого. – Лучше любить и потерять, чем не любить вовсе…
Красивая мысль Джексона уносит меня далеко-далеко. «Лучше любить и потерять, чем не любить вовсе…»
Я задумываюсь и на минуту отхожу от реальности происходящего.
– Согласна? – ободряет он меня вопросом.